Характеризуя политику германского руководства, известный историк Ф. Фишер писал, что так называемый июльский кризис с точки зрения Германии был ничем иным, как механизмом приведения в движение машины дипломатии с целью получения наиболее благоприятного и беспроигрышного положения для великой державы ввиду перспективы войны на континенте – войны, которую правящие круги Германии считали необходимой и к которой Запад был подготовлен.73
Неуклюжая маскировка немцев и приближение войны на Балканах заставили российской руководство предпринять ряд мер военного характера. Было решено провести частичную мобилизацию 13 корпусов против австрийцев. Английскому послу было сказано, что нельзя медлить, так как на карту поставлено не только европейское равновесие, но и свобода Европы.74 Из отпусков отзывались офицеры, поезда были переполнены военными. Гвардия покинула Красное Село: были установлены прямые контакты русского военного министерства с французским военным атташе.75
Пока армии почти открыто готовились к схватке, дипломаты продолжали свою деятельность, которая постепенно принимала характер своеобразной игры: кто кого обманет и заставит первым сказать страшное слово «война». Сазонов добивался, несмотря на неудачи, организации посредничества четырех держав или Англии отдельно, чтобы спасти Сербию от разгрома, а Россию – от необходимости вмешиваться. Сазонов надеялся даже «остудить амбиции» Вены. С этой целью 26 июля состоялась «честная и откровенная беседа» Сазонова с австро-венгерским послом графом Фр. Сапари. Министр прочел формулировку и продлил срок ответа сербов. Она сказал в заключении: «Возьмите назад текст, измените редакцию, и гарантирую вам положительный результат». Он советовал начать прямые (не чрез Берлин) переговоры Вены и Петербурга об изменении ультиматума, хотя, конечно, знал, что ультиматум уже сыграл свою роль.76 Сазоновы двигал откровенный страх перед войной. Он говорил Палеологу: «Ужасно думать, что готовится».77 Конечно, страшила война не с Австрией, а более сильной Германией. Министр рекомендовал русской прессе нападать на австрийцев, но быть умеренными в отношении к Германии.78
28 июля Австро-Венгрия наконец официально объявила войну Сербии и начала военные действия обстрелом лежавшего почти на границе Белграда. Узнав об этом и проведя встречи с послами великих держав, Сазонов решил обратиться опять к Лондону, чтобы тот воздействовал на Берлин. Он подчеркивал необходимость осторожного проведения военных приготовлений, чтобы не произвести впечатления вызова Германии. «Надо представить германскому правительству, - разъяснял он Палеологу свою позицию, - всю ответственность и всю инициативу нападения, иначе английское мнение не поддержит нас».79
28 июля Сапари сообщил Сазонову об окончательном отказе от переговоров с Россией. «Уже поздно, машина катится», - сказал он.80 Войну на Балканах остановить не удалось. Теперь перед русской дипломатией встала еще более трудная задача: оттянуть вовлечение в эту войну России и вместе с этим – отсрочить ее столкновение с Германией. Со своей стороны германская дипломатия начала маневр, суть которого сводилась к тому, чтобы заставить Россию либо отступить, и тогда немцы получали бы свободу рук на Западе, либо спровоцировать ее выступить первой и предстать перед всем миром защитницей еще одной войны.
В тот же день 28 июля министр принял германского посла графа Фридриха фон Пурталеса. Ему было тогда 61 год. Всю жизнь он провел на дипломатической службе и в 1907 г. стал послом в Петербурге. Он старался все эти годы, используя монархические чувства российских «верхов», оторвать Россию от Франции и Англии и привязать к Германской империи.81 Очередная встреча посла и Сазонова прошла возбужденно. Посол заикался, не Владе собой, нос старался запугать собеседника, уверяя, что Россия не выдержит войны, а Франция ей изменит. Одновременно Пурталес подчеркивал, что российские военные приготовления, плохо скрываемые толкают Германию на ответные меры. Сазонов тоже горячился и доказывал, что приготовления России направлены только против Дунайской империи. В конце разговора Пурталес подошел к окну, схватил себя за голову и разрыдался: «Боже мой! Неужели мы будем воевать? Мы созданы для того, чтобы идти рука об руку. У нас столько связей, династических и политических, сколько общих интересов в поддержании принципа монархии и социального порядка!» Сазонов горячо перебил его: «Зачем же выдаете увлечь себя своей проклятой союзнице?!» «Теперь уже поздно», - промолвил посол и вышел.
Похоже, что тирада Пурталеса содержала много идущего отнюдь не от сердца, и Ю.А.Писарев имел основания сомневаться в искренности чувств обоих дипломатов.82
Позже в обстановке более спокойной и даже дружеской произошла встреча Сазонова с французским послом М. Палеологом, который советовал быть осторожнее с Германией, чтобы не потерять содействие Англии.83 Но Сазонов и сам это знал, понимал сложность своего положения и трудности планов: не бросить Сербию (это было просто невозможным) и одновременно оттянуть хотя бы столкновение с Германией. Это была тяжелая задача, решению которой по-своему помогал царь. Он вел переписку по телеграфу с Вильгельмом II, уговаривая его успокоить Австрию.
Трудно сказать, насколько искренне Николай II верил в миролюбие своего кузена, но видимо, все же верил, что их войну можно будет избежать. Некоторые историки, напротив, думают, что царь не верил «Викки» и вел с ним игру, старался обмануть и выиграть время. Вот и 28 июля, дождавшись возвращения кайзера с моря, он обратился с просьбой помешать его союзнице «зайти слишком далеко». В тот же день, поздно вечером Вильгельм телеграфировал царю, что обещает воздействовать на Вену «ради нашей дружбы и достижения удовлетворительного соглашения с тобой». Следующая телеграмма в Петербург была неожиданно резкой, содержащей совет обратиться непосредственно к Францу-Йосифу.84
Одновременно Николай II предложил своим дипломатам и Вильгельму передать спор Австрии и Сербии в Гаагский трибунал или Третейский суд85, хотя как писал Е.В. Тарле, в то время говорили об этом трибунале только с улыбкой.86
Обстановка все время менялась, военные приготовления в Германии и России продолжались. 29 июля начальник Главного штаба генерал Н.И. Янушкевич был на приеме у царя и объяснил ему, что частичная мобилизация, которая готовилась, сразу же забьет железные дороги страны и этим сорвет общую мобилизацию, особенно доставку войск из Сибири и Средней Азии. Царь поколебался, но узнав, что Австро-Венгрия объявила мобилизацию, утвердил указ о всеобщей мобилизации ив России.87
Оставались буквально считанные минуты до передачи этого указа в округа Центрального телеграфа, как вдруг поступило распоряжение передачу остановить. Царь отменил свое прежнее решение, так как получил новую телеграмму Вильгельма о том, что тот старается примирить Россию и Австрию. «Вики» просил «Ники» поверить возможным переговорам своими военным приготовлениями. Царь поверил и решил ограничиться частичной мобилизацией о кругах, нацеленных против Австро-Венгрии.88
Война с Германией буквально стояла у порога. Сторонники немедленной общей мобилизации всполошились: назревал срыв всякой мобилизации и, следовательно, появилась угроза поражения в начале войны. Якушевич позже довольно образно и точно выразил это положение: «Мы можем проиграть эту войну раньше, чем успеем вынуть шишку из ножен».89
Стоявшие за немедленную войну были войну были влиятельные люди. Князь Г.Н. Трубецкой называл их «злыми гениями войны».90 Все они испытали что-то близкое в панике. Их настроения разделял и Сазонов, хотя в своих «Воспоминаниях» он всячески уверял в своем миролюбии. Оказывается, он мало знал этих военных и примкнул к ним лишь под давлением «обстоятельств момента». «К тому же эти генералы не были германофилами и вообще не хотели войны с кем-либо», - писал Сазонов.91
Поздно вечером в Петербург пришла телеграмма (а около полуночи - вторая) российского посла в Берлине С.Н. Свербеева о том, что кайзер подписал приказ об общей мобилизации германской армии и ее начале. Вторая шифрованная телеграмма была задержана в Берлине на некоторое время.92
Утром 30 июля в служебной квартире Янушкевича, которая находилась в здании генштаба, явился Сухомлинов. По телефону они вызвали Сазонова. Он явился буквально через пять минут. Они обсудили создавшееся положение. Сошлись на том, что если мобилизацию отложить хотя бы на сутки, она станет бесполезной. Сазонова попросили уговорить царя. «Долг тяжел, но нельзя было уклониться», - объяснил он позже свое согласие. Надо было убедить царя согласиться отдать приказ об общей мобилизации, которая вела неизбежно к войне. Условились, что в случае успеха Сазонов звонит Янушкевичу, а тот – на Главный телеграф. «После этого, - добавил Янушкевич, - я сломаю телефон, уйду из дома и сделаю так, чтобы меня нельзя было разыскать для новой отмены приказа».93
Позвонили царю в Петергоф. Там был единственный на всех дворец телефон в комнате камердинера под лестницей. Николай не любил разговоры по телефону, но подошел к аппарату. С ним говорил Янушкевич и попросил принять Сазонова, который нравился царю и царице. Помедлив, царь согласился принять в 15 часов. Министр прибыл в Петергоф и в 15 часов 10 минут начал говорить. Говорил торжественно, но эмоционально. В 16 часов он закончил речь. Ее содержание передал сам Сазонов. Она сводилась к напоминанию царю о его долге защищать честь, достоинство России в войне, которая неизбежно ввиду политики Германии. Особо подчеркнута была «историческая ответственность», которая падает на царя, если он не решается своевременно на общую мобилизация. Сазонов передал царю недавний разговор с генералами, добавив только что полученные известия из Вены и Берлина, подтверждавшие неизбежность скорой войны. Он подчеркнул продвижение Германии в мобилизации войск, что делало русское промедление с этой мерой смертельно опасным. Ту царь показал Сазонову последнюю телеграмму Вильгельма II, возлагавшую ответственность за войну на царя. Царь высказал свое мнение, а Сазонов его, естественно, поддержал, но подчеркнув, что Германия требует капитуляции царя, чего «русский народ никогда не простит ему».95