По французской же традиции пост министра иностранных дел занимал политик, едва склонный к тайнам дипломатии. Этот пост доставался ему в результате сложный парламентских комбинаций и интриг. Вот и приехавший с Пуанкаре премьер-министр и министр иностранных дел Рене Вивиани уже побывал министром труда, просвещения ничем не проявил себя в обсуждениях внешнеполитических проблем. Но одно знал твердо: будет война с Германией и нужен прочный союз. Таким он видел Россию. «…Я не допущу ничего, что могло бы ослабить наш союз с Россией».117
Зато высшие чиновники МИДа Франции и ее послы были люди знающие дипломатию, умелые, инициативные. Среди них выделялись такие «зубры», как Поль Комбон, 22 года занимавший пост посла в Лондоне. Его брат Жюль, пройдя многие ступени административной службы, главным образом, в Алжире, вдруг стал послом в Вашингтоне, отличился там и 7 лет занимал ключевой дипломатический пост посла в Берлине до августа 1914 г.118 На другом не менее важном посту – посла в Петербурге, с января 1914 г. оказался Морис Жорж Палеолог. Ему было 55 лет, он послужил и в аппарате МИДа, и посланником Софии. Обладая живым ярким пером, он писал ряд книг, которые мы цитируем, и закончил жизнь 84 лет членом Французской академии. В одно время он служил секретарем у Т. Делькассе и воспринял ее внешнюю политику Франции, основой которой был союз с Россией.119
Можно отметить редкое единомыслие руководства французской дипломатии в отношении России. Она была известна Франции как сильной своей армии союзник. В то же время в Париже видели слабость и колебания царя, разногласие в верхах. Все это надо подчинить требованиям надвигавшейся войны. С этой целью и приехали и Пуанкаре и Вивиани в Петербург 20 июля 1914 г. Уже первые беседы показали, «кто есть кто». Сидя в яхте Пуанкаре и Николай II сразу же начали обсуждать насущные вопросы взаимных отношений. Сидевший рядом Палеолог заметил, что они «…взаимно друг друга спрашивают, что они спорют. По видимому, Пуанкаре направляет разговор. Вскоре говорит он один. Император только соглашается…». Но оба – «в атмосфере доверия и симпатии».120 В ходе дальнейших переговоров, бесед, встреч наедине Пуанкаре сделал все, что мог, чтобы внушить твердость и нерешительность Николаю II и его дипломатии, заверив, что Франция не оставит союзников в беде.121
Едва вернувшись 30 июля во Францию Вивиани тут же дал телеграмму Сазонову призывая его «крепить мир» и быть острожным, снова заверив, что Франция выполнит все обязательства союзного договора.122 Сазонов с удовлетворением отметил, что в Париже сразу уяснили общеевропейский характер событий, не дали себя сбить с толку их балканским происхождением.123
Однако французское руководство, готовясь к неизбежной схватке с Германией, выжидало в надежде, что Берлину не хватит терпению и выдержки и он сделает первый шаг, и таким образом, ответственность падет на него. Чтобы избежать провакациооных вывозок немцев французские войска 30 июля были отодвинуты от границы на 10 км. 31 июля германский посол в Париже В. Шён вручил ноту своего правительства, требующую от Франции соблюдение нейтралитета в связи с обострением германо-русских отношений. Это было грубое, вызывающее даже требование, тем более, что Берлин ждал французского ответа, через … 18 часов. Если бы французы бы вдруг согласились на это дерзкое требование, посол должен был настаивать на гарантиях видя передачи немцам крепостей Туль и Верден.124
Французское правительство ответило на эту наглую провокацию уклончиво: оно якобы еще не определило свою позицию. Узнав о мобилизации в Германии, президент Пуанкаре издал 1 августа указ о мобилизации французской армии. В тот же день в берлине изготовили новую ноту, в которой объявлялась война Франции под предлогом мнимых инцидентов на франко-германской границе и таких же выдуманных «налетов» французских аэропланов на германские города. Вечером 3-го июля ноту вручил в Париже и началась еще одна война – Германии и Франции.125
Немецкие фальшивые «аргументы» относительно французской «агрессии» были тут же опровергнуты, и французское население и энтузиазмом поднялось против старого врага.
Под фальшивым предлогом о возможном вторжении Франции на бельгийскую территорию, в частности в крепость Намюр, Германия известила 2 августа правительство Бельгии о вводе своих войск на бельгийскую территорию.126 При этом Берлин допустил ряд неуклюжих маневров и оговорок, разоблачавших его агрессивные замыслы. Бельгия отвергла домогательства Германии. Ее правительство тут же обратилось к Англии, как одному из гарантов сохранения неприкосновенности бельгийской территории по договору от 1832 г. Как раз в связи с этим договором ошеломленный объявлением войны Англией Бетман-Гольвег произнес позже фразу, с которой и вошел в историю. «Как, - сказал он британскому послу в Берлине сэру Эд. Гошену, - вы собираетесь воевать из-за этого клочка бумаги?».127 Германия началу войну с Бельгией 3 августа.
Война уже стала европейской, когда в нее, последней из великих держав ступила Великобритания. Этому предшествовали сложная, тонкая и коварная дипломатическая игра, которую провели британская дипломатия. Ее возглавлял Э. Грей, будущий лорд Фоллдон, один из самых способных британских дипломатов. Отметим, что ни король Георг V, ни глава правительства Г. Асквит не оказывали заметного влияния на внешнюю политику страны. Дипломатический талант Грея развернулся как раз во время июльского кризиса 1914 г., когда он сыграл, действительно, одну из главных ролей в драматических событиях кризиса. Сыграл так ярко и тонко, что некоторые авторы стали приписывать ему чуть ли не решающую роль в развязывании первой мировой войны. Маневры Грея почти закрыли для этих авторов прямую и грубую, но действительно решающую роль Вены и Берлина. Ряд историков так и утверждал, что от слов Грея зависело, будет ли война.128 В том же пишут о кардинальной роли Э. Грея современный автор Вл. Дегоев: «Грей так долго дорожил свободой рук, что прозевал момент, когда модно было бросить на стол большой европейской игры свой главный козырь в виде решения о предпочтении той или иной страны» (?! – но ведь это было решено еще в 1904 г. – Б.К.). Кстати, Дегоев именует Грея (дважды) «Британским премьером».129 Конечно, все это мало обоснованные и неверные факты – преувеличение и односторонность. Хотя Грей и английская дипломатия свою особую роль сыграли умно, тонко, модно сказать, с блеском.
В прежней отечественной литературе особо подчеркивались изворотливость, хитроумие, даже коварство политики главы Форин Оффис, - британского МИДа – которая особенно выделялась на фоне примитивно одновременной, грубой политики Берлина. Указывая на характерные приемы и методы Грея, советские историки как бы выставляли его у позорного столба поджигателей войны130, хотя Грей был нисколько ни хуже всех остальных участников «июльской игры».
Представляете, что в действительности все было значительно сложнее. Эдуард Грей занял пост министра (статс-секретаря), иностранных дел в правительстве либеральной партии 1905 г., когда ему исполнилось 43 года. Он происходил из аристократической семьи, близкой одно время к королевскому двору, получил прекрасное образование.131 Приятная внешность, безупречные манеры, изысканная вежливость, мягкость, деликатность в обращении создали ему репутацию настоящего джентльмена. Он любил чтение книг, диковинных птиц и цветы. Спокойный, выдержанный он не любил говорить, зато умел внимательно слушать. Особой была и его манера говорить. Он искусно вскрывал свои мысли, создавая впечатление искреннего человека, который умел и выведывал мысли других, обольщенных его поведением. «Собеседник Грея, - писал акад. В.М. Хвостов, - часто не знал, как, собственно, надо понимать речи британского министра: усматривать ли в них многозначительный намек, либо же полную бессодержательность, то есть желание уклониться от выражения от собственных мыслей».132
В свое политике Грей исходил из интересов британской империи, ревниво их защищал, что делало его ярым противником германской экспансии и российских устремлений на Юго-Восток, что в Лондоне понимали как постоянную угрозу «жемчужине британской короны» - Индии. Но увидев ослабление России и усиление экономической, военной и, особенно, морской мощи Германии, Грей стал менять вектор своей политики. Он становится непримиримым врагом Германской империи и рано уяснил неизбежность и даже необходимость войны с ней. Поэтому в июльском кризисе Грей нащупал главный нерв сразу и последовательно вел курс на войну с Германией.
Но он хорошо знал и внутреннее положение Англии: обострение классового конфликта, угроза гражданской войны в Ирландии, наличие влиятельной антивоенной оппозиции в парламенте и правительстве. Действия этих факторов к лету 1914 г. усилилось, что влияло на проведение английской внешней политики.
Грей учитывал значение этих факторов и выбирал достаточно твердый кур в отношении с Германией, предвидя неминуемое столкновение с ней, в то же время прибегал к ловким маневрам, чтобы не будоражить оппозицию и медленно, без рывков и срывов подвести общественное мнение к мысли о необходимости принять вызов Германии.
Английская дипломатия была в начале равнодушна к балканским событиям, но самый простой анализ подсказывает, каким может стать их финал. Поэтому, когда пришли с Балкан зловещие известия, Грей начал выстраивать свою линию. Суть ее состояла в том, чтобы не спугнуть Германию раньше того времени, когда в Англии созреют до конца антигерманские настроения. Идя на рискованные маневры за счет союзников, особенно России, Грей хотел, с другой стороны, столкнуть ту же Россиею с Австро-Венгрией и Германией, и держать и эти страны в напряжении и готовности схватиться с русскими. Если бы такое произошло, Англия приобретала положение арбитра и спокойно выжидала бы момент, когда может с наибольшей выгодой сбросить свои силы как решающий фактор. Это должно было произойти только тогда, когда Берлин раскрыл бы «все карты» и показал себя как наглый агрессор и зачинщик войны.