Такая сложная игра с большим риском осложнить отношения с союзниками, с опасностью, что немцы разгадают ее цель, требовала хитроумия изворотливости, хладнокровия, тонкости маневров и бесстрашия проявить коварство на грани предательства. Этими качествами Грей и его дипломаты вполне обладали.
Но эта игра удалась Грею только потому, что он имел дело с дипломатией Вильгельма II, неуклюжей, прямолинейной, негибкой, обремененной стереотипами, главным из которых была «железная» уверенность в обязательном нейтралитете Англии в случае войны Германии с Россией и даже Францией.
Грею повезло и в том, что германским послом в Лондоне, то есть непосредственным проводником курса Берлина и первым принимающим и толкующим британскую политику был Карл-Макс Лихновский. В 52 года он, отставной карьерный дипломат был назначен на этот пост. Лихновский твердо верил в возможность добрососедских англо-германских отношений и старательно работал над их улучшением.133 Он верил Грею и был одним из создателей мифа о возможном нейтралитете Англии в надвигающей европейской войне. Коллеги звали его «добрым».134 Разумеется, Грей вовсю эксплуатировал доверчивость Лихновского, качество противопоказанное всякому дипломату. Начиная с 6 июля 1914 г., Грей и Лихновский часто встречались, и всякий раз министр говорил очень красноречиво и необходимости «предотвратить грозу» и рисовал проекты различных дипломатических маневров и комбинаций, в которых Германия обязательно сталкивалась с Россией, а Великобритания как-то оставалась в стороне. В ходе бесед Грей не забывал добавить, что Англия не может допустить разгрома Франции135, но этот даже не намек, а ясное предупреждение каким-то чудом не замечали ни посол, ни его берлинские руководители. Встречаясь с послом России в Лондоне графом А.К. Бенкендорфом, одним из старейших и опытнейших российских дипломатов Грей подчеркивал возможность, даже обязательность для России войны с Австрией, а может быть и с Германией. Таким образом, Грей как бы усыплял германскую дипломатию, но подталкивал Россию к более воинственной позиции против Германии, внушая Петербургу, что «положение очень серьезное».136 Характерно, что во всех беседах с послами великих держав Грей давал понять, что Англия ни в какие конфликты не будет вмешиваться и останется, по возможности нейтральной.
Грей отверг предложение Сазонова о посредничестве четырех держав, включая Англию, но затем сам предложил такой же план, где в «четверку» не была включена – Россия.137
Кстати, такую неуклонную неясную позицию Грей занял в отношении Австро-Венгрии. Когда направила ультиматум Сербии, Грей выразил сожаление в связи с коротким сроком ответа, никак не обрисовав позицию Англии. В итоге его туманных рассуждений австрийский посол в Лондоне граф А. Менсдорф сообщал в Вену, что британский министр «… был хладнокровен и объективен как обычно, настроен дружески и не без симпатии по отношению к нам».138 Грей сказал через несколько дней тому же Менсдорфу, что австро-сербский конфликт его не интересует. Он продолжил свои контакты с австрийцами и немцами и после вручения ультиматума Сербии, намекая, что столкновение России и Австрии его не касается.139
И он и другие австрийские деятели продолжали «напускать тумана» в англо-германские отношения. Когда в Лондон приехал брат кайзера принц Генрих Прусский, прямо спросил британского короля Георга V, какова будет позиция Англии в случае войны с Россией. Король ответил: «Мы приложим все усилия, чтобы не быть вовлеченной в войну и остаться нейтральными». «Я убежден, - писал принц, - в том, что эти слова были сказаны всерьез, как и в том, что Англия сначала действительно останется нейтральной. Но сможет ли она остаться нейтральной долго, об этом я не мог судить».140
Грей следил за ходом событий и верно оценил значение австрийского ультиматума Сербии как сигнала к большой схватке. Он не сомневался, что Англии придется вступить в нее, ибо без войны невозможно было остановить Германию. Но он намеревался сделать это так, чтобы Германия выступила бы перед всем миром в роли наглого бесцеремонного агрессора.
С конца июля 1914 г. он перестроил свою тактику и начал менять тон «успокоительных» бесед с послами Австро-Венгрии и Германии. В беседе с Лихновским он неожиданно предложил Берлину принудить Австрию к умеренности и принятию сербского ответа, зная, что это уже невозможно.141
Вот когда Лихновский начал прозревать и увидел перспективу столкновения с Великобританией, от которой в Берлине все еще отмахивались. Он послал предупреждение в этом духе и Вильгельм заколебался. Узнав 28 июля об ответе Сербии, он дал совет Вене ограничиться захватом Белграда и затем начать переговоры.142 Но в тот же день Австро-Венгрия по телеграфу объявила войну Сербии, закрыв все дороги к любым переговорам. Угроза общеевропейской войны превращалась в реальность.
Днем 29 июля Лихновского дважды вызывали в Форин Оффис. Днем разговор шел о возможностях посредничества. Вечером Грей, выглядевший уставшим, встретил посла словами: «Положение все больше обостряется». Далее он снова повторил, что в случае войны Австрии и России Британия будет оставаться в стороне и поддержит дружбу с Германией. Но если в войну втянется Франция, то «англичанам … невозможно …. Было бы долго оставаться в стороне и выжидать».143
Слова Грея потрясли Лихновского, а за ним – и Берлин. Разгневанный кайзер позволил себе выразиться в своем духе, искренне обозвал англичан «низкой торгашеской сволочью», а самого Грея – «мерзким сукиным сыном!».144
Почти одновременно пришли известия, что две потенциальные союзницы – Румыния и Италия не поддержат Германию в войне. Сразу же обрисовалась перспектива изоляции Германии на континенте.
Но осложнилось и положение Грея. Явное приближение войны вызвало что-то вроде раскола в руководящих кругах и правительстве Англии. Группа политиков, сложившаяся вокруг премьер-министра Г.Г. Асквитта была готова вступить в войну с Германией, уяснив ее неизбежность. Она представляла ту часть правящей элиты, которая поняла уже давно неизбежность, даже необходимость этой войны ради спасения британской колониальной империи, морской торговли и места на мировых рынках. В основном это были дельцы Сити и представители консервативной партии.145
Другая группа также видела всю опасность германской политики, но еще больше опасалась усиления (в случае войны) и даже гегемонии России в Европе. Пугало их и «нынешнее состояние рабочих». Их пугало и подъем национального движения в Ирландии, а в случае неудачной войны мерещилась пролетарская революция.146
Эта группа во главе с лордом Джоном Морлеем, председателем Тайного совета не хотела войны, по меньшей мере, в 1914 г. Ее поддерживали многочисленные тогда пацифисты, нейтралисты, демократические силы, рабочее движение. В правительстве и парламенте сложилась антивоенная, достаточно влиятельная оппозиция147, и Грей должен был учесть этот фактор в своих дипломатических маневрах, проявлять осторожность и выдержку, искать какие-то обходные пути. Он настойчиво давал знать политической элите, что старается сохранить свободу рук для Англии, не имеет тесных отношений с Россией и помнит о союзных обязательствах перед Францией.
Проведение этого курса не сразу встретило понимание в общественном мнении и руководстве страны. Британский кабинет, собравшийся на очередное заседание 27 июля, впервые обсудил международное положение. Грей подробно обрисовал обстановку и предложил решить: сохранять ли нейтралитет или принять активное участие в надвигавшейся войне. «Настал момент, говорил Грей, - когда кабинет должен определенно решить: примем ли мы участие в общеевропейском вопросе рядом с двумя другими державами Антанты или останемся в стороне». В последнем случае Грей грозил уйти в отставку: «Воцарилось молчание».148 Только Асквит, Холдейн и Черчилль поддержали Грея, а Черчилль уже распорядился оставить в Северном море собранные военные корабли и не распускать экипажи.149 Против выступили 11 министров во главе с Дж. Морлеем. Несколько министров воздержалось (среди них – один из самых влиятельных Д. Ллойд Джордж).150
С этого дня британский кабинет ежедневно обсуждал вопрос о выборе политики. Грей, который не ушел в обещанную отставку вел себя осторожно, подготавливая перемену в позиции правительства. Он умело использовал промахи германских руководства, дипломатии, а также прессы, которая постоянно кричала о неизбежной схватке с Россией, Францией и возможном нарушении бельгийской границы, о захвате чужих колоний, разделе сфер влияния и т.п. В Лондоне об этом узнавали с раздражением.
31 июля Грей «пустил пробный шар», запросив германию и Францию о том, будут ли они уважать нейтралитет Бельгии. Франция ответила категорически утвердительно. Германский ответ был неопределенным и пытался связать неприкосновенность Бельгии с соблюдением Англией нейтралитета.151
Этот неуклюжий шаг усилил растущие среди англичан антигерманские настроения.