Составьте план авторского материала. Проанализируйте и оцените его построение. Предложите заголовок и подзаголовки.
Сел писать в газету по совершенно конкретному поводу. Вдохновил на это замечательный знаток своего края, такой же, как я, учитель Николай Николаевич Антонов. Это он повёл меня как-то по Всесвятскому кладбищу в Суздале, по берёзовой аллее, к безымянному кургану. И сказал убеждённо: – А ведь это неизвестная могила героев Бородина. И о том надлежит сказать, оповестить людей, потомков. Зажечь, может быть, огонь памяти на этой братской могиле. А наша с вами задача – собрать доказательства. Дело в том, что пока мы знаем всего лишь легенду этого кургана. Но она прочно живёт среди моих земляков. А народные легенды, убедился, всегда идут от реального факта, от события...
Ведя этот поиск, я невольно подводил некий итог своих самодеятельных многолетних странствий, чтений, бесед с сотнями людей.
Конечно, лестно, когда в семье живут воспоминания о каком-нибудь прославленном предке. Биографы, перебивая друг друга, исследуют его жизнь и деятельность, изучают истоки его подвига, таланта, хлопочут об увековечении памяти. Но потомкам, кроме тепла славы, порой ничего от этого предка не передаётся: подвиг или талант почти во всех случаях – индивидуальны, присущи не только личным качествам человека, но и тем особым обстоятельствам его жизни и жизни общества, которые сложились в то время.
Известные мне мои предки индивидуально ничем не прославились – в том смысле, как мы теперь трактуем понятие «известность». Они просто составляли то, что мы называем «русский народ». Они бежали на зов вечевого колокола при осаде Великого Новгорода московским царём Иваном III, они шли на костёр за протопопом Аввакумом, они крестьянствовали на скудных землях Владимирщины, стояли у истоков фабричного бумаготкацкого производства, были непременными солдатами и ратниками во всех войнах, потрясавших Россию. Я узнаю их на полотнах Сурикова и Репина, Перова и Верещагина, читаю о них у Некрасова и Мельни-кова-Печерского, трогаю камни стен, сложенных их руками.
Разве то наследство, которое оставили мне они, хуже того, которое оставляют прославленные предки?
В одном из областных центров, который мне хорошо знаком по делам моих генеалогических забот, решено было создать литературный музей. Об этом написала областная газета и обратилась к читателям с просьбой принять участие в сборе первоначальных экспонатов. Я выслал в комиссию по организации музея список не менее 50 экспонатов, имеющихся у меня, которые непосредственно относятся к тематике музея. Попросил отметить, какие по этому списку экспонаты интересуют музей, и выразил готовность привезти их лично. Ответа от этого музея жду более полугода.
Не получил я никакого ответа и от Музея кузнечного ремесла, куда послал накопленные мною сведения об этом ремесле моих предков-кузнецов. Тщетно жду ответа от музея, занимающегося историей огородничества и садоводства, в распоряжение которого мог бы передать собранные соответствующие сведения. Мне могут возразить: музеи работают по своим программам и планам, а посему не могут заниматься с «частниками», возникающими стихийно. А моё мнение таково: значит, плохи эти программы и планы, коль не предусматривают они творческой активности всего населения в создании и умножении музейных фондов.
В деревне Селиванихе, в самом центре её, стоит двухэтажный кирпичный дом. В нём – общежитие рабочих совхоза. На доме – потускневшая от времени табличка: «Российское страховое общество, 1827 год». Пожилые люди, местные старожилы, рассказали, что дом раньше принадлежал Елисеевым, что они сами строили его, делая кирпич на месте («Вон там была Елисеевская роща, которую они купили, вырубили и сожгли на обжиге кирпича»).
Охотно рассказывали мне старожилы обо всём, что было известно им о Елисеевых. Одного они не знали и не могли поэтому рассказать: контрадмирал Иван Дмитриевич Елисеев, бывший в годы Великой Отечественной войны начальником штаба Черноморского флота, родился в этом доме и жил здесь до 13 лет, учился в начальной школе соседней деревни Титове, а дальше – Москва, ремесленная школа. Красная Армия, гражданская война, учёба – и служба на Черноморском флоте.
Дальнее знаем, а ближнее забыли?
Вернёмся, однако, в Суздаль. Город был вдалеке от военных дорог, пожарищ, опустошений – он был обычным тыловым городом, занятым своими будничными делами разгара лета 1812 года. Однако 11 сентября того грозного года суздальский городничий известил думу о том, что в городе учреждается «для присылаемых больничных воинских нижних чинов» больница, в которую необходимо пожертвовать средства для приобретения льняного холста на рубахи, порты, тюфяки и подушки. Эта больница, вернее, больничный лагерь, разместилась за южной окраиной города – между нынешней Владимирской улицей и Всесвятским кладбищем.
«Больничные воинские нижние чины» – это солдаты и унтер-офицеры, получившие тяжёлые ранения при Бородине 24–26 августа.
Можно предположить, что в Суздале лечилось не менее 300–400 раненых, площадь, на которой размещался госпиталь, могла быть застроена палатками и бараками примерно на такое количество людей.
Существование госпиталя с горькой неизбежностью подразумевает и братскую могилу на соседнем кладбище.
Доколе будет она безымянной?
Проанализируйте логическую структуру текста, уточните его построение, оцените заголовок и текст вреза. Предложите свой вариант заголовка. Отредактируйте текст.
От «лихача» до «ваньки»
Несмотря на нынешнее обилие самых различных видов общественного транспорта, коммерческий легковой извоз остаётся во всём мире наиболее удобным и скоростным средством передвижения по городу. А ведь каких-то 100–150 лет назад он был и единственным таким средством, что позволило отработать целую систему его организации. И хотя конную упряжку давно сменил автомобиль, кое-что в той системе может и сегодня представлять интерес для тех, кто связан с бизнесом городского такси.
В Москве легковые извозчики разъезжали уже в XVI веке, в Санкт-Петербурге – с первых лет его существования, то есть с начала XVIII столетия. Они подразделялись на «биржевых» (имевших стоянку на специальной извозчичьей бирже) и «шатущих» (постоянного пристанища не имевших). За место на бирже извозчики платили городским властям немалые деньги.
Высший разряд составляли извозчики постоянные, занимавшиеся своим промыслом круглый год. Они имели весьма устойчивую клиентуру и стабильную выручку. Самыми дорогостоящими и наиболее состоятельными среди них считались так называемые «лихачи», выделявшиеся щегольскими закладками и особой удалью при езде. У других постоянных извозчиков, прозывавшихся «резвыми», лошади и экипажи были попроще, а плата – дешевле.
Ко второму разряду относили извозчиков-сезонников, приезжавших на заработки к зимнему сезону из сёл и деревень со своими лошадьми и санями. Такие извозчики были относительно дёшевы, и их услугами чаще всего пользовались менее обеспеченные горожане.
Следующий разряд – так называемые «ваньки» – частники, ездившие по городу как зимой, так и летом. И хотя многие из них отнюдь не преуспевали, все они считались «хозяевами», вернее, хозяевами-одиночками.
Наконец, низший, но самый многочисленный разряд представляли извозчики наёмные, работавшие за жалованье «от хозяина» – извозопромышленника.
Каждое частное дело располагало несколькими десятками «закладок» (лошадей с повозками). Нередко в крупные извозопромышленники выбивались нажившие значительные средства извозчики-«лихачи».
Хозяева назначали извозчикам по найму минимальную величину выручки, а также размер жалованья в зависимости от своих или хозяйских харчей. Сумма жалованья обычно не превышала даже заработка женской прислуги, работавшей по найму в городе (примерно 30 копеек в сутки). Поскольку у хозяина, как правило, число экипажей было вдвое меньше, чем число наёмных возниц, всякие переработки и задержки с возвращением в депо карались штрафом. Работавшие «от хозяина» по условиям найма могли проживать только на хозяйской квартире – общежитии. За несоблюдение правил работы или общежития хозяин мог не только оштрафовать своего работника, но и посадить его в полицейский каземат, а то и просто выгнать.
Их лошади, экипажи и даже одежда, жильё и харчи были хозяйские. Наёмные «ваньки» несли материальную ответственность перед хозяином за исправность экипажа и состояние лошади.
150 лет назад в Москве насчитывалось около 11 тысяч легковых извозчиков, причём три четверти составляли сезонные «ваньки». А в Санкт-Петербурге на рубеже XIX–XX столетий число легковых извозчиков в зимний сезон доходило до 30 тысяч. И это не считая огромной армии «ломовиков», занимавшихся грузовыми перевозками по городу.
Разрешение на извозный промысел всем категориям извозопромышленников выдавала полиция. А каждому извозчику присваивался номерной знак, размер платы за который устанавливала городская управа.
С 1910-х годов в городском экипажном потоке замелькали первые автотакси, принадлежавшие частным владельцам. Появились и первые стоянки таксомоторов. Уже тогда машины оборудовались счётчиками, но чаще их нанимали весьма состоятельные люди из расчёта 5 рублей в час. Большинство же горожан ещё долго относилось к автотакси с недоверием и предпочитало извозчиков: привычнее, надёжнее и дешевле. Лишь с годами таксомотор овладел монополией в легковых городских перевозках.
После 1917 года частный авто- и конный извозный промысел существовал лишь в короткий период нэпа, сменившись затем системой государственных таксомоторных парков. Их печальный удел в наши дни вызывает к жизни частный автоизвозный промысел.