Таким образом, отправным моментом в создании мифа является его объяснительно-познавательная функция. «Наша обычная концептуальная система восприятия, с помощью которой мы живем, думаем и действуем, по природе своей является метафорической» [Tilley, 16]. В качестве доказательства этого положения можно привести тот факт, что язык метафорических образов не требует от индивида специальной когнитивной подготовки при его создании и интерпретации. В настоящее время метафорические образы лежат в основе многих основополагающих открытий в различных областях знаний. Однако метафорическая суть постижения действительности, предопределяющая плодотворный характер научных изысканий, часто остается за пределами нашего внимания, так как «имеющие успех теории построены на базе тех метафор, которые постепенно вошли в моду и стали настолько знакомыми, что глубинные метафоры, на которых были построены теоретические предположения, забыты» [MacCormak, 104].
Язык метафорических образов используется не только на уровне формирования концептуальных понятий в процессе постижения действительности, он образует систему средств для адекватного их отображения. «Я верю, что метафорическое мышление должно рассматриваться как фундаментальный, так и индуктивно-дедуктивный способ рассуждения при формулировании гипотез, их обосновании и создании категорий, лежащих в основе предположений и определяющих направления работы» [Kittay, 326].
Ф.Ницше в своих работах был постоянным и последовательным сторонником метафорического восприятия действительности. Рассмат­ривая философию как одну из форм поэзии, Ницше отводил метафоре исключительную роль в процессе познания окружающего мира и настаивал на том, что при выражении наиболее сильных чувств метафоры являются самыми эффективными средствами языка, самыми естественными, точными и простыми [Ницше: 1990, 390]. Особое значение метафора приобретает при передаче сложного аналитического содержания, которое не имеет однозначных форм выражения на лексическом уровне: «Не существует обычного пути, который ведет нас от интуитив­ных предположений к сфере призрачных схем, к сфере абстракций. Не существует слов, чтобы передать эти интуитивные предположения; когда они возникают перед человеком, он теряет дар речи или же говорит о них только с помощью запрещенных метафор и общих представлений. Он поступает таким образом потому, что, разбивая вдребезги и высмеивая устаревшие концептуальные границы, он может по крайней мере создавать впечатление о присутствии всевластной интуиции» [Nietzsche: 1979, 90].
Несмотря на разноплановость и противоречивость представлений о метафорическом переносе, существовавших до ХIХ века включительно, в них были заложены основополагающие принципы осмысления этого сложного многоаспектного явления и намечены основные подходы к его изучению. Работы античных и средневековых философов и лингвистов создали ту необходимую почву, на которой стали развиваться современные лингвистические исследования метафоры и начали складываться представления о структурной организации и значении метафорических переносов.
К вопросу о построении теории метафорических переносов на Западе
Подлинный интерес к метафоре и к созданию теории метафорических переносов стал возможным после утраты логическим позитивизмом лидирующих позиций в философии и формирования нового направления, консолидирующегося в рамках аналитической философии. Переход от догматизма и схоластических изысканий, опирающихся на строго регламентированный язык логики и отрицающих любые отклонения в сторону образного словоупотребления, к исследованиям обычного словарного запаса создали благоприятную почву для изучения семантической и когнитивной природы метафоры.
Лозунг, выдвинутый Витгенштейном: «Не обращайте внимания на значение, обращайте внимание на использование», – направил усилия философов и лингвистов на изучение обычного языка и предопределил интерес к исследованию языковых структур, которые до этого философией не рассматривались. Если относиться к науке не только как к вместилищу окончательных истин, но и как к проявлению человеческой активности, как к процессу, конечной целью которого является формирование представлений о мире, творческий потенциал метафорических конструкций, представляющих собой один из способов отражения окружающей нас действительности, не может остаться за пределами внимания исследователей. Ориентация на природу языка как инструмента в процессе познания, как способа выведения новых истин предопределило повышенный интерес к метафоре и рассмотрение ее в качестве основного средства мыслительной и языковой деятельности.
Современная теория метафорических переносов начала складываться с представления об ее структуре как о соединении двух идей в одном образе. А.Ричардс был одним из первых, кто в своей работе «Философия риторики», опубликованной в 1936 году, обратил внимание на активное объединение в рамках метафорической конструкции двух разрозненных представлений, результатом взаимоотношений которых является образование на семантическом уровне одного понятия. Согласно его определению, метафора представляет собой «две мысли, которые касаются различных предметов, но действуют сообща и содержатся в одном слове или в одной фразе, чье значение является результатом их взаимодействия» [Richards, 93].
Введенные в обращение Ричардсом понятия проводника метафорического переноса ('vehicle') и его носителя ('tenor') получили дальнейшую интерпретацию в работе М.Блэка [Black: 1962]. Дело в том, что, используя термин 'проводник', Ричардс не уточнил рамки его значения: к чему именно относится этот термин – к собственно метафорическому образу или к системе характеризующих его метафорических значений. Для прояснения этого вопроса Блэк вводит два понятия: вспомогательного субъекта ('subsidiary subject') для презентации метафорического образа и систему связанных с ним ассоциированных общих значений ('a system of associated commonplaces') в качестве предикативной составляющей его метафорического значения [Black: 1962, 39 – 40].
Чтобы раскрыть метафорический смысл фразы «Человек – волк» ('Man is a wolf'), объекту речи необходимо знать не стандартное словарное значение вспомогательного субъекта 'волк', а систему связанных с ним предикативных характеризующих значений. Если человек – это волк, значит, он охотится на других животных, он свиреп, голоден, вовлечен в постоянную борьбу, нечистоплотен и т.д. «Волк традиционно рассматривается как зверь злобный и вызывающий настороженность; поэтому назвать человека волком – это то же самое, что охарактеризовать его как нечто злобное и вызывающее опасение» [там же, 41– 42].
Полагая, что метафора не является изолированным словоупотреблением, а выступает как часть предложения, Блэк вводит понятия фокуса ('focus') для обозначения собственно метафорической структуры и рамки ('frame') для обозначения остальной части предложения, включающего в себя метафору в качестве составного элемента: «фокус метафоры, слово или выражение, обладающее в отличие от остальной рамки собственно метафорическим значением, используется для того, чтобы передать значение, которое могло бы быть выражено и с помощью прямого обозначения» [там же, 32]. В этой связи неизбежно возникают два вопроса. Каким образом присутствие одной рамки инициирует метафорическое значение слова, в то время как другая рамка предопределяет его прямое употребление? Почему автор заставляет читателя разгадывать метафористические загадки, в то время как он мог бы выразить то же самое значение, используя средства прямой номинации?
Первый вопрос, выдвинутый в работе М.Блэка, до сих пор остается без ответа, хотя на этот счет существует множество предположений. По поводу второго вопроса Блэк предлагает свои варианты объяснения, получившие в дальнейшем широкую поддержку у философов и лингвистов. Он отмечает две причины метафорического словоупотребления. В первом случае действительно невозможно найти прямой эквивалент метафорического значения и автор вынужден прибегнуть к метафоре как к единственно возможному средству выражения; во втором случае, если прямой синоним все же существует, метафорическая конструкция используется с чисто стилистическими целями. Уникальность семантического значения или ярко выраженный стилистический потенциал, а иногда и то и другое одновременно, являются функциональными особенностями любого метафорического переноса.
В противовес идее Блэка о сопровождающих метафорический образ дополнительных ассоциативных общих значениях Д.Дэвидсон в статье «Что обозначают метафоры» [30] выдвигает мысль о том, что метафора не обладает никаким другим метафорическим содержанием, кроме своего прямого словарного значения. «Основное заблуждение, против которого я намерен выступить, это идея о том, что метафоры имеют в дополнение к своему прямому содержанию или значению, еще один смысл или значение [Davidson, 495].
Теорию, представленную в статье Дэвидсона, можно отнести к разряду мистических – и по сути выдвинутой автором гипотезы, и по характеру ее обоснования. Предварив свое исследование определением метафоры как «мира языковых грез» ('the dreamwork of language'), Дэвидсон отмечает тот факт, что «ни одна теория, рассматривающая метафорическое значение или точность метафорического отображения, не может объяснить, как метафора функционирует» [там же, 502]. Неудачные попытки объяснения механизмов реализации метафорического переноса, по его мнению, связаны с желанием авторов приписать метафорической конструкции дополнительный смысл, в то время как решение проблемы надо искать не в структуре значения метафоры, а в области ее применения: «метафора принадлежит исключительно к сфере использования» [там же, 496].