Руссо Ж.-Ж. Рассуждение о происхождении и
основания неравенства между людьми //
Трактаты. — М., 1969
Дж. Локк о естественном состоянии
Для правильного понимания политической власти и определения источника ее возникновения мы должны рассмотреть, в каком естественном состоянии находятся все люди, а это — состояние полной свободы в отношении их действий и в отношении распоряжения своим имуществом и личностью в соответствии с тем, что они считают подходящим для себя в границах закона природы, не испрашивая разрешения у какого-либо другого лица и не завися от чьей-либо воли... Это также состояние равенства, при котором вся власть и вся юрисдикция являются взаимными, — никто не имеет больше другого...
Но хотя это есть состояние свободы, это тем не менее не состояние своеволия; хотя человек в этом состоянии обладает неограниченной свободой распоряжаться своей личностью и собственностью, у него нет свободы уничтожить себя или хотя бы какое-либо существо, находящееся в его владении, за исключением тех случаев, когда это необходимо для более благородного использования, чем простое его сохранение.
Естественное состояние имеет закон природы... что, поскольку все люди равны и независимы, постольку ни один из них не должен наносить ущерб жизни, здоровью, свободе или собственности другого; ибо все люди созданы одним всемогущим и бесконечно мудрым творцом; все они — слуги одного верховного владыки, посланы в мир по его приказу и по его делу; они являются собственностью того, кто их сотворил, и существование их должно продолжаться до тех пор, пока ему, а не им это угодно; и, обладая одинаковыми способностями и имея в общем владении одну данную на всех природу, мы не можем предполагать, что среди нас существует такое подчинение, которое дает нам право уничтожать друг друга, как если бы мы были созданы для использования одного другим, подобно тому как низшие породы существ созданы для нас. Каждый из нас, поскольку он обязан сохранять себя... обязан по той же причине, когда его жизни не угрожает опасность, насколько может, сохранять остальную часть человечества и не должен, кроме как творя правосудие по отношению к преступнику, ни лишать жизни, ни посягать на нее, равно как и на все, что способствует сохранению жизни, свободы, здоровья, членов тела или собственности другого.
Локк Дж. Два трактата о правлении //
Соч. В 3 т. — М., 1988. — Т. 3
«Цена» революционных преобразований. § 23—24
***
В науке последних десятилетий отчетливо обнаружилась тенденция к пересмотру многих традиционных, привычных представлений о характере и содержании Войны за независимость США и Французской революции конца XVIII в., их роли и значении в мировой истории. Отчасти это связано с тем, что в результате активных исследований минувшего времени были установлены или уточнены многие факты, которые трудно, а подчас и невозможно было объяснить с прежних позиций. Но в значительной мере эта тенденция обусловлена огромными переменами, происшедшими в жизни и духовном развитии современного общества, которые побуждают многих историков по-новому взглянуть на давно известные науке факты, переосмыслить их значение. Давно замечено: каждое новое поколение людей заново переписывает свою историю. Это происходит и у нас в России, и в других странах, и ничего зазорного в этом нет, ведь зачастую только в свете нового опыта у людей открываются глаза на вещи и события, которые они раньше просто не замечали.
После Второй мировой войны в историографии США возникло целое направление, которое отрицает революционный характер Войны за независимость. Его представители утверждают, что эта война «в европейском понимании вряд ли вообще была революцией», ибо она не привела к столь же глубоким переменам, как революции середины XVII в. в Англии и конца XVIII в. во Франции. Она показала, что американцы отнюдь не отвергают возникшие у них еще в колониальную эпоху либеральные учреждения (суд присяжных, свобода слова, принцип «никаких налогов без представительства» и т. д.), а, наоборот, относятся к ним с большим доверием. Колонисты подняли восстание против метрополии именно с целью «сохранить вещи такими, какими они были», а не для того, чтобы их изменить. Отсюда вывод многих историков США о «глубоко консервативном» характере Войны за независимость.
Анализируя новые тенденции в историографии, отечественный историк член-корреспондент РАН Н. Н. Болховитинов признает, что в прошлом наука недостаточно учитывала своеобразие Войны за независимость. Историки, пишет он, рассматривали ее по аналогии с Английской и Французской революциями. Они уделяли главное внимание поиску общих черт, выявлению сходства между этими тремя революциями. Такой подход в свое время был полезен. Вместе с тем оказалось, что многие принципиальные проблемы не могут найти удовлетворительного объяснения, если считать Войну за независимость событием того же значения и масштаба, что революции в Англии XVII в. и во Франции XVIII в.
По мнению Н. Н. Болховитинова, главное отличие Американской революции от «классической» Французской заключается в том, что «старый порядок» в Америке в полном объеме никогда не существовал, а были лишь его отдельные элементы, например поместья британской аристократии, отдельные бесправные категории работников. Упразднить их было важной, но, по мнению историка, не главной задачей революции. В отличие от Английской и Французской революций Война за независимость носила ярко выраженный освободительный и антиколониальный характер. Н. Н. Болховитинов считает, что в Северной Америке все же была революция, но по своему типу она сравнима в первую очередь не с Великой французской революцией конца XVIII в., а с революциями во Франции XIX в., происходившими на почве вполне капиталистических порядков. Поэтому не приходится сомневаться, что по размаху и глубине социальных перемен Американская революция так и не поднялась до уровня Французской революции XVIII в.
Н. Н. Болховитинов допускает, что важной особенностью Американской революции была и определенная консервативная тенденция, присущая ей с самого начала. При этом речь идет не только и не столько о влиянии на нее консервативных групп и течений и не о том, что сама революция в Америке пошла не по радикальному, «якобинскому» пути развития, а по умеренному, «жирондистскому». Речь идет о консервативном характере некоторых целей повстанцев, которые боролись не только за свободу и независимость, не только за уничтожение пережитков «старого порядка» и препятствий развитию капиталистических отношений, но и за сохранение и упрочение уже существовавшего в Америке строя, уже существовавших свобод от посягательств британской короны и парламента.
Особенно резко консервативная тенденция в Американской революции проявилась в сохранении в Соединенных Штатах рабства негров, составлявших в то время примерно пятую часть всего населения страны. Каким образом, поднявшись на борьбу за свободу и независимость, за естественные права человека, американцы в то же время сохранили и освятили законом (конституция 1787 г.) это реакционное учреждение? Все дело в том, объясняет историк, что колонисты выступали в защиту не только свободы, но и собственности. Оба эти учреждения в то время рассматривались как родственные, почти тождественные. Ибо только собственность обеспечивала свободу, и только в защите своей священной собственности от посягательств Великобритании колонисты видели гарантию свободы. Требуя гарантий прав собственности, они не могли не бороться и за сохранение рабства.
Мы далеки от того, заключает Н. Н. Болховитинов, чтобы отрицать освободительный и революционный характер Войны за независимость и ее огромное значение как в истории самих Соединенных Штатов, так и всего мира. «Принципы Америки открыли Бастилию», — писал Т. Пейн, препровождая Вашингтону ключи от старинной королевской тюрьмы. Опыт войны США за независимость оказал несомненное влияние не только на Европу, но также на развитие освободительного движения в Латинской Америке, вдохновив народы испанских колоний на борьбу против метрополии в первой четверти XIX в.
См.: Болховитинов Н. Н. США: проблемы истории
и современная историография. — М., 1980
***
Тенденция, отмеченная нами на примере Войны за независимость в Северной Америке, еще более выпукло проявилась в историографии Французской революции конца XVIII в. Ее изучением в прошлом занимались преимущественно историки демократических и социалистических убеждений. Они и выдвинули представление о ней как о переломном событии в истории Франции, позволившем стране вырваться из пут феодального прошлого и быстро двинуться вперед по пути капиталистического прогресса. Это представление долгое время преобладало в исторической науке. В отечественной историографии середины XX в. ее ярко обосновал А. З. Манфред, автор многих книг, в том числе и популярного очерка по истории революции конца XVIII в. Он писал: «Французская революция сокрушила феодально-абсолютистский строй, до конца добила феодализм, „исполинской метлой“ вымела из Франции хлам Средневековья и расчистила почву для капиталистического развития».
С тех пор, когда были написаны эти слова (полвека тому назад), в науке многое изменилось. Прежде всего, в результате кропотливых исследований было доказано, что предреволюционная Франция отнюдь не была отсталой феодальной страной, какой ее длительное время изображали историки, а, наоборот, уверенно шла по пути капиталистического развития. Правда, капитализм в ней был обременен многочисленными остатками старины. Однако это не являлось непреодолимым препятствием, поскольку в XVIII в. происходило ускорение экономического роста. Новые данные заставили историков задуматься: «А была ли революция необходима? Не добилась бы Франция большего на пути эволюционного развития?» Сомнения усиливал и тот очевидный факт, что после самой глубокой и кровопролитной революции, какую только знал Запад в XVIII—XIX вв., Франция так и не превратилась в самую передовую и могущественную страну, уступив первенство сначала Великобритании, а потом Германии и США.
В этой связи большой резонанс в научных кругах вызвала книга французских историков Ф. Фюре и Д. Рише «Революция», опубликованная в 1965 г. Не отрицая в целом закономерного характера революции конца XVIII в., авторы попытались обосновать вывод, что на определенном этапе она вышла за рамки необходимого, отклонилась от правильного пути и поэтому не оправдала надежд.
Авторы выделяют в революции три самостоятельных потока — так называемые «революции» элиты, крестьян и городских санкюлотов. Элитой авторы называют просвещенную верхушку дворянства и третьего сословия, сплоченную такими ценностями, как труд, усердие, компетентность, полезность, благотворительность, и противостоящую как абсолютизму, так и «анархии толпы». Они позитивно оценивают ее роль в революции. По оценке Ф. Фюре и Д. Рише, элита с ее «новаторской волей» — это в условиях Франции того времени носительница будущего, а «революция элиты» была единственной исторически закономерной и именно она заключала в себе позитивный смысл Великой французской революции в целом.
Однако «революция элиты», развернувшаяся в 1789 г., натолкнулась на «неспособность монархии пойти на реформы». Кроме того, «вмешательство» народа вначале затормозило либеральную революцию, а начиная с народного восстания в августе 1792 г. она окончательно «сбилась с курса»; ее «занесло», как автомобиль на крутом вираже. Этот тезис авторы аргументируют тем, что для «народного вмешательства» не было никаких реальных оснований. «Уже к 1790 г., — пишут они, — Франция привилегий умирает. Рождается Франция предпринимательства». Лишь после, с приходом к власти Директории, Французская революция вновь возвращается на «великий путь, предначертанный разумом и богатством XVIII в.».
По мнению Ф. Фюре и Д. Рише, народное движение в городах ставило перед собой цели, противоречившие задачам революции. Отказавшись от руководства со стороны «либеральной и просвещенной» буржуазии, санкюлоты уверовали в магическую силу насилия, что и предопределило все содержание якобинского этапа революции. Террор и насилие, по мнению авторов, не были «необходимым следствием революции, а представляли собой ее злополучное извращение». Применение насилия они объясняют логикой «групповой психологии». Руководители санкюлотов изображаются в их книге как злобные карьеристы.
В оценке «крестьянской революции» авторы исходят из того, что Франция в XVIII в. уже перестала быть феодальной страной, что дворяне, занимавшиеся капиталистическим предпринимательством, превратились в передовую общественную силу, что сеньориальные повинности носили «остаточный характер», а сама сеньория уже почти полностью «обуржуазилась» и стала «колыбелью» аграрного капитализма. Поэтому крестьянские движения с их уравнительными требованиями авторы характеризуют как «экономически ретроградные» и «политически реакционные».
Еще более суровую критику в адрес революции содержит книга французского историка П. Шоню «Великое деклассирование», вышедшая из печати в 1989 г., как раз к 200-летнему юбилею взятия Бастилии. Автор размышляет в ней о содержании, результатах и последствиях революции. Он признает, что по своим симпатиям он «бесконечно ближе» к крестьянам-вандейцам, чем к революционерам. Церковные вопросы не случайно занимают центральное место в работе, ибо Французская революция представляется историку главным образом «религиозной войной». Это не столько дань общей тенденции в современной историографии, сколько отражение личной позиции П. Шоню, глубоко верующего католика.
Естественно, историк осуждает не только гражданское устройство духовенства и секуляризацию церковных земель, но даже отмену десятины. Он вообще рисует революцию с первых ее шагов в черных тонах. Даже об Учредительном собрании, известном передовыми свершениями, либерализмом, возвышенным духом, он отзывается отрицательно: «обращенное в прошлое», «коллективный тиран», в нем заседают люди, по роду занятий далекие от реальной жизни. Наряду с религиозной политикой, П. Шоню осуждает и другие стороны деятельности революционеров, особенно внешнюю политику: «Смертный грех революции — это после безосновательных религиозных гонений развязать беспричинную войну». Фактически он обвиняет революционные власти в агрессии против «мирной Европы».
Сравнивая революцию с концом «старого порядка», П. Шоню идеализирует последний, пишет о царившем тогда «налоговом рае», о том, что дворянские привилегии были незначительны. Противопоставляя благополучную, цветущую предреволюционную Францию ужасам 1789—1799 гг., Шоню считает, что возможной альтернативой революции было эволюционное развитие. Во всяком случае, с точки зрения экономических последствий революция конца XVIII в. не идет ни в какое сравнение с промышленной революцией, охватившей Францию четверть столетия спустя. «Рядом с потрясением индустриальной эры (между 1820 и 1860 гг.) мини-событие 1789 г. есть астероид, сравниваемый с Галактикой».