Только резкое увеличение бюджетного финансирования науки и создание в России единого государственного фонда ее финансирования и поддержки, повышение заработной платы научным работникам, установление льготного налогообложения научных структур, введение конкурсной системы финансирования научных проектов и контрактной системы труда позволят, по убеждению экспертов, приостановить развал интеллектуального потенциала страны.
В этой ситуации социальные последствия деформированных взаимоотношений науки и общества становятся очень тяжелыми. Во-первых, идет распад научных коллективов, особенно тех, которые были связаны с военной тематикой. Значительная часть высококвалифицированных специалистов так и не была переориентирована на другие актуальные и жизненные проблемы.
В 1995 году в России функционировало 3968 организаций, выполняющих научные исследования и разработки, что на 8,5% меньше, чем в 1990 году. Однако изменение численности по их видам шло неравномерно. Особенно резко, более чем вполовину, сократилось количество конструкторских бюро, проектных и проектно-изыскательских организаций, почти на 70% – опытных заводов. В промышленности более чем на 60% стало меньше предприятий, где ведутся исследования и разработки (ИР).
По оценкам экспертов, расходы на собственно научные исследования сократились в 30–50 раз, достигнув доли в валовом внутреннем продукте уровня слаборазвитых стран мира. Академики В.Захаров и В.Фортов справедливо утверждают, что «большинство экономических и социальных трудностей обратимы. Так, спад производства при благоприятных обстоятельствах сменяется быстрым подъемом (Германия, Китай, Япония). (...) Разрушение же науки, если оно достигает критического уровня, становится необратимым».
Во-вторых, упал престиж науки и ученых. Это проявилось в уменьшении конкурсов в аспирантуру, в феминизации науки, в резком сокращении числа открытий и изобретений.
В результате сокращается количество занятых в сфере науки, прежде всего за счет специалистов. К 1995 году их было вдвое меньше, чем в 1990 году. В 1993 году из науки ушло на 13% больше, чем пришло. В 1994 году этот показатель составил 11%.
Престиж ученых падает и из-за уменьшения материальной оценки их труда. Если в 1985 году средняя зарплата в сфере «Наука и научное обслуживание» составляла 104,2% от зарплаты в экономике в целом и 96,3% от зарплаты в промышленности, то в 1995 году эти цифры составили 73,1 и 64,2% соответственно. Налицо значительное относительное снижение оплаты труда научных работников, что, конечно же, не может не повлиять на выбор молодежью своей будущей работы в сфере науки.
В системе Российской академии наук общая численность работников сократилась за 1991–1996 годы на 22,9%, а численность научных сотрудников– на 13%. Характерно, что если число докторов наук за этот период выросло на 21,6%, то число кандидатов наук уменьшилось на 11,9%, что означает только одно: молодежь не хочет заниматься научной деятельностью. И это при том, что в 1996 году в науке недоставало 52% исполнителей среднего звена, 44% ведущих разработчиков, 30% научно-технического персонала.
В-третьих, увеличились претензии к науке, что не ограничилось словами и приняло формы уменьшения ее финансирования, и в первую очередь на фундаментальные науки.
В конце 60-х годов выдающийся советский физик Л.А.Арцимович писал: «Наука находится на ладони государства и согревается теплом этой ладони. Конечно, это не благотворительность, а результат ясного понимания значения науки...» И действительно, на протяжении послевоенных десятилетий ассигнования на науку не опускались у нас ниже 2% от валового внутреннего продукта (ВВП), т.е. были на уровне развитых западных стран. Динамика расходов на науку в России в 90-е годы аналогична ситуации в Аргентине, где расходы на науку с 1977 по 1982 год упали с 1,8 до 0,2% ВВП. В то же время в Южной Корее затраты на научные исследования составляли в 1981 г. 0,64% ВВП, а к 1995 г. достигли 3% ВВП.
В результате российская наука в середине 90-х годов фактически получила 0,32% ВВП (при плане 0,63%), пропустив «вперед» не только все западноевропейские страны, но также бывшие социалистические страны – Чехию, Румынию, Болгарию.
Сокращение расходов на науку продолжается. С учетом двукратного падения ВВП, непомерного роста коммунальных платежей и почти полного спада оборонных и промышленных заказов ассигнования собственно на научные исследования уменьшились. Естественным результатом такой политики стал переход науки из критического состояния в коматозное: стагнация институтов и гибель целых научных школ и направлений, конвульсии научного приборостроения и научных изданий, нищенская зарплата ученых.
Говоря о проблемах финансирования науки и общества, можно привести слова Б.Клинтона во время его избирательной кампании в 1995 году: «Будущее не имеет своих избирателей. Но все мы одновременно являемся электоратом будущего. И мы должны сопротивляться ограничению вложения инвестиций в те сферы, которые будут ключевыми для экономического роста страны в XXI веке».
В-четвертых, от деформирования взаимоотношений науки и общества больше всего страдает основа основ науки – фундаментальные исследования, которые отражают необходимость опережающего развития научного производства.
Дело в том, что фундаментальная наука в большей степени, чем даже искусство, опирается на традицию и суровую профессиональную школу. В каждой узкой области науки круг настоящих специалистов невелик и легко исчисляем. Их потеря быстро приводит к деградации целых научных направлений, а затем и всей науки, как это произошло в гитлеровской Германии, потерявшей 0,3–0,5% ведущих ученых.
Колыбелью фундаментальной науки является Западная Европа, ее старинные университеты. Здесь она медленно созревала в течение столетий. К началу первой мировой войны вне Западной Европы фундаментальная наука существовала всего в двух странах – в России и в США. Общепризнанно, что прогресс науки в США связан с постоянным притоком выдающихся ученых и талантливой молодежи из многих стран мира.
Российская фундаментальная наука развивалась по своему собственному пути и в основном за счет внутренних ресурсов. Сколько-нибудь значительная иммиграция имела место только на начальном периоде развития, в XVIII веке, когда в Россию приехали такие известные ученые, как Эйлер и Бернулли. К началу XX века русская наука приобрела мировое значение. Крупные достижения, полученные русскими учеными в химии, физике, биологии и математике, вошли в учебники и полностью признаны международным научным сообществом. Замечательным является тот факт, считает академик В.Фортов, что русская фундаментальная наука, несмотря на все трудности и потери (эмиграция, аресты, идеологические чистки), сумела в основном пережить послереволюционное время и сталинскую диктатуру. С наступлением хрущевской оттепели русская фундаментальная наука вступила в полосу подлинного расцвета, который устойчиво продолжался до начала 70-х годов. Престиж и общественный рейтинг русского ученого внутри и вне страны был необычайно высок.
Кризис российского общества, медленно развивавшийся в период «застоя», не мог не отразиться отрицательным образом и на науке. По многим стратегическим вопросам решения стали приниматься не учеными, а малокомпетентными администраторами. Это немедленно привело к отставанию в таких важнейших областях, как электроника и вычислительная техника, к потере лидирующей позиции в космических исследованиях.
Иначе говоря, фундаментальная наука – это становой хребет не только настоящего, но и будущего страны. Поэтому все страны, стремящиеся быть технически развитыми, культивируют собственные фундаментальные исследования. Мировой опыт показывает, что эти страны добиваются подлинных экономических и социальных успехов, даже имея скромные природные ресурсы (Япония, Англия, Германия, Скандинавские страны). В то же время страны в Африке и Латинской Америке, имеющие эти ресурсы в избытке, но не обладающие развитым научно-техническим потенциалом, оказываются неспособными выйти из нищеты и экономической отсталости
В-пятых, создается угроза потери высококвалифицированных специалистов в результате отъезда многих из них на постоянную или длительную работу за границу. На грани 80–90-х годов начался отток научных кадров за рубеж как в порядке эмиграции, так и в порядке долгосрочных контрактов
В 90-е годы число тех работников науки и образования, которые окончательно уехали из страны, составляло в 1992 году 4576, в 1993 году – 5876 человек. Сама численность еще мало что говорит, ибо это в целом небольшое количество имеет высокий удельный вес в научных открытиях. Уезжают, как правило, талантливые, перспективные.
Наибольшей «наукоемкостыо» характеризуется поток эмигрантов в США. По данным 1992 года, среди выехавших 33% – лица с высшим образованием и 44% – служащие. В США за три года (1990–1993) эмигрировало 4,5 тыс. ученых.
Наряду с этим заметно возросла эмиграция российских ученых в страны третьего мира, которые в отличие, например, от США и Германии предъявляют спрос на научные кадры средней квалификации.
По данным выборочного обследования движения кадров в десяти научно-исследовательских институтах столицы (общее число ученых – 3746 человек), проведенного в 1992 году, за 10 месяцев из обследуемых институтов уволился и уехал за рубеж 1% научных работников (6,7% всех уволившихся), 60% уехавших – ученые до 40 лет, 41% уехавших имели степени, в том числе 12% – докторские. Оценку в 1% можно рассматривать как предельное значение показателя научной эмиграции из России. При этом доля внешней эмиграции в 1992 году не превышает 2% от общего оттока кадров из сферы НИОКР в иные сферы деятельности внутри России и миграции по территории бывшего СССР. Доля отъезжающих, работавших в отрасли «наука и народное образование», в целом по России в 1987– 1992 годах составляла 6%.