Карл Густав Юнг. К вопросу о подсознании. – В кн.: К.Г. Юнг, М.Л. фон Франц, Дж. Хендерсон, И. Якоби, А. Яффе. Человек и его символы. – М.: Серебряные нити, 1997. – с. 15–100.
М. БЛОК (1886 – 1944).
АПОЛОГИЯ ИСТОРИИ ИЛИ РЕМЕСЛО ИСТОРИКА
Поколения последних десятилетий XIX и первых лет XX века жили как бы заворожённые очень негибкой, поистине контовской схемой мира естественных наук. Распространяя эту чудодейственную схему на всю совокупность духовных богатств, они полагали, что настоящая наука должна приводить путём неопровержимых доказательств к непреложным истинам, сформулированным в виде универсальных законов. Применённое к исследованиям историческим, оно породило ... две противоположные тенденции. Одни действительно считали возможной науку об эволюции человечества, которая согласовалась бы с этим, так сказать, «всенаучным» идеалом... Они сознательно шли на то, чтобы оставить за пределами этой науки о людях многие реальные факты весьма человеческого свойства, которые казались им абсолютно не поддающимися рациональному познанию. Такова была, в общем, позиция социологической школы, основанной Дюркгеймом.
Другие исследователи, видя, что историю не втиснуть в рамки физических закономерностей, ... видели в ней (истории) не столько подлинно научное знание, сколько некую эстетическую игру или, на худой конец, гигиеническое упражнение, полезное для здоровья духа...
Умственная атмосфера настоящего времени уже не та. Кинетическая теория газов, эйнштейновская механика, квантовая теория коренным образом изменили то представление о науке, которое ещё вчера было всеобщим. На место определённого последние открытия выдвинули бесконечно возможное, на место точно измеренного – понятие вечной относительности меры. Мы лучше подготовлены к мысли, что некая область познания, где не имеют силы евклидовы доказательства или неизменные законы повторяемости, может, тем не менее, претендовать на звание научной.
Предметом истории является человек. Скажем точнее – люди. Науке о разнообразном больше подходит не единственное число, благоприятное для абстракции, а множественное, являющееся грамматическим выражением относительности. За зримым очертанием пейзажа, орудий или машин, за самыми казалось бы сухими документами и институтами, совершенно отчуждёнными от тех, кто их учредил, история хочет увидеть людей. Кто это не усвоил, тот, самое большее, может стать чернорабочим эрудиции. Настоящий же историк похож на сказочного людоеда. Где пахнет человеченой, там, он знает, его ждёт добыча.
История – наука или искусство? Человеческие факты – феномены слишком тонкие, многие из них ускользают от математических измерений. Чтобы хорошо их передать и благодаря этому хорошо понять (ибо можно ли понять до конца то, что не умеешь высказать?), требуется большая чуткость языка, точность оттенков в тоне. Там, где невозможно высчитать, очень важно внушить. Между выражением реальностей мира физического и выражением реальностей человеческого духа – контраст в целом такой же, как между работой фрезеровщика и работой мастера, изготовляющего лютни: оба работают с точностью до миллиметра, но фрезеровщик пользуется механическим измерительным прибором, а музыкальный мастер – чувствительностью своего уха и пальцев.
«Наука о людях» – сказали мы. Это ещё очень расплывчато. Надо добавить: «О людях во времени». Историк не только размышляет о «человеческом». Среда, в которой его мысль естественно движется, – эта категория длительности.
Для многих наук время не что иное, как некая мера. Напротив, конкретная и живая действительность, необратимая в своём стремлении, время истории - это плазма, в которой плавают феномены, это как бы Среда, в которой они могут быть поняты... Ни один историк не удовлетворится констатацией факта, что Цезарь потратил на завоевание Галлии восемь лет, что понадобилось пятнадцать лет чтобы Лютер из эрфуртского новичка-ортодокса вырос в виттенбергского реформатора. Историку гораздо важнее установить для завоевания Галлии его конкретное хронологическое место в судьбах европейских обществ. И, никак не собираясь отрицать того, что духовный кризис, вроде пережитого братом Мартином, связан с проблемой вечности, историк всё же решится подробно его описать лишь после того, как с точностью определит этот момент в судьбе самого человека, героя происшествия, и цивилизации, которая была средой такого кризиса.
Это подлинное время – по природе своей некий континиум. Оно такое непрестанное изменение… Надо ли считать знание более старого периода необходимым или излишним для понимания более нового? Объяснение более близкого более далёким, естественно, любезное сердцу людей, которые избрали прошлое предметом своих занятий, порой гипнотезирует исследователей. Этот идол можно было бы назвать «манией происхождения».
Надо ли понимать под истоками причины? К прошлому для объяснения настоящего прибегали так активно лишь с целью убедительно оправдать или осудить настоящее. Так что во многих случаях «демон истоков» был, возможно, лишь воплощением другого сатанинского врага подлинной истории – мании судить... Вернёмся к изучению христианства. Разумеется, что необходимое для правильного понимания современных религиозных феноменов знание их начал недостаточно для их объяснения. Вопрос не в том, был ли Иисус распят, а затем воскрес. Нам теперь важно понять, как это получается, что столько людей вокруг нас верят в распятие и Воскресение. Приверженность к какому-либо верованию, очевидно, является лишь одним аспектом жизни той группы, в которой эта черта проявляется. Она становится неким узлом, где переплетается множество сходящихся черт, будь то социальная структура или способ мышления. Короче, она влечёт за собой проблему человеческой Среды в целом. Из жёлудя рождается дуб. Но он становится и остаётся дубом лишь тогда, когда попадает в условия благоприятной Среды, а то уже от эмбриологии не зависят.
Исторический феномен никогда не может быть объяснён вне его времени... Об этом задолго до нас сказано в арабской пословице: «Люди больше походят на своё время, чем на своих отцов». Забывая об этой восточной мудрости, наука о прошлом нередко себя дискредитировала.
М. Блок (1886–1944). Апология истории или ремесло историка. 1941–1942.– М.:1986. – С.12–13, 17–18, 19, 22–23.
ДАНИЕЛЬ РАНКУР – ЛАФЕРРИЕР. ПСИХИКА СТАЛИНА.
ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ
(Автор книги – профессор русской литературы Калифорнийского университета, сторонник использования психоанализа в исторических и литературных исследованиях, в 1988 г. написал книгу о Сталине, в которой он попытался ответить на вопросы о том, как относился Сталин к людям, проявлявших в отношении его агрессивные чувства, каков онтологический статус паранойи, мегаломании и нарциссизма человека, пребывавшего в лоне советской культуры, какое влияние психическое состояние Сталина оказывало на становление советского общества?)
Работа Роберта К.Такера «Сталин как революционер» является наиболее полной научной психобиографией Сталина… Такер утверждает, что личность Сталина является решающим фактором в понимании хода советской истории вплоть до 1953 года – года смерти Сталина…
Такер утверждает, что Сталин на самом деле был умственно больной («патологическая личность», «где-то на континууме психиатрических проявлений, означающих паранойю»)… В период политики гласности Горбачева даже в Советском Союзе стало возможным выдвинуть предположение, что Сталин страдал умственным недугом («душевная болезнь»). Но важно понять, что … общий психоаналитический подход к объяснению поведения Сталина в действительности не требует решения вопроса о его умственном здоровье или болезни. Необходимо рассмотреть, как и в какой степени Сталин воплощал свои «личные» и «первичные» интересы на общественной арене. Даже применение таких клинических терминов, как «паранойя», «мегаломания», «садизм» etc., к Сталину не означает обязательно утверждения о его психопатологии. Фрейд и другие психоаналитики часто используют эти термины вне клинического контекста. Например, они могут быть применены при описании поведения ребёнка во время игры или при анализе народных выражений. Психоанализ не эквивалентен психиатрии, как психобиография не эквивалентна патографии.
По наблюдениям Вольского и Суварина, уже сам по себе характер того, как относилась к Сталину пресса тех лет, может служить доказательством его мегаломании… Вот список некоторых грандиозных эпитетов, использовавшихся средствами массовой информации по отношению к Сталину при его жизни:
Великий вождь советского народа
Великий вождь мирового пролетариата
Великий вождь
Великий друг детей, а также – Друг женщин, колхозников, художников, шахтеров и актеров, водолазов и бегунов на длинные дистанции …
Продолжатель дела Ленина
Великий мастер смелых революционных решений и крутых поворотов
Творец Сталинской конституции
Преобразователь природы