— рост индивидуальной инициативы и общественных возможностей ее реализовать;
— рост социальной и индивидуальной ответственности как в экономическом, так и в бытовом поведении (все это еще должно найти воплощение в росте политической, прежде всего электоральной, ответственности, т. е. в формировании менталитета позитивного консерватизма).
Можно продолжать в том же духе, хотя мы не стремимся сформировать исчерпывающий перечень. Не в этом дело. Видимо, каждой обострившейся «социальной болезни» соответствует свое «социальное достижение», чему, помимо всего прочего, учит диалектический способ мышления.
Социальные издержки, социальные болезни неизбежны в обществе, переживающем коренное реформирование своих политических и экономических основ. Это аксиома. А вот другой аксиомой должно быть установление социальных параметров, определяющих социальное самочувствие населения, которые переходить нельзя ни при каких обстоятельствах. И деятельность любых реформаторов, органов государственной власти и местного самоуправления должна оцениваться, в первую очередь, по таким социальным параметрам. Кому нужны реформы, в результате которых вымрет одна половина населения, а вторая останется с отягощенным генофондом?
В каждом регионе необходимо наладить мониторинг социального самочувствия населения, иметь индикаторы основных социальных заболеваний, вести постоянный диалог с органами государственной власти и местного самоуправления. Эту работу кроме органов государственной власти, которые не всегда заинтересованы в объективной картине, могут выполнять ученые, средства массовой информации, общественные движения.
Весь смысл такой работы заключается в том, чтобы отойти от пропасти, у края которой находится значительная часть населения страны. Возможно, и ценой приостановки части реформ, намеченных в жилищно-коммунальном хозяйстве, образовании, здравоохранении. Главное, чтобы научный анализ социальных болезней российского общества не политизировался до предела, не отдавался на откуп политическим партиям. Для этого надо, чтобы авторитетные экономисты, социологи, демографы объективно анализировали эти процессы, возможные социальные последствия проводимых реформ. Важно также, чтобы и власти предержащие за такую горькую, но очень необходимую правду не клеили ярлыки антиреформаторов, политических оппонентов, не перекрывали источники получения необходимой информации.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Комсомольская правда. 1998. 5 мая. С. 7.
2. Ольков С. Г. Начала точной юриспруденции и принципы со-циокультурной селекции. Тюмень, 1997. С. 533.
3. Урсов И. Г. Эпидемиология туберкулеза. Новосибирск: Со РАМН, 1997. С. 97-102.
4.5. Экологические последствия перехода к рыночной экономике
Распространяются всевозможные хищнические методы эксплуатации недр, лесов, почв и вод, охоты, рыбной ловли, сбора дикорастущих. Вынужденная экономия средств приводит к существенным сокращениям и свертыванию природоохранных учреждений и научных исследований в этой области. Многократное увеличение численности государственных и ведомственных экологических служб, произошедшее за последнее пятилетие, появление многочисленных законодательных актов не снижают неопределенности в области распределения функций, прав, обязанностей и ответственности в природоохранном деле.
Введение комплекса новых экономических рычагов (лицензирование вывоза сырьевых товаров на зарубежный рынок, плата за использование природных. ресурсов, стимулирование экологически грамотной хозяйственной деятельности и т. п.) оказывается малоэффективным и сопровождается увеличением масштабов вывоза невозобновляемых, в том числе стратегических, ресурсов, продаваемых по демпинговым ценам с прямым ущербом для национальных интересов. Для понимания причин подобных противоречий, тем более путей позитивного их разрешения, необходимо знать, каким именно группам данная ситуация выгодна, а какие группы населения несут в этой ситуации материальный и моральный урон, какие группы одобряют и поддерживают существующее положение вещей вопреки своим коренным интересам и в силу каких именно социально-экономических и политических причин.
Сложившийся за годы реформ класс российской буржуазии возник на основе не созидания, а разрушения промышленности, присвоения общественного богатства, на основе беспрецедентного ограбления основной массы населения путем обесценивания личных сбережений, равных по объему почти годовому бюджету государства, путем так называемой «ваучеризации», в результате которой общенародное достояние было превращено в собственность небольшой группы населения. В основе дальнейшего обогащения «новорусской» буржуазии лежит не развитие отечественного производства, а дешевая распродажа национальных богатств, прежде всего — невозобновляемых природных ресурсов. В итоге реформ уровень материального положения поднялся примерно у 10% россиян, у 20% остался прежним, но для подавляющего большинства упал в несколько раз, причем 30-40% оказались за гранью нищеты, а 10-15% стали нищими в прямом смысле.
Причем три верхних процента имели в 1995 г. ежемесячный доход более 60 млн. руб. на одного члена семьи, а самые верхние 0,03% — около 270 млн. руб., превосходя своим личным состоянием крупнейших миллиардеров мира. Особенность их капиталов — непроизводительный характер, направленность на личное сверхпотребление и хранение средств в иностранных банках. По оценкам специалистов, «новые русские» уже к 1995 году вывезли за границу от 300 до 600 млрд. долларов, тем самым обескровливая отечественную и подпитывая зарубежную экономику. В этих условиях отрицать объективные, очень серьезные и быстро обостряющиеся противоречия между социальными слоями (точнее, между классами), объявляя их «мнимыми», как это делают некоторые ученые, — значит грешить против истины.
Паразитический характер российского капитала породил огромные паразитарные слои нашего общества: маклеров, брокеров и «риэлтеров», рекетиров, киллеров; охраной «новых русских» занято 800 тыс. здоровых мужчин, прекрасно вооруженных, «зарабатывающих» во много раз больше шахтера, учителя или врача. До 1985 г. разрыв между 10% наиболее обеспеченными и 10% наименее обеспеченными был трехкратным, в 1990 г. — пятикратным, в 1995 г., по оценкам независимых экспертов, увеличился в начале 1996 г. — в 65 раз. Между тем, как утверждают зарубежные социологи, уже 12-кратная разница — предел, за которым велика вероятность социальных взрывов.
Социальный паразитизм в современной России принимает самые различные формы и проявления, поражая и разлагая целые ведомства, государственные структуры, часто вопреки воле занятых там честных и добросовестных людей. Сферы банковских, торговых, юридических и охранных услуг исторически необходимы и общественно полезны. Однако когда они приобретают гипертрофированные масштабы, то проявляют тенденцию превращаться в паразитические структуры, налагающие огромную дополнительную «дань» на общество и заставляющие большинство населения в несколько раз переплачивать за товары и услуги. Так, к 1998 г. только в оптовой торговле действовало 230 тыс. предприятий, тогда как до начала реформ число их составляло всего тысячу, при вдвое большем объеме товарооборота. Общее же количество занятых торговлей (с учетом торгующих в ларьках и просто на улицах) возросло в десятки раз, при этом совокупный объем поступающих на внутренний рынок ценностей сократился, как минимум, вдвое. Исключительная «выгодность» торговли в современной России связана со слабым налогообложением. Давая 20% валового национального продукта, она приносит в бюджет лишь 2% доходов [I].
Многое скрывается от взоров управленцев и исследователей под предлогом «коммерческой тайны», за которой часто таятся мелкие, крупные и сверхкрупные уголовно наказуемые деяния. В последние годы резко возросли масштабы и активность мафиозных групп (на основе «делового сотрудничества» уголовников, предпринимателей и государственных чиновников), наживающих колоссальные состояния в первую очередь за счет разрушения окружающей среды и вывоза сырьевых ресурсов за границу.
Наемные работники сырьевых отраслей, особенно экспортируемых сырье частных фирм, становятся непосредственными соучастниками уничтожения природных ресурсов своей страны. То же самое относится и к многочисленным представителям государственной власти, выдающим лицензии (разрешения на добычу сырья, вывоз товаров за рубеж), охраняющим природу и ее ресурсы. Причем представители низовых звеньев этих органов — лесники, инспектора рыбнадзора, служащие особо охраняемых зон и источников сырья, имеющие нищенскую зарплату, к тому же месяцами не выплачиваемую, оказываются экономически (а нередко и под угрозой насилия) вынужденными идти на сделки с дельцами подпольного бизнеса.
Если в 80-х годах дельцы теневой экономики на подкуп чиновников тратили, по расчетам аналитического центра РАН, 35% похищенного, то теперь — до 50% и более. В условиях нестабильности переходного периода, считает академик В. Макаров, практически все чиновники берут взятки, если слово «взятка» понимать в широком смысле, т. е. учитывать «тонкие», скрытые формы мздоимства. Доля нелегальной экономики в России, по его оценкам, составляла от 40% до 65% (для сравнения заметим: в Италии — стране «классической» мафии — только 30%, в США — s-20%, в Японии — 4%) [2].