Смекни!
smekni.com

К. Г. Юнг Психология переноса (стр. 4 из 60)

Я полагаю, что не преуменьшил риск такого предприятия. Это похоже на строительство моста в никуда. Можно даже иронически возразить - и это нередко уже делалось, - что при таком подходе врач вместе с пациентом, в сущности, просто фантазирует.

Это возражение не является опровержением, а точно попа­дает в цель. Я всегда стараюсь фантазировать с пациентом. Ведь я не отношусь к фантазии пренебрежительно. Для меня она, в конечном счете, - материнская творческая сила мужско­го духа. Мы не можем стать выше своей фантазии. Конечно, есть пустые, беспомощные, болезненные и бесполезные фан­тазии, стерильную природу которых немедленно распознает здра­вый смысл, но дисфункция, как известно, ничего не говорит о функции. Все творения человека - порождения творческой фан­тазии. Как можно пренебрежительно относиться к силе вооб­ражения? Да обычно фантазия и не уводит на ложные пути, для этого она слишком глубоко и тесно связана с ядром чело­веческих и животных инстинктов. Удивительным образом она всегда находит правильный путь. Творческое использование силы воображения вырывает человека из его скованности в "только"*, возвышая до состояния игрока. А человек, по словам Шиллера, "только там вполне человек, где он играет"3.

См. Психология и алхимия. ч.1, пр.З. — Прим. ред.

Цели психотерапии

21

Эффект, к которому я стремлюсь, -добиться душевного сос­тояния, в котором мой пациент начинает экспериментировать со своей сущностью, когда больше нет ничего раз и навсегда данного, безнадежно окаменелого, - состояния текучести, изменения и становления. Конечно, я могу рассказать о своей технике толь­ко в принципе. Те из моих читателей, кто случайно знаком с моими работами, могут представить себе необходимые парал­лели. Здесь я хочу лишь подчеркнуть, что мой подход не следует понимать как бесцельный и безудержный. Я придерживаюсь правила никогда не выходить за пределы смысла, заключенного в актуальном моменте, и стремлюсь к тому, чтобы дать пациенту осознать этот смысл по возможности полно, вместе со сверхлич­ностными связями. Ведь принимая происходящее с ним за нечто сугубо индивидуальное, в то время как такое случается со всеми, индивид демонстрирует неверную, чересчур индивидуа­листскую установку, исключая себя из человеческого сообщест­ва. Необходимо иметь не только личное сознание настоящего, но и сверхличное сознание, дух которого ощущает историческую непрерывность. Как бы абстрактно это ни звучало, но ведь то, что многие неврозы вызываются фрустрацией религиозных пот­ребностей души (из-за детской иллюзии просвещения) - тоже факт. Современный психолог должен, наконец понять что речь идет не о догмах и вероисповеданиях, а скорее о религиозной установке, являющейся психической функцией необозримой важности. И как раз для религиозной функции историческая непрерывность обязательна.

Вернувшись к проблеме моей техники, я спрашиваю себя, насколько я воспользовался авторитетом Фрейда при ее соз­дании. Во всяком случае, я научился ей по фрейдовскому ме­тоду свободного ассоциирования, так что рассматриваю свою технику как прямое развитие последнего.

Пока я помогаю пациенту определить действенные моменты его снов и стремлюсь показать общий смысл символов, он психологически находится еще в детстве. Он зависит от своих снов и от того, даст ли ему следующий сон новый свет. Пациент зависим также от моих идей и знаний, помогающих понять новые образы. Он испытывает нежелательное пассивное состо­яние неуверенности, зыбкости. Ведь ни он, ни я не знаем, куда лежит путь. Мы бредем наощупь в египетской тьме. В этом сос­тоянии не стоит ждать сильного воздействия - слишком велика неуверенность. А кроме того, существует опасность, что сотканную днем ткань снова разорвет ночь. Страшно, если ничего не состоится, и сновидец ни на чем не остановится. В таких ситуациях иногда появляется особенно яркий или странный сон и пациент говорит мне: "Если бы я был художником, я бы нарисовал об этом картину." Или сны говорят о фотографиях, живописных или рисованных картинах, иллюстрированных рукописях, о кино.

Я пользуюсь этим и предлагаю пациентам действительно нарисовать увиденное во сне или в фантазии. Как правило, пациент говорит, что он не художник, на что я обычно отвечаю, что современные художники - тоже, а посему живописью нынче может заниматься всякий, кому не лень. Сверх того, важна не красота, а старания, затрачиваемые на картину. Насколько это правда, я недавно увидел на примере одаренной профессио­нальной портретистки, которой пришлось начать с самых жалких детских попыток рисовать в моем жанре; буквально так, как если бы она никогда прежде не держала в руках кисти. Рисо­вать вовне - совсем другое искусство, нежели изнутри.

Таким образом, мои продвинутые пациенты начинают рисо­вать. Я понимаю, что можно поражаться бесполезности этого дилетантства. Но не нужно забывать, что речь идет не о людях, которым нужно доказывать свою социальную полезность, а о тех, кто перестал видеть в ней смысл и натолкнулся на более глубокий и опасный вопрос о смысле своей индивидуальной жизни. Быть частью массы хорошо и приятно лишь для того, кто еще этого не достиг, но отнюдь не для человека, насладив­шегося таким единством до полного отвращения. Значимость индивидуального смысла жизни отрицают люди, находящиеся ниже уровня социальной нормы, а также тот, кто любит чувст­вовать себя пастырем. Тот, кто не относится ни к первой, ни ко второй категории, рано или поздно натолкнется на этот мучительный вопрос.

Даже когда мои пациенты создают художественно прекрас­ные вещи, которые вполне можно было бы показать на совре­менных "художественных" выставках, я все же рассматриваю их как полностью лишенные ценности в масштабе подлинного искусства. Это принципиально (отсутствие ценности), иначе пациенты вообразят себя художниками, а само упражнение утратит смысл. Об искусстве речь не идет и не должна идти, здесь перед нами нечто иное, нечто большее, чем искусство -живое воздействие на пациента. То, что с социальной точки

Цели психотерапии

23

зрения ничтожно, здесь стоит выше всего: смысл индивидуаль­ной жизни, ради которого пациент старается перевести неска­занное в детски беспомощную, но видимую форму.

Но почему я вообще заставляю пациентов на определенной ступени развития самовыражаться посредством кисти, каран­даша или пера?

Главным образом, тоже для того, чтобы добиться воздейст­вия. Психологически инфантильный пациент остается пассив­ным, здесь же он переходит к активности. Сначала он просто изображает увиденное и превращает это в собственное деяние. Он не только говорит, но и делает. Психологически есть колос­сальное различие между ситуациями, когда человек несколько раз в неделю ведет интересные разговоры со своим врачом, результат которых повисает где-то в воздухе, или же часами борется с непослушными кистями и красками, чтобы создать нечто, на первый взгляд совершенно бессмысленное. Если бы это было и вправду бессмысленным, то собственные усилия вызы­вали бы у пациента такое отвращение, что его вряд ли удалось бы засадить за такое упражнение во второй раз. Но поскольку фантазия не кажется полностью бессмысленной, то претво­рение в жизнь еще больше усиливает ее действие. Кроме того, материализация картины принуждает длительно рассматривать ее во всех деталях, благодаря чему она может полностью про­явить свое воздействие. Все это привносит в бесплотную фан­тазию момент действительности и придает ей больший вес. И вправду, от этих самодельных картин исходят воздействия, ко­торые, впрочем, трудно описать. Например, пациенту достаточ­но несколько раз почувствовать, как он спасается из скверного душевного состояния, создавая символическую картину, чтобы вновь и вновь обращаться к этому средству, как только ему становится плохо. Достигнуто нечто бесценное, а именно - на­чало независимости, переход к психологической взрослости. С помощью этого метода - если вообще позволительно использо­вать это слово - пациент может стать творчески свободным. Теперь он не зависит более ни от своих снов, ни от знаний врача, но может создавать себя сам в процессе рисования. Его рисунки - действенные фантазии, то, что в нем действует. А это и есть он сам, но уже не в смысле прошлого заблуждения, когда он считал самостью свое личное Я, а в новом, до сих пор чуждом ему смысле, когда Я оказывается объектом действую­щего в пациенте начала. В бесчисленных картинах он пытается изобразить действующее в себе, чтобы в конце концов обна­ружить: оно - вечно неизвестное и чуждое, глубочайшая осно­ва нашей души.

Я бессилен изобразить, к какому изменению взглядов и цен­ностей, какому смещению центра тяжести личности это при­водит. Похоже на то, как если бы Земля открыла для себя Солнце как центр планетных орбит, в том числе и своей собственной.

Но разве мы не знали этого раньше? Я тоже думаю, что знали. Но если я что-нибудь знаю, то другой во мне не обяза­тельно знает это, ибо в действительности я живу так, словно ничего не знаю. Большинство моих пациентов знали, но не жили этим знанием. А почему? Да по той же причине, которая нас всех заставляет жить исходя из Я. Эта причина - переоценка сознания.

Для молодого, еще не добившегося успеха человека чрезвы­чайно важно сформировать свое сознательное Я активным и действенным, т.е. воспитать волю. Если он не совсем уж гений, то ему вообще не стоит верить во что-либо, не идентичное воле. Он должен ощущать себя волевым существом, а все остальное может обесценить или же мнить зависящим от воли, потому что без этой иллюзии ему не достичь социальной адаптации.