До совсем недавнего времени выживание человеческого индивидуума было в высшей степени проблематичным. Люди – физически не впечатляющие животные – с непрочным кожным прикрытием, слабой мускулатурой, без когтей, с атрофированными клыками., – и внеклановый каннибализм в примитивные времена укрепил бы шансы на выживание вида. При таком образе жизни чужие индивидуумы или группы рассматривались бы не просто как враги, а даже как потенциальная пища. Мы являемся продуктами именно такого эволюционного процесса.
Во всех животных видах внесемейный альтруизм – редкое исключение. Выживание требует максимального расхода энергии, а энергия, израсходованная на чужие гены, – это энергия, которая могла бы быть потрачена на собственных детей. Таким образом рассеянный или несфокусированный альтруизм снижает выживаемость.
Можно представить большинство свойств, как расположенные вдоль континуума, и альтруизм – не исключение. Если расположить рассеянный альтруизм слева, а сфокусированный альтруизм справа и провести статистическую кривую, получившаяся кривая в результате резко отклонится в сторону сфокусированного альтруизма, то есть, к прямому потомству.
Объединение семей в бóльшие группы (племена) сопровождалось специализацией и сотрудничеством. Статистическое отклонение в сторонy сфокусированного альтруизма сохранялось, но стало менее афишироваться, и люди учились “жить по правилам” и даже симулировать несфокусированный альтруизм. Но гены при этом не особенно изменились. Политическая история homo sapiens представляет собой непрерывную вереницу насилия, и любое объективное определение места человека в царстве зверей относит его к хищникам. Теперь появилась возможность уменьшить эту хищность с помощью твёрдого и разумного управления генным резервуаром.
Каким должно быть наше общество? При той степени, в какой альтруизм определён нашими генами, искусственный отбор теоретически мог бы создать социальный контур, направленный в сторону рассеянного альтруизма. Трудность продвижения к лучшему обществу состоит в том, что процесс этот непременно сопряжён с усилиями и даже жертвами со стороны ныне живущих, обладающих властью абсолютных диктаторов перед своим потомством.
Наш альтруизм относительно силён, когда речь идёт о наших детях или даже внуках, но дальше по цепочке поколений степень генетического родства рассеивается и бывший альтруизм быстро сходит на нет. Когда речь заходит о более отдалённых от нас потомках люди часто восклицают: “А что сделали для меня эти будущие поколения?” Или: “Они сами что-нибудь придумают”.
Все это приводит к довольно мрачным выводам. Профессор экологии человека Гаррет Хардин писал, что бесполезно ожидать от людей действий, противных их собственным интересам.[62] А биоэтик Питер Сингер определяет “взаимный альтруизм” просто как “технический термин для сотрудничества”.[63]
Как осуществлять отбор для увеличения альтруизма? Как даже измерять альтруизм? Где проходит грань между ролью наследственности и ролью среды (nature-nurture)? Какие гены вступают в игру и в каких комбинациях? Какая тут наследуемость? Какие комбинации позитивных и негативных подходов евгеники окажутся наиболее эффективными?
Верный приверженец зелёного движения, истинный евгеник хочет создать глобальную цивилизацию, которая не ставит своей главной целью потребление, а скорее стремится к любящему, нехищному обществу, которое стремится к интеллектуальному обогащению – обществу, где высокий материальный “уровень жизни” придёт от знания и любви, а не наоборот.
Никакая философия жизни не может логически обосновать свои основные посылки. Общество, которое провозглашает своей главной целью максимальное материальное потребление и выражает лишь мимолётную заботу о судьбе будущих поколений, которое не видит никакой ценности в культуре и науке, кроме получения выгоды от их вклада в потребление, – такое общество развивается от посылки, которую опровергнуть логически невозможно. Но оно определённо противостоит той посылке, которой посвящена эта книга. Такое мировоззрение – продукт эволюционного процесса отбора, который отдавал предпочтение кланово-специфическому альтруизму. Лишь новый, самоуправляемый альтруизм может создать новую систему моральных ценностей.
Взгляд, представленный в этой книге, подчёркнуто универсалистский и антинационалистический. Универсализм относится ко всему человечеству в целом, но в то же время сознаёт взаимосвязь нашего вида со всеми другими видами на этой планете, отрицая любую гомоцентрическую направленность, где наши собратья на планете рассматриваются не более и не менее как полезный корм для нас. Но вместе с тем мы должны быть открыты для генетических манипуляций, развития машинной цивилизации и даже контакта с существами с других планет.
Ключевая фраза этой этической системы: “Большее добро”. Но саму эту систему следует понимать не в духе гедонистических высказываний Джереми Бентама (1748-1832), а скорее в духе Джона Стюарта Милля (1806-1873) – как простирающуюся за пределы материального мира и вбирающую в себя само мышление.
Именно сейчас, когда многие члены нашей человеческой колонии способны лишь презирать все ценности, которые не могут повысить их личный уровень потребления, наследие альтруизма постоянно передается от поколения к поколению тем меньшинством индивидуумов, которому удалось увидеть и подобрать волшебную эстафету культуры и цивилизации. Демократии отрицают эти идеалы, а идеалистические диктатуры неизбежно подвержены коррупции. Мы являемся тем, что создал естественный отбор – оппортунистическими хищниками, – и спасение нашего вида станет возможным лишь после того, как мы переделаем себя с помощью научного отбора. В наших генах есть много такого, что может и могло быть выгодным для предыдущих поколений и видов в борьбе за жизнь. Но сейчас условия радикально изменились. Мы можем или работать с природой и достичь утопии, или же, овладеваемые алчностью, отказаться от генетической реформы и погибнуть.
Опасно? Несомненно. Вполне возможно, например, создавать людей с пониженным умственным развитием, чтобы они занимались вместо нас чёрной работой, – точно так же, как сейчас мы импортируем таких работников посредством нашей иммиграционной политики. Учитывая наше всё ещё ограниченное понимание, мы легко можем переоценить нашу способность предсказывать будущее. И есть опасность чрезмерно узкой выборки при отделении желательного от нежелательного. Однако никто не предлагает поставить всё человечество на один конвейер. Просто евгеника нацелена на благотворное направление генетического процесса, отдавая предпочтение скорее разуму и здоровью, чем их отсутствию.
Цивилизация, созданная индустриальной революцией, неустойчива, и мы, как вид, переживаем генетический спад. Тот факт, что эта проблема волнует так мало людей свидетельствует о том, в каком ужасном состоянии мы в действительности находимся. Даже те, кто оппонирует евгенике с самыми благими намерениями, выступают как защитники самых эгоистичных интересов ныне живущих. Они не предлагают никакой жизнеспособной альтернативы.
ОБЩЕСТВО И ГЕНЫ
ПОЛИТИКА: МАНИПУЛИРОВАНИЕ ПОД МАСКОЙ ДЕМОКРАТИИ
Я верю в идею разделения труда. Вы избираете нас в Конгресс, мы проводим законы, которые дают вам возможность сделать деньги... и из ваших прибылей вы выделяете средства в фонды наших избирательных кампаний, чтобы мы оставались на месте и принимали больше законов, которые позволят вам делать ещё больше денег.
Сенатор Бойс Пенроз, 1896
В политике важны две вещи. Первая – это деньги, а вторую я не помню...
Сенатор Марк Ханна, 1896
Генетические основы социальных и политических структур составляют тему, которую две трети столетия опасались поднимать даже самые смелые социологи и учёные-политики. Это табу грубо искажает наше понимание самих себя.
Никогда, прдалуй, не существовало общества с абсолютно жёсткой структурой, в котором одарённость не играла бы никакой роли. При цезарях, фараонах, царях, в Оттоманской империи и, вероятно, даже у вождей Майя одарённый раб при случае мог продемонстрировать свои способности и достичь высокого ранга. Однако в современном обществе, где такая подвижность безмерно возросла, универсальное образование в сочетании с тенденцией к спариванию внутри своего интеллектуального класса создают всё большее и большее генетическое расслоение на генетические классы, да ещё с наложением богатства и власти.
При диктатуре правительство в большей степени склонно определять напрямую различные функции, выполняемые гражданами, в то время как при демократии граждане обычно наслаждаются большей свободой выбора. Но даже при самой свободной демократии, если индивидуум не обладает независимыми доходами и не хочет умереть с голоду, он должен выполнять хотя бы некоторые из тех функций, которым общество придаёт какую-то ценность. Принуждение – вот ключевое слово в обеих системах. Это сказано не в качестве какой-то оценки ценностей; это просто жизненный факт. Различие между демократией и диктатурой заключается, главным образом, в том, каким способом власть добивается выполнения одних и тех же задач – любых, от перевозки мусора до преподавания в школах, – и таким образом получает возможность управлять функциональным социальным механизмом и позволяет тем, кто у власти, оставаться у власти.