Кант едко иронизирует над морализирующей метафизикой, характеризуя ее как "спекулятивное истощение философии", амбициозные стремления и далее порождать "безмерно великие творения" о субстанции и самосознании. Он замечает: "В метафизике можно нести всякий вздор, не опасаясь быть уличенным во лжи"1 и добавляет: "Метафизические утверждения всем наскучили; люди хотят знать возможности этой науки"2. Он наблюдает упадок догматической и пророчествующей метафизики. Кант предпринял попытку создать метафизику как науку, имеющую дело с законченным и непротиворечивым априорным знанием, верную основополагающим принципам, представляющую собой целостность и не выводящую познание за пределы опыта трансцендентным (религиозным) способом. В его понимании метафизика опирается не на абстракции, но основывается на действительно всеобщих воззрениях.
Метафизика многолика. Эзотерические школы славились пристрастием к метафизическим аллюзиям, по выражению К. Юнга, "метафизическим нуминозным высказываниям". Античная культура презрения к материальному, к мускульному усилию произвела знание как трансцендирование явлений, устремления "прочь". Средствами метафизики философия ослабляла традиции и привычки, отрывала нравственность от жизни, чтобы обосновать самоценность нравственности. В рамках метафизики велись упорные поиски универсального основания нравственности, такого принципа, который смог бы объяснить всякую мораль, взятую вне социально-исторического контекста, нравственность для всех времен и народов, найти для нее неизменную опору. Метафизика защищала энтузиазм, черпающий силы в абстрактных утопиях. Для всех метафизических теорий мораль осенена тайной, как это есть у Канта. "Метафизический призрак морали", по выражению Гегеля, остается в фокусе философских интуиций, но не в поле научного анализа. Эта "рефлексия тайны", как называл метафизику Г. Марсель, отражает противоречие между логикой и опытом. Постепенно и с большим трудом метафизические проблемы превращаются в научные проблемы, эмпирические гипотезы. Центр тяжести переносится с онтологии в гносеологию. Апогеем метафизики является философский и этический рационализм, сконцентрированный на проблеме универсальности и логического обоснования морали. В этой связи М. Хайдеггер говорит о преодолении, точнее, об "уходе метафизики" как черты западно-европейской истории и "человека метафизики", то есть рационального животного. По мысли Хайдеггера, "метафизика не дает слова самому бытию", "существо истины является метафизике всегда лишь в уже производном облике истины познания и ее выражения", "представляющая мысль метафизики никогда не сможет достичь существа истины", "кажется, что метафизика тем способом, каким она мыслит сущее, обречена на то, чтобы, не зная о том, быть преградой, воспрещающей человеку исконное отношение бытия к человеческому существу1.
Философия, кружащаяся вокруг морали как тайны, благоговеющая перед ней, не смеющая ее расчленить, есть философия убеждений и "этика мыслящая", по словам А. Швейцера, общедоступное философствование или "легкая философия", говоря словами Юма. А. Швейцер пишет: "Философия почти стала историей философии. Творческий дух покинул ее. Все больше и больше она становилась философией без мышления"1, имея в виду рационализм. Согласно Швейцеру, этика не является наукой, "наукой является только история этики ...нет никакой научной этики, есть только этика мыслящая"2. Философия, утратившая энергию убеждения, не может равняться даже с религиозным морализаторством: "Там, где религиозные мыслители-моралисты получили слово и проникают до чистых вод подземных глубин, философская этика иногда роет лишь небольшое углубление, в котором образуется всего лишь лужа"3. Он укоряет философию за этическое бездумье и этическую фразу. "Бездомными и жалкими бродят по свету этические идеалы рационализма", оставшиеся от эпохи догматизма и этического доктринерства. А. Швейцер видит выход в историческом толковании существующих условий, которое подготовлено философией Гегеля.
В отличие от интуицирующей, грезящей, вместе с тем понимающей метафизики, проникающей в существующие условия, интерпретирующей эти условия, существует метафизика в качестве особенного громоздкого дискурса объясняющей философии, цель которой - обоснование нравственности с помощью аргументов. В современных дискуссиях по поводу метафизики и этического метода метафизика ассоциируется с линией Платон - Кант, которой противопоставляется линия Аристотель - Гегель. Дискурсивной этике, которая вобрала в себя идеи Просвещения и либерализма, противостоит неоконсерватизм, протестующий против антиисторического, формалистического, индивидуалистического мышления, которое абстрактно, бессодержательно и вынуждено колебаться между тривиальностью и ригоризмом.
После Гегеля большинство философов скептически относятся к метафизике, в особенности представители утилитаризма, позитивизма, экзистенциализма, социологической мысли, марксизма. Логические позитивисты объявляют все метафизические высказывания пустыми и бессмысленными. Утилитаристы подчиняют метафизический дискурс здравому смыслу. Сартр видит в этике "собрание идеалистических трюков", дающее возможность как-то прожить ту жизнь, которую навязывают нам скудность ресурсов и техники. М. Мерло-Понти напоминает об ответственности "говорящего человека", то есть философа, и о том, что время "импровизирующего мышления" прошло. Метафизика долго была подпорками науки, которая манипулировала вещами и ощупывала их, видела перед собой, но не пыталась вжиться в них4. Декарт открыл мир только как мир мыслей. Мерло-Понти, критик ортодоксального марксизма и либеральных мифов, выступил как критик идеализма в философии, против механической рефлексии, спекулятивной философии в защиту критической мысли и конкретного мышления. Он считал, что одна из самых значительных идей Маркса состояла в том, что ничто не может быть изолировано в тотальном контексте истории. Автор экзистенциальной феноменологии допускал, что эра морали еще не наступила. В его представлении универсальным классом должен стать пролетариат. Этика пролетариата возникает из его действительной всеобщности, а не через процесс мышления, не из абстрактных принципов1. М. Хайдеггер также говорит о том, что "человек метафизики" ныне превращается в "трудящееся животное".
Г. Зиммель считает, что из того, что мы вынуждены постулировать некоторое абстрактное основание этической теории, ни в коем случае не следует, что им является некоторая метафизическая данность. Зиммель утверждал, что нет "монистической морали", а есть много моралей. Тем самым он отрицает философский монизм и его этическую импликацию. Речь не может идти о простом моральном субстрате как о чем-то всем известном. В таком случае под моралью следовало бы понимать лишь отжившие окостенелые формы, предрассудки, стремящиеся к самосохранению. Среди многих моралей должна быть и новая, иная мораль. Эта мораль не описывается в терминах трансцендирования и перфекционизма.
А. Бергсон язвит по поводу интеллектуалистских теорий морали, в основном кантианства: "Претензия на то, чтобы основать мораль на уважении к логике, смогла родиться у философов и ученых, привыкших поклоняться логике в умозрительной области и склонных, таким образом, думать, что во всякой области и для всего человечества в целом логика навязывается в качестве высшей власти"2. Он подчеркивает, что не может быть и речи об основании морали на культе разума. Обязанности существуют помимо интеллектуальных реконструкций морали. Он также предвосхищает появление иной морали.
Одним из тех, кто безжалостно обрушился на этическую метафизику, был, как известно, Ф. Ницше. Он противопоставляет метафизической философии историческую философию. Ницше восстает против морального истолкования и морального значения существования человека, против представлений о том, что существование мира может быть оправдано как моральный феномен, что мораль является метафизической (высшей, совершенной) деятельностью человека. В метафизике он видит "бесчинство нелогического мышления". Ницше унижает религиозного человека, это "трансцендентное я", дышащее угаром своей социальной психологии.
Христианско-европейскую мораль Ф. Ницше называет моралью стадных животных, тиранией по отношению к природе, моралью умеренного, трусливого, посредственного человека, внутренне страдающего от нечистой совести. Эта мораль твердит: "Я - сама мораль, и ничто, кроме меня, не есть мораль!", прославляет такие добродетели, как дух общественности, благожелательство, почтительность, прилежание, умеренность, скромность, снисходительность, сострадание. Должны быть или возможны другие, прежде всего, высшие морали. "Есть морали, назначение которых - оправдывать их создателя перед другими; назначение одних моралей - успокаивать его и возбуждать в нем чувство внутреннего довольства собою; другими - он хочет пригвоздить самого себя к кресту и смирить себя; третьими - мстить, при помощи четвертых - скрыться, при помощи еще других - преобразиться и вознестись на недосягаемую высоту. Одна мораль служит ее создателю для того, чтобы забывать, другая - чтобы заставить забыть о себе или о какой-нибудь стороне своей натуры; один моралист хотел бы испытать на человечестве мощь и творческие причуды; какой-нибудь другой, быть может, именно Кант дает понять своей моралью следующее: "во мне достойно уважения то, что я могу повиноваться, - и у вас должно быть не иначе, чем у меня"1.
Науке о морали недостает учения о типах морали, сравнения многих моралей, проблемы морали. Философы стремились обосновать мораль, сама же мораль считалась при этом данною: "То, что философы называли "обоснованием морали" и чего они от себя требовали, было, если посмотреть на дело в надлежащем освещении, только ученой формой твердой веры в господствующую мораль, новым средством ее выражения, стало быть, фактом, который сам коренится в области определенной нравственности; в сущности, даже чем-то вроде отрицания того, что эту мораль можно понимать как проблему, - и во всяком случае чем-то противоположным исследованию, разложению, сомнению, вивисекции именно этой веры"2.