Бессмертное счастие наше
Россией зовется в веках.
Мы края не видели краше, а были во многих краях.
Но где бы стезя ни бежала,
Нам русская снилась земля.
Изгнание, где твое жало,
Чужбина, где сила твоя?
В стихотворении «Русь», из сборника «Горний путь» поэт уже обращается с вопросами не к чужбине, а к России:
Где ж просияет берег мой?
В чем угадаю лик любимый?
Русь! Иль во мне, в душе самой
Уж расцветаешь ты незримо.
Когда Набоковым готовился в начале 1977 г. для издательства «Ardis Publishers» сборник избранных стихотворений, поэт выбрал название, под которым вышел в 1916 г. его первый сборник – «Стихи», но уже увидеть его выход в свет Набокову не довелось. Этот сборник вышел посмертно в 1979 г. с предисловием Веры Набоковой. Она пишет, что главной темой набоковского поэтического творчества была «потусторонность». Вдова поэта замечает в предисловии к сборнику «Стихи» (1979), что он представляет собой «почти полное собрание» стихотворений Набокова. Были исключены, пишет она, совсем ранние произведения, стихотворения, напоминающие по форме и содержанию уже включенные в сборник, а также те, метрика которых самого автора не удовлетворяла.
Просодия, или классификация метрически значимых элементов стиха, является темой «Заметок о просодии» («Notes on Prosody») в комментариях Набокова к его переводу пушкинского «Евгения Онегина». В стихотворении «Размеры» (1923), посвященном Глебу Струве, Набоков, как пишет Джеральд С.Смит, дает «семантические ореолы» различных стихотворных размеров (16, с. 305).
Размеры
Глебу Струве
Что хочешь ты? Чтоб стих твой говорил,
повествовал? – вот мерный амфибрахий…
А хочешь петь – в эоловом размахе
анапеста – звон лютен и ветрил.
Люби тройные отсветы лазури
эгейской – в гулком дактиле; отметь
гекзаметра медлительного медь
и мрамор – и виденье на цезуре.
Затем: двусложных волн не презирай;
есть бубенцы и ласточки в хорее:
он искрится, все звонче, все острее,
торопится.. А вот – созвучий рай, -
резная чаша: ярче в ней и слаще
и крепче мысль; играет по краям
блеск, блеск живой! Испей же: это ямб,
ликующий, поющий, говорящий.
В отличие от Пушкина, которому, как известно, «надоел» четырехстопный ямб, Набоков предпочитал именно этот размер, особенно в поэмах. Так, «Университетская поэма» (1927) написана именно четырехстопным ямбом, любимым размером еще одного кумира Набокова – Владислава Ходасевича[74].
В стихах Набокова превалируют четырехстопный и пятистопный ямбы, причем предпочтение отдается ямбу четырехстопному. Словом, ямбический тетраметр был наиболее употребляемым размером Набокова-поэта. Впрочем, и Пушкин писал ямбом: «Подруга думы праздной» (трехстопный ямб), «Мой дядя самых честных правил» (четырехстопный ямб), «Еще одно последнее сказанье» (пятистопный ямб) и т.д. Однако не следует думать, что многократное использование четырехстопного ямба «делает поэзию Набокова монотонной», предупреждает Джеральд С.Смит (16, с. 290). И далее пишет: «Ямбическая группа доминирует в его метрическом репертуаре, причем четырехстопный ямб занимает в этом репертуаре необычно большое место. Набоков не признавал менее строго регулируемых размеров, чем те, которыми характеризовалась метрика русского стихосложения в его время <…> В области рифмы Набоков интенсивно применял общепринятые новации своего времени, но только лишь в сатирических целях; в его поэтическом наследии используются ритмические приемы <…> характерные для до-символистской поэзии и согласующиеся с ней» (16, с. 302).
В поэзии Набокова часто встречается такая стилистическая фигура как риторическое обращение (иначе – апострóфа), что было свойственно русской поэзии XIX века. В сборниках «Горний путь» и «Гроздь» находим риторические обращения к стиху, к ночи, к облаку, к любви, к весне: «О, ночь, я твой! Все злое позабыто…»; «Ты снишься миру снова, снова, весна!»; «Звени, мой верный стих…»; «Ты – призрак северного мая, ты – отроческая любовь»; «О, любовь, ты светла и крылата». В стихотворении «Осенняя пляска» поэт обращается к листьям: «Шуршите, блеклые…». В самом первом стихотворении в сборнике «Горний путь» - «Поэт» - Набоков призывает стихотворца проснуться, покинув «болота вязкие бессмыслицы певучей», и начать напев иной – «прозрачный и могучий», ведь теперь необходима «чистота и сила», ибо «несносен звон пустой».
Многие стихи обращены к любимой, причем она практически бестелесна, она таинственна и лишь снится поэту, который затем просыпается в слезах. Здесь предшественниками Набокова, считает канадский критик Дэвид Рэмптон, несомненно являются и Фет, и Блок (15, с. 352). Набоков даже обращается к цветам, к анютиным глазкам:
Мы к чистой звезде потеряли дорогу,
мы много страдали, котомки пусты,
мы очень устали… Скажите же Богу,
скажите об этом, цветы.
Простим ли страданья, найдем ли звезду мы?
Анютины глазки, молитесь за нас,
чтоб стали все люди, их чувства и думы,
немного похожи на вас.
Риторические обращения в стихах Набокова многократны: «где ты, апреля ветерок», «звени, мой первый стих», «мой друг, я искренне жалею», «прощай же, книга», «ты, первое страданье», «а помните – граждане!», «здравствуй, смерть» и т.д. Обращается поэт также к отчизне, к родине, к Руси, к России, наконец, к Музе.
Тот феномен поэтического творчества Набокова, который Вера Набокова именовала «потусторонностью», в набоковедении обычно называют «двоемирием» (the «two world» theme). Во многих стихотворениях поэт касается противоположности, «двух миров». Космологическое видение и события повседневной жизни естественно сочетаются в поэзии Набокова:
В хрустальный шар заключены мы были,
и мимо звезд летели мы с тобой,
стремительно, безмолвно мы скользили
из блеска в блеск блаженно-голубой <…>
по небесам, обнявшись, мы летели,
ослеплены улыбками светил.
Существование другого, невидимого мира, райского или просто небесного, то и дело подчеркивается в стихотворениях Набокова («Глаза твои, глаза в раю теперь горят: разлучены мы только раем»). В стихотворении «В раю» поэт здоровается со смертью, которая уведет его в рай, но он «рванется» в лучистой одежде и отыщет свой прежний земной дом и станет снова «земным поэтом»: «Если Богу расскажут об этом, / Он не станет меня укорять». В стихотворении «Когда я по лестнице алмазной..» поэт рассказывает о том, что у дверей в рай Святой Петр останавливает его у порога и требует, чтобы он развязал узелок и показал, что там находится. А в узелке «два-три заката, женское имя и темная горсточка земли родной». В стихотворении «Вершина» идет речь о любви поэта к горам, напоминающим ему об утраченной родине:
Не так ли мы по склонам рая
взбираться будем в смертный час,
все то любимое встречая,
что в жизни возвышало нас.
В стихотворении на смерть Юлия Айхенвальда (1872-1928) (он погиб в результате несчастного случая, попав под трамвай), которое называется «Перешел ты в новое жилище…», Набоков говорит, что Юлий Исаевич теперь празднует «неземное новоселье». В берлинской газете «Руль» Айхенвальд вел литературно-критический отдел, где печатал, как правило, и статьи Набокова. В «Других берегах» Набоков назвал Айхенвальда человеком «мягкой души и твердых правил», которого он уважал как критика.
«В длинном стихотворении «Слава», - пишет Набоков, - писателя, так сказать, занимает проблема, гнетет мысль о контакте с читателем». Это стихотворение было написано в 1942 г. в Америке. Внезапно в конце стихотворения с пера слетает также любимый поэтом анапест, и он сообщает о своей тайне:
Я без тела разросся, без отзвука жив,
и со мной моя тайна всечастно.
Что мне тление книг, если даже разрыв
между мной и отчизною – частность <…>
Но однажды, пласты разуменья дробя,
углубляясь в свое ключевое,
я увидел, как в зеркале, мир и себя,
И другое, другое, другое.
О «двоемирии» Набокова рассказывали В.Александров, С.Давыдов, Д.Бартон Джонсон и Джулиан У.Конноли. «Открытость и прямота, с которой поэт пишет о другом мире, рае и бессмертии в своей ранней лирике, убеждают в том, что исследователи набоковской метафизики находятся на правильном пути», замечает Джулиан У.Конноли (12, с. 337).
Поэтический мир Набокова оставался в русле классической русской поэзии – лирики Пушкина, Баратынского, Лермонтова, Тютчева, Фета, Блока, т.е. поэзии романтической и нео-романтической. В 1929 г. в стихотворении «К Музе» Набоков сам говорит о своем творчестве:
Я помню твой приход: растущий звон,
волнение, неведомое миру.
Луна сквозь ветки тронула балкон,
и пала тень, похожая на лиру.
Свое любимое стихотворение Набоков «подарил» герою романа «Дар» Федору Константиновичу Годунову-Чердынцеву:
Однажды мы под вечер оба
стояли на старом мосту.
Скажи мне, спросил я, до гроба
запомнишь – вон ласточку ту?
И ты отвечала: еще бы!
И как мы заплакали оба,
как вскрикнула жизнь на дету…
До завтра, навеки, до гроба, –
однажды, на старом мосту…
В статье «Первое стихотворение», которая была впервые опубликована в 1949 г. в журнале «Partisan Review», а затем вошла в качестве отдельной главы в книги воспоминаний «Conclusive Evidence» и «Speak, Memory», в частности, Набоков пишет: «За парком, над парящими полями возникла радуга <…> Мгновение спустя началось мое первое стихотворение. Что его подтолкнуло? Думаю, что знаю. Без малейшего дуновения ветра, самый вес дождевой капли, сверкавшей паразитической роскошью на сердцевидном листе, заставил его кончик опуститься <…> освобожденный лист разогнулся. «Лист – душист, благоухает, роняет»[75].
М.Малинкова идентифицирует это стихотворение[76], хотя Набоков в мемуарах его полностью не приводит: