Инспектор Щеглов не только регистрировал страшные факты, но и вносил конкретные предложения по спасению людей:
1. Необходимо охватить общественным питанием 100% голодающих через колхозы, с выдачей хлеба в печеном виде.
2. Добиться переброски кормовых продуктов.
3. Разрешить колхозникам ловлю рыбы на своей территории и известный процент молока оставлять в колхозе на собственное потребление.
Но не везде фальсифицировались данные о смертности. Так, например, сохранилось несколько тетрадей «Книги записей актов гражданского состояния за 1933 г. на смерть» Сосонского сельсовета Винницкого района Винницкой области. Секретарь сельсовета в апреле – июне 1933 г. пунктуально регистрировал все случаи смерти, а с 9 мая указывал причину смерти и не скрывал случаев людоедства.
Весной 1933 г. смертность достигла таких размеров, что возникла проблема похорон умерших. В селах создавались специальные похоронные команды, выделялся транспорт для доставки умерших на кладбища. Людей хоронили в общих могилах без каких-либо церемоний.
М. Пономаренко из Черкасской области рассказывал: «Когда начали умирать с голода, за село отвозили умерших и там закапывали. За такую работу давали паек. Однажды я там пас скот. Два дядьки привезли на возу мертвецов, стали их сбрасывать в яму. Некоторые словно просыпались, приходили в себя, просили: «Не закапывай, мы еще живы». А дядьки отвечали: «Мы сами пухнем, сами доходим, мы не можем еще раз за вами приезжать… И закапывали»[4, с. 25].
Самого высокого уровня смертность достигла в областях, которые специализировались на выращивании хлеба, - Полтавской, Днепропетровской, Кировоградской, Одесской: минимальный процент здесь составлял 20 – 25. В Винницкой, Житомирской, Донецкой областях смертность была ниже – 15-20%. Но и в областях, где смертность была ниже, были села, в которых умерло 50% и даже больше людей. В селе Макивцах на Винничине весной 1933 г. много жителей умерло с голода, а остальные убежали из села. Пустое село перекрыли и повесили черный флаг как признак эпидемии тифа. Вокруг подобных сел устанавливали надписи: «Вход воспрещен», поскольку просто не было возможности хоронить многочисленные трупы.
Толпы крестьян уходили в города, надеясь там раздобыть продукты питания, но смерть настигла их и в городах. В Киеве, Харькове, Днепропетровске и других городах обычным делом для представителей местной власти стала утренняя очистка улиц от трупов. Только в Киеве в январе 1933 г. было подобрано 400 трупов, в феврале – 518, за 10 дней марта – 248. На тех, кому еще как-то удавалось выжить, время от времени устраивались облавы. Делали это отряды милиции и специально мобилизированных партийцев, и делали жестоко и безжалостно. В частности, 27 мая 1933 г. в Харькове несколько тысяч крестьян, которые пытались пристроиться по всему городу в очереди за хлебом, согнали в одно место, затолкали в железнодорожные вагоны и перевезли до станции Лесовая, где бросили на произвол судьбы. Итальянский консул в Харькове Сержио Градениго писал в Москву послу Италии в СССР, что «…опухших отвозят товарняками за 50-60 километров от города, чтобы никто не видел, как они умирают… Выкапывают большие ямы, в них стягивают из вагонов мертвых. Часто бывает, что в яме кто-то шевелится, оживает, но на это не реагируют. Эти детали имею от санитаров и могу гарантировать их достоверность»[3, с 112]
На фоне невиданной ранее трагедии, как и раньше, наблюдалось расточительство в значительных размерах. Большое количество отнятого в селах зерна пропадало в результате нерадивого отношения к хлебу. Пресса часто публиковала такие факты: на станции Киев – Петровка десятки тонн зерна сгнили под открытым небом; в Краснограде пшеница сгнила в тюках; в Бахмаче ее выгрузили на землю, где она и сгнила; на ссыпном пункте в Харьковской области затоплено 20 железнодорожных вагонов зерна и т.д. По мнению германских сельскохозяйственных экспертов «возможно, до 30% урожая было потеряно».
В 1933 г. случаи людоедства стали частыми, но закона относительно этого не было. Была лишь конфиденциальная директива сотрудникам ГПУ и прокурорам от заместителя начальника украинского ГПУ К. Карлсона, датированная 22 мая 1933 г. В ней речь шла о том, что поскольку людоедство не попадает ни под какую статью Уголовного кодекса, все дела, связанные с ним, следует передавать в местные отделы ГПУ. Это надо было делать в тех случаях, когда предшествовало убийство. Замеченных в людоедстве крестьян арестовывали и судили, но к расстрелу прибегали не всегда. Например, есть данные о том, что в конце 1930-х годов 325 виновных в этом преступлении (75 мужчин и 250 женщин) все еще отбывали заключение в лагерях Беломор-Балтийского канала[5, с 289]. По учету ГПУ с 1 декабря 1932 г. по 15 апреля 1933 г. (дальше учет был прекращен по указанию Постышева) в УССР было зафиксировано болем 2 тысяч случав людоедства. Но не все случаи людоедства фиксировались и учитывались органами власти, медицинскими учреждениями и ГПУ, а данные, которые были собраны, являлись настолько секретными, что еще и сегодня трудно говорить о масштабах людоедства в Украине.
Трагедия касалась не только простых крестьян, но и сельских активистов. Члены так называемых «комитетов беднейших крестьян» (комбедов), которые боролись с «кулачеством» и реквизировали зерно, на последней стадии этого процесса тоже оказались один на один с голодом. 25 марта 1933 г., когда комбеды уже исчерпали свои функции, их распустили, оставив членов комитетов умирать вместе с остальными крестьянами.
Стоит ли говорить, какими непопулярными были комбедовцы среди крестьян. Могло ли быть иначе, когда они принимали участие в репрессивных акциях против своих сельчан. Когда умирал активист, это вызывало мало сочувствия. Типичный случай: местный активист с. Степановки на Винничине любил напевать: «Интернационал», который начинался словами: «Вставай, проклятьем заклейменный…». Когда крестьяне нашли его на дороге уже почти неподвижного, они не без сарказма обратились к нему: «Эй, Матвей! Вставай, проклятьем…»- но тот, наверное, и не успел этого услышать. Весной 1933 г. умерло много бывших активистов. На Киевщине, в частности, погибла половина всех активистов.
В то страшное время даже месяцам люди стали давать свои названия. На Винничине месяц март народ стал называть «пухкутень», что означало «пухнуть от голода». А месяц апрель стали называть «капутень» (от немецкого «капут»). Удивительно, но агонизирующий народ создавал свой фольклор, отстаивая этим право на жизнь. Вот образцы творчества голодающих людей:
Бог карає холодом, Сталін нищить голодом.
Ні корови, ні свині, тільки Сталін на стіні.
Їде Сталін на тарані з Україною в кармані.
А на хаті серп і молот, а у хаті смерть і голод.
Это был протест, но пассивный. В основном, люди вели себя безропотно, смирившись с неизбежностью. Тем не менее, факты возмущения, недовольства и даже активных выступлений были. Известны случаи, когда толпы голодных крестьян пытались возвратить силой отнятый хлеб. Они нападали на обозы с хлебом, склады и ссыпные пункты. Многие погибли от пуль милиционеров и солдат.
Об одном случае противоборства следует рассказать подробней. Произошло это в с. Великий Хутор на Черкасчине. В колхозе, где председательствовал Яков Александрович Дробот, голода практически не было. Как исхитрялись они, где прятали зерно, в каких лесах скрывали скот, неизвестно. Колхоз выделял каждому ребенку хлеб, молоко. Подкармливали даже тех, кто приходил из других сел. Бригадир этого колхоза И. Козариз чем мог делился с чужими детьми. Он взял к себе 11 ребятишек, выходил их, хотя своих было шестеро. Можно только догадываться, какого мужества стоило этим людям утаить зерно. Они рисковали жизнью, но делали свое доброе дело. Об их подвижничестве знали многие, но молчали.
Заготовки зерна в Украине прекратились в середине марта 1933 г. В начале апреля А. Микоян, находясь в Киеве, распорядился выделить селам определенную часть стратегических запасов. Крестьян, которым стали выдавать хлеб, поджидала другая опасность. В результате неумеренного потребления хлеба обессиленные организмы не выдерживали нагрузки, и люди умирали. В мае стали прилагаться усилия для спасения жизни тех, кто выжил: в некоторых местностях в брошенных домах устраивали медпункты, и умирающих людей кормили молоком и гречневой кашей, чтобы поставить их на ноги. Многим это не помогало, но некоторые возвращались к жизни, причем выздоравливали чаще женщины, чем мужчины. В конце мая наблюдатели отмечали, что люди уже фактически не умирали от голода в массовом масштабе, хотя процент смертности все еще оставался высоким.
Ослабленных крестьян стали бросать в новую зерновую кампанию. Но ни они, ни их рабочий скот не были в состоянии тяжело работать. Украинская печать широко сообщала об истощении и падеже лошадей. Большинство лошадей в колхозах поддерживали на ногах веревками, ибо, когда они ложились, уже не могли подняться. Кормили их соломой, снятой с крыш, порезанной и смягченной при помощи пара. Для исправления ситуации рекомендовали использовать даже дойных коров. На «кулаков» стали перекладывать вину за состояние скота.
С учетом физического состояния крестьян, их способности выполнять лишь часть работы и исчерпания резервов рабочей силы, посевную кампанию 1933 г. проводили по-иному. Колхозных лошадей наконец обеспечили кормами, которые строго запрещалось использовать для других целей под угрозой судебного преследования.