Ответ персонально по адресу: Бабанский район УССР, Полонистое. Комсомолец, секретарь ячейки. Член бюро РКМ Пастушенко».
Подпись Пастушенко в письме заверил печатью председатель Бабанского РК (рабочего контроля) и РККИ (комиссии рабоче-крестьянский инспекции) Г. Максименко. Письмо из Москвы было возвращено в Украину, в приемную председателя ВУЦИК Петровского. С грифом «срочно» письмо переслали в Бабанский район для проверки фактов и составления ответа с выводами. Проверку поручили уже известному нам Г. Максименко. Через неделю он подготовил ответ: «В ВУЦИК. Сообщаем: Автор письма тов. Сталину за подписью «Член бюро РКМ Пастушенко, не обнаружен. Таким образом, письмо анонимное»[14, с. 47].
«Буксирные бригады», о которых писал Пастушенко Сталину, создавались в Украине повсеместно. От населения поступали многочисленные жалобы на действия этих бригад. Так, в с. Пчельная на Винничине была создана бригада по хлебозаготовке почти из 400 человек, которую назвали Отряд «Летучая эскадрилья». В состав отряда входили не только местные активисты, но и представители из других сел, а также студенты зоотехникума и рабочие из местечка Теплик. В селе было организовано несколько штабов, из них один главный штаб, начальником которого был председатель райколхозсоюза Алексюк. Отряд при главном штабе Алексюка насчитывал 50-60 человек. Село было переведено на военное положение, члены бригады по 2 человека были размещены по крестьянам, которые не выполнили хлебозаготовку. Крестьяне должны были содержать и кормить членов бригады до того времени, пока они не выполнят хлебозаготовку. В селе проводились поголовные обыски у всех без исключения колхозников, бедняков и середняков; для питания бригады забирали у крестьян без всякого учета овец, кур, мед и другие продукты.
Колхозник из с. Пчельная Онуфрий Стойко даже перевыполнил план хлебозаготовки, но после допроса и издевательств в штабе «летучей эскадрильи» у него реквизировали: часы - будильник, ведро, долото, две кадушки с капустой, керосин, скатерть, нож, дрова, сено, кур и т.д. Секретарь партячейки Ефим Федоренко рассказывал, что отряд «всегда ходил по селу в строю под командой Алексюка с песней. Сам Алексюк впереди отряда верхом на лошади… Алексюк говорил, что штабы должны сами себе находить харчи: овец, бычков, сало, кур, мед, крупу, капусту, огурцы и так далее»[14, с. 50].
Село Пчельная предстала этакой малой моделью большой государственной диктатуры пролетариата с его классовыми подходами, идеей экспроприации экспроприаторов, с неизбежным перерастанием диктатуры класса в диктатуру личности, вождя, вожака и т.д. В Москве – Сталин; в Пчельной – уполномоченный Алексюк.
На районном уровне было много руководителей, которые старались как можно быстрее отрапортовать о выполнении плана хлебозаготовок. Так, например, секретаря Марковского райкома Луганской области Барышева не интересовало, останется ли зерно для нужд тех, кто его выращивает. Его беспокоило лишь то, почему на железнодорожных станциях России плохо организован прием хлеба. В письме Косиору в апреле 1932 г. Барышев писал: «… очень много мешают выполнению хлебозаготовок и такие безобразия, о которых я хочу доложить: станционные ссыппункты Кантемировка и Зориновка на территории Центрально-Черноземной области по несколько дней не принимают хлеб, давая официальные распоряжения нашим заготовителям телеграфом, чтобы прекратить вывоз хлеба на ссыппункты на 3-4 дня, имели место случаи, когда нами отправленный обоз с хлебом возвращался обратно в село, ссыппункт не принимал. Нами внутри района заготовлено 100 000 пудов хлеба, исчерпаны все складские помещения, внутри положение катастрофическое, о чем считаю необходимым доложить Вам, эти безобразия не единичные, а повторяются дальше»[12, с. 11].
Руководители Украины и СССР были достаточно информированы о надвигающейся катастрофе. Писали не только взрослые, но и дети. Они рассказывали о своем бедственном положении, о возможной голодной смерти. В одном из писем украинские школьники писали: «Нам надо учиться, а мы от голода не можем по свету ходить, пухнем от голода, в желудке болит от того мусора, который мы сейчас едим, так как у нас забрали не только хлеб до зернышка, но и картофель, фасоль и все, что можно есть. Мы верим, что советская власть нам поможет и спасет нас от голодной смерти». Но помощи дети так и не дождались.
Так как ждать помощи от государства было бесполезно, крестьяне из восточных районов Украины в поисках хлеба направлялись в Россию. Секретарь Кантемировского райкома Центрально-Черноземной области Журилов докладывал в обком партии: «Начиная с февраля 1932 г. с рядом лежащих районов Украины начался приток граждан за покупкой, меной и выпрашиванием хлеба; в последние дни мешочники формальным образом наводнили район. Станция битком набита людьми, во всех селах ходят толпами люди, причем целыми семьями с маленькими детьми и дряхлыми стариками… О действительно тяжелом голоде свидетельствует еще и такой факт: в Кантемировке только за последние дни похоронено 12 человек, пришедших за хлебом с украинских соседних районов». Журилов просил обком договориться с Харьковским обкомом о том, чтобы вопрос о загрузке украинских крестьян работой на местах был «разрешен немедленно»[12, с.11].
Нельзя сказать, что все руководители были равнодушны к человеческой беде, из областей часто докладывали в столицу о катастрофическом положении в украинских селах. Так, председатель Киевского облисполкома Василенко сообщал председателю СНК УССР В. Чубарю о том, что в области недоедание становится массовым, голодают десятки колхозов и тысячи детей; среди крестьян быстро растет смертность, а в Белоцерковском и Смелянском районах зафиксированы случаи людоедства. Василенко писал, что хлеба, круп, растительных жиров уже не осталось, а снабжение районных центров хлебом сократилось с 442 тонн хлеба до 161 тонны. Облисполком просил СНК Украины предоставить продовольственную помощь области[15, с. 157-158]. Секретарь Харьковского обкома Терехов просил ЦК Компартии Украины «немедленно поставить вопрос перед ЦК ВКП(б) о продовольственной помощи как путем отпуска продовольствия, а также предоставить права потребкооперации Харьковской области закупать хлеб и продукты на территории ЦЧО и Северного Кавказа»[3, с. 222].
Секретарю, ЦК КП(б) С. Косиору, стали составлять доклады о фактах голодной смерти. В секретном сообщении по Уманскому району от 20 мая 1932 г. указывалось, что в с. Рыжовка умерло 80 человек, в с. Черповоды – 85 чел. в с. Ропотуха - 100 чел., в с. Фурманка – 111 чел. Органы ГПУ Киевской области стали фиксировать факты людоедства. В селе Молодецкое Букского района крестьянин Сиваченко был заподозрен в причастности к смерти 3-х летнего мальчика. Во время обыска в доме Сиваченко были найдены кости и голова мальчика. Заместитель начальника ГПУ Киевской области Каминский сообщал, что на допросе Сиваченко сознался в преступлении, а также заявил, что «он совместно с односельчанами Кузьмиком И., Пугаченко Ф., Аксентьевым В., Кузьмик Н. в разное время последних месяцев зарезали и съели 7 человек в возрасте от 3 до 38 лет»[15, с. 167-168]. Арестованный подробно описал все преступления, но не смог указать, где находятся остальные убийцы. Органы ГПУ предпринимали меры к их задержанию. Количество подобных случаев увеличивалось, но информация о них оседала на уровне областей и в республиканских учреждениях, в Москву она не доходила.
Тем временем СНК СССР и ЦК ВКП(б) продолжали осуществлять прежнюю политику. Сталин слепо верил в действенность обязательных постановлений, независимо от того, отвечают ли они реальным интересам и отношениям или нет. Он думал, что проблему уборки 1932 г. можно решить принятием закона, в котором были бы предусмотрены меры против обнаруженных ранее недостатков. Самым слабым звеном в организации уборки, как свидетельствует опыт 1930-1931 гг., казалась конвейерная система, то есть поэлементное выполнение операций – жатвы, скирдования, обмолота, вывоза зерна. Несогласованность операций приводила к запаздыванию жатвы на больших площадях и значительных потерь зерна от обсыпания. В постановлении СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 5 июля 1932 г. «Об уборочной кампании 1932 г.» выдвигалось требование внедрять скирдование: своевременно скошенный и заскирдованный хлеб мог продолжительное время храниться в поле. С целью поощрения колхозников разрешалось уже во время обмолота выдавать авансы в счет натуральной части доходов в объеме 10 -15% фактически обмолоченного хлеба. Это был определенный шаг вперед от «остаточного» принципа оплаты трудодней: раньше хлеб на трудодни выдавали только зимой, после выполнения заготовительного плана (если его вообще можно было выполнить). Однако в крестьянской практике работа за десятый сноп никогда не считалась выгодной, а на дополнительную выдачу хлеба зимой уже никто не рассчитывал.
Свидетельства о ходе уборочной кампании показывают, как выполнялось постановление от 5 июля. В газете «Правда» 22 июля 1932 года сообщалось, что в Днепропетровской области «скошенный хлеб в снопы не вяжут, копны кладут как попало, ветер разбрасывает копны, хлеб везде разбросан, колосья не сгребают ни конными граблями, ни ручными. По скошенному хлебу ходят лошади с подводами, ездят и тракторы, вымолачивая зерно». Из Очаковского района Одесской области Наркомзем Украины получил такую информацию: «Десятки гектаров скошенного хлеба лежат у валках и портятся под дождем. Скирдовать еще не начали. Подоспели уже яровые, которые надо косить. В колхозе «Червона Украина» нет ни одного валка, чтобы колеса трактора не переехали. В тракторной бригаде заявляют: пусть пропадает, все равно и это заберут».
Все же в 1932 г. было заскирдовано больше скошенного хлеба, чем в предыдущие годы. Потери от обсыпания уменьшились. Зато длительное хранение хлеба в поле вызвало массовое размножение грызунов. На заседание СНК УССР 11 ноября 1932 г. указывалось, что распространение полевых мышей приобретает размеры стихийного бедствия. О масштабах потерь, нанесенных только одним «мышиным» фактором, можно иметь представление по результатам акций, осуществленных в колхозе «Перемога» на Херсонщине. Чтобы не умереть с голода, колхозники ценой нечеловеческого труда вскрыли мышиные норы на площади 120 гектаров. В результате удалось получить 17 центнеров доброкачественного зерна. В каждой норе было от 2 до 6 кг. пшеницы.