Другим инструментом преобразований в региональном медиа-секторе могли бы стать кодексы журналистской этики, обязательство следовать которым вполне может быть условием заключения контракта между руководством средства массовой информации и репортёром. Здесь в большей степени применим американский опыт внутрикорпоративного саморегулирования. Стандартными положениями, содержащимися в соответствующих кодексах в США, являются:
·обязательство публиковать поправки и исправления в случае помещения неполной или неверной информации[90];
·признание невозможности для профессиональных журналистов работы по совместительству, а также участия в политических или общественных делах во избежание конфликта интересов или даже его видимости[91];
·отказ от принятия от источников информации любых видов материального вознаграждения, услуг и привилегий[92];
·обязательство оглашать источники информации и воздерживаться от публикации анонимной информации[93];
·проведение чёткой грани между фактами и комментариями, основанными на личной точке зрения того или иного человека;
·отказ от использования фотографий и заголовков, не соответствующих сути освещаемого материала.
6. Вполне приемлемо постепенное признание допустимости ограниченного числа из тех явлений, которые существуют объективно[94]. Не только в России, но и в самых высокоразвитых странах мира функционируют “теневые отношения” – от “чаевых”, представляющих по сути “вторую зарплату” для большой категории лиц, до ужинов в дорогих ресторанах, являющихся составной частью вполне законного лоббизма.
Либерализация возможна в тех сферах, которые не наносят очевидного ущерба интересам государства (к примеру, снятие верхней границы для избирательных фондов кандидатов и сокращение перечня действий, квалифицируемых как “подкуп избирателей”). Скажем, нужно всячески расширять возможности для осуществления депутатами максимально широких и эффективных социальных программ для избирателей определённого округа за счёт частных средств, и делать чёткое различие между этими программами и пресловутым “подкупом избирателей”[95].
Нам бы хотелось обратить внимание на несколько типов не оправдывающих себя ограничений. Во-первых, закон запрещает любые формы материальной помощи со стороны кандидатов населению и рассматривает их как «подкуп избирателей». Из этого следует, что помощь в приобретении картошки пенсионерам или ремонте прохудившейся крыши - это нарушение. Логика этого закона состоит в том, чтобы заставить нас выбирать своих представителей не по величине их кошелька, а по каким-то другим, нематериальным критериям. Но что плохого, с точки зрения здравого смысла, если кандидаты в депутаты накануне выборов будут тратить свои собственные деньги не только на всем надоевшую назойливую рекламу, но и на конкретные дела (ремонт дороги или детского сада). Получается странная ситуация: государство само не в состоянии эффективно решать социальные проблемы, но и не даёт это делать тем, кто мог бы.
Из виртуальной сферы предвыборное соперничество давно пора переместить в сферу реальных дел, тем более что это ни к чему избирателей не обязывает. Кроме того, они смогут оценить не на словах, а на практике деловые качества соревнующихся между собой претендентов.
Во-вторых, закон разрешает начинать предвыборную агитацию только после официальной регистрации, то есть за слишком короткий срок до дня выборов. Это заставляет кандидатов прибегать к коррупционным действиям для того, чтобы за максимально короткое время достигнуть необходимого результата. Ведь именно нехватку времени они стараются компенсировать спровоцированными ими же самими скандалами и «чёрным пи-аром». Соответственно, и у избирателей остаётся слишком мало времени для того, чтобы сделать осознанный выбор. А между тем что плохого в том, если претенденты на места во власти задолго до выборов гласно объявят о своих амбициях и начнут спокойно и методично добиваться расположения избирателей?
В-третьих, нам представляется нецелесообразным ограничивать размер собственных или пожертвованных средств, которые кандидаты тратят на свою предвыборную кампанию. Ограничение в этой сфере порождает особый сектор теневого оборота капиталов.
Известно, например, что Областное законодательное собрание Нижегородской области ограничило максимальную величину избирательных фондов на губернаторских выборах 2001 года 50 миллионами рублей, что было значительно выше других предлагавшихся сумм (2 миллиона – предложение члена КПРФ Светланы Барабановой), но меньше реальных затрат, которые, как показывает практика, несут участники выборов такого уровня (до 70 миллионов). По словам депутата ОЗС Александра Шаронова, «если мы ставим явно заниженный уровень, то основная часть денег просто пойдёт чёрным налом, нигде не учитываясь. Будет непрозрачное финансирование избирательной кампании. В результате люди не смогут узнать, сколько и кому должен тот или иной кандидат». Другая опасность состоит в том, что низкий размер избирательного фонда на руку инкумбентам, которые легко смогут компенсировать дефицит легальных средств усиленным использованием рычагов административного влияния[96].
Сокращение избирательных фондов подрывает электоральную инфраструктуру претендентов, не располагающих административными ресурсами и готовых компенсировать их отсутствие финансовыми возможностями[97]. Из этого вполне понятно, что малые величины избирательных фондов (а также чрезмерно жёсткие рамки определения «подкупа избирателей) соответствуют, прежде всего, политическим интересам инкумбентов, которые опираются преимущественно на административные резервы и не желающие встречать конкуренцию со стороны материально обеспеченных соперников.
В то же время, безусловно, нужно учитывать пагубные последствия восприятия выборов как чисто коммерческого предприятия. Показательными в этом смысле являются слова депутата городской думы Нижнего Новгорода Михаила Весёлкина: «Мы определяем на округ количество избирателей, просчитываем расходы на одного избирателя. Это доллар – полтора на одного человека. Хочешь опередить соперника в два раза, забивай в смету два. В округе, к примеру, 30 тысяч человек, то есть в итоге получается 60 тысяч долларов. Столько стоят выборы депутата городской думы. Нужно поставить себе задачу потратить 65 тысяч долларов, и ты победил. Я вообще не понимаю людей, которые тратят на выборы по 20 тысяч долларов и проигрывают»[98].
Логика коммерческого расчёта во многом объясняет тот факт, что победившие на выборах кандидаты рассматривают своё депутатство преимущественно в категориях извлечения материальной выгоды. По словам бывшего депутата городской думы Нижнего Новгорода О.Котельникова, статус «народного избранника» открывает возможность для заработка денег. «Статус депутата позволяет работать с администрацией, которая во многом пока что ещё выполняет разрешительные функции. Даёт возможность отобрать среди тех, кому разрешает, своих друзей, сторонников, близких... Если я лоббирую чьи-то интересы, можно обеспечить собственное благополучие»[99].
Итак, закон слишком жёстко регламентирует те электоральные процедуры, которые давно следовало бы либерализовать. Это приводит к тому, что с помощью несовершенных правовых механизмов становится возможным уличить в нарушениях практически любого из публичных политиков. Поскольку всех подряд отстранить от выборов нельзя, карают выборочно, в зависимости от политической конъюнктуры. В то же время закон недостаточно жёстко регламентирует поведение официальных лиц, которые имеют возможность фактически проводить агитацию за счёт использования административных ресурсов и бюджетных средств.
Что мы не рекомендуем
1. Среди тех вариантов действий, которые мы считаем неэффективными, следует прежде всего назвать концепцию борьбы с коррупцией на основе резкого увеличения заработной платы государственным чиглвникам. В частности, эта идея часто озвучивается председателем Национального антикоррупционного комитета Борисом Немцовым. Наши возражения связаны с двумя главными обстоятельствами.
Во-первых, идея Б.Немцова основана на предположении о том, что существует некий материальный уровень, способный удовлетворить потребности государственных служащих и заставить потенциальных коррупционеров отказаться от этой порочной практики. Однако не существует убедительных социологических доказательство того, что есть прямамя зависимость между уровнем благосостояния человека и его склонностью к коррупции. Примеры богатейших мафиозных кланов Италии, Колумбии, России и других стран доказывают как раз обратное.
Во-вторых, предложение выделить госчиновников в некую особую группу работников бюджетной сферы с особым уровнем финансирования уязвимо с моральной и социальной точек зрения. Огромное число представителей других профессий, не менее нужных обществу, чем государственные служащие (врачи, учителя и т.д.), могут с ещё большими основаниями претендовать на радикальное повышение заработной платы. Более того, практика эксклюзивного повышения зарплаты какой-то одной категории бюджетных служащих содержит в себе потенциальную угрозу последующего массового шантажа государства.
2. Нам трудно также согласиться с явно завышенными ожиданиями в отношении государственной службы в целом на ближайшую, да и отдалённую перспективы. К примеру, два нижегородских политолога полагают, что “государственная служба в России должна стать не только социально-правовым институтом, но и духовно-нравственным, интеллектуальным генератором общества… Для этого необходимо создавать и закреплять положительные морально-психологические представления о человеке, находящемся на службе у государства”[100]. С нашей точки зрения, достаточно наивно ожидать, что такая задача, напоминающая советский агитпроп, приведёт в 21 веке к каким-то позитивным результатам.