Г. А. Бондарев триединый человек т е л а, души и д у Х а (стр. 163 из 164)
Москва — Дорнах, 19 сентября 1992 г.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Р.Штайнер. Методические основы Антропософии. Сборник статей 1884-1901 гг. Дорнах (Швейцария), 1961, с.243—244. (нем.).
2. Р.Штайнер. Истина и наука. Москва, изд-во "Духовное знание". 1913, с.14
3. R.Steiner, Die Philosophie der Freiheit. Dornach/Schweiz, 1973, S.29.
6. Р.Штайнер. Методические основы..., с.411.
7. R.Steiner. Die Philosophie der Freiheit, S.250.
9. Таково было решение 8-го Вселенского собора, состоявшегося в IX в. по Р.Х. в Константинополе.
10. А.Тонди. Иезуиты, Москва, 1955, с.296.
11. См. А.Горбовский. "Книга гипотез". Отрывки опубликованы в журнале "Спутник" (Дайджест советской прессы и литературы), № 8, 1987.
12. См. Драмы-Мистерии Рудольфа Штайнера.
13. Heidegger, Holzwege. Frankf. а. М., 1963. S.69-70.
14. К.Г.Юнг. Избранные труды по аналитической психологии. Под редакцией Э.Метнера. "Психологические типы", Цюрих, 1929, с.15.
22. К.Г.Юнг. Избранные труды... Либидо, его метаморфозы и символы. Цюрих, 1929, c.V—VI.
23. Начнем мы с того, что посмотрим, действительно ли Юнг вносит что-то существенно новое в фрейдовский "пансексуализм". По поводу трактовки Фрейдом греческого мифа об Эдипе Юнг пишет: "Такое расширение взора имеет в себе нечто от откровения. ...на школьной скамье едва можно было удержать скептическую усмешку, сосчитывая нескромным образом возраст матроны Пенелопы... Не знали мы тогда... что мать может означать для сына всепожирающую страсть..." (с.2; здесь и далее цитируется "Либидо, ее метаморфозы и символы"). Однако, когда Юнг заявляет уже от себя: "Фаллос есть источник жизни и libido, великий создатель и чудотворец" (с.80), то это звучит всего лишь откровеннее и непристойнее, чем у Фрейда.
Позволив себе подобное, извлечь все остальное не составило для Юнга никакого труда: "...в начале была libido неразличимая и двуполая" (с. 135); "...изобретение добывания огня обязано стремлению поставить на место полового акта символ" (с.131); "...символы землепашества. В этой последней деятельности голод и кровосмешение переплетаются друг с другом" (с. 134).
Так это якобы было в далеком прошлом; но не иначе, по мнению Юнга, обстоит дело и в современной культуре. Например, в таинственной сцене нисхождения гетевского Фауста к Матерям он, оказывается, нуждается "в фаллическом волшебном жезле для того, чтобы совершить величайшее из чудес, именно создание Париса и Елены... при посредстве незаметного маленького инструмента" (с. 104). А вот доказательство:
"Мефистофель:
Вот ключ...
Фауст:
В руке растет, блестит, сверкает он".
В другом месте Юнг объясняет происхождение образа Агасфера. У суфиев, говорит он, встречается фигура, параллельная Агасферу, ее зовут аль-Хадир, или Хидгер — "вечно-юное" божество или полубожество. Старинные комментаторы, утверждает Юнг, отождествляли его с Илией. А Илия — это "своего рода Гелиос". Далее Юнг предлагает взять 3-й стих из 16-й главы Ев. от Матфея и сцену преображения Христа, и нам, как он считает, должно стать ясно, "что Христос стоит на одном уровне с Илией", хотя и не отождествлен с ним. И, "как мы видим, можно перебросить вполне удобно проходимые мосты от Христа через Илию к Хидгеру и Агасферу" (с. 172). И весь этот набор слов Юнг считает достаточно убедительным. — Почему? Да потому, что, кто знает, кто такой аль-Хадир, Агасфер, если и во Христа-то можно лишь верить и ничего не знать о нем? Невежество современников и этический индифферентизм — вот чем пользуется Юнг, сокрушая европейскую культуру с колоссальным успехом. Но "наука" Юнга построена по принципу: если уже переломана мебель и перебита посуда, то почему бы, наконец, не поджечь и весь дом?
Юнг признает в Христианстве наличие "мыслительных форм", "жизненной мудрости", которые "могут все еще быть полезными каким-нибудь образом". Но главным его недостатком, считает он, его "подводный камнем является злосчастное сцепление религии и морали (!) Вот что надлежит преодолеть". И Юнг это преодолевает. Он разъясняет: "Так как божественное в нас и есть libido, то мы не
должны удивляться тому, что в нашей теологии мы захватили с собой из глубин веков образы седой старины, придавшие богу тройственный вид. Этого тройственного бога мы переняли из фаллической символики... Мужские половые органы составляют основу этой тройственности" (с. 177). Соответственно и "традиционное изображение распятия с Иоанном и Марией с двух сторон тесно примыкает к тому же кругу представлений, совершенно так же, как распятие с разбойниками" (с. 178). Наша вера в "религиозные символы" есть не что иное, как "бессознательная трансформация кровосмесительного желания" (с.207-208).
Однако из всего этого, как считает Юнг, вовсе не следует, что нужно отказаться от Христианства, ибо не следует забывать, что мы принимали его "для того, чтобы спастись, наконец, от грубости античного мира" (с.206).
Таков итог. Мы не станем приводить другие выкладки Юнга (а их у него множество), призванные "оздоровить" нашу психику, поскольку не рискуем более испытывать нравственное чувство и нервы читателя. Ведь даже самому Юнгу в конце концов от его собственных опусов становится не по себе. Представляется, как этот ученый, весь потный и багровый от стыда (легко ли выставить себя neglige перед всей образованной публикой начала XX века!), переходит к обороне и начинает оправдываться, чтобы в следующий момент сказать очередную пакость. "Нам не трудно понять возмущение, — говорит он, — поднимающееся против психоаналитического вскрывания действительности... Всегда и повсюду наталкиваешься на непристойный момент сексуальности, представляющийся каждому современному благомыслящему человеку как нечто грязное". Но что делать, если Христианство "является негативом сексуального культа в античном мире" (почему негатив и что такое в подобном контексте негатив — не разъясняется) и "блаженной памяти св.фаллос принимает почитание в сельских часовнях..." (с.204—206).
Можно, конечно, возразить Юнгу и по существу. Можно, например, показать, сколь возвышенны были культы и Мистерии в древности, в то время, как Юнг берет лишь их самые поздние, упадочные (и не повсеместные) формы. Можно было бы сослаться на Августина, назвавшего Платона и Аристотеля христианами до пришествия Христа. Можно было бы вспомнить моральный облик Сократа и т. д. Но делать все это нет смысла, ибо проблема заключается в декадентском, впадающем в варварство духе нашего времени и в самом Юнге, в его психике. Она у него патологична и потому, да простят нам это сравнение, во всякой выпуклости и вогнутости, где бы они не повстречались (рельеф местности здесь также не составляет исключения), он всегда видит одно и то же. И пусть нас не обвиняют в том, что мы вырвали цитаты из контекста. У Юнга весь контекст таков. В него входишь, словно в густой чад; и он не убеждает, а морочит, притупляет и оглушает.
Ключ к пониманию патологии Юнга дает обращение к его биографии. Известно, что в раннем детстве он свалился с лестницы и сильно поранил голову. В другой раз он едва не упал с матерью в реку, где они могли бы утонуть. Он часто переживал в раннем детстве безотчетное чувство страха, и т. п. В своей автобиографии он рассказывает об одном сновидении, привидевшемся ему года в четыре. Ему приснилось, что он попал в подвал, в подземный свод, где он увидел некое гигантское древоподобное образование с чем-то вроде глаза на верхушке. Десятилетия спустя, уже обогащенный психоаналитическим опытом, он "догадался", что это был ритуальный фаллос, "подземный бог, о котором никогда не упоминают". И Юнг решает: "Через этот детский сон я был посвящен в царство тьмы (выделено нами. — Авт.) (C.G.Jung, Erinnerungen, Traeume, Gedanken, aufgezeichnet und herausgegeben von A.JafFe. Zuerich, 1963. S.21).
Так разве же не симптоматично, что оказать услугу в укреплении "подлинно религиозного ядра" нам пытается человек, заявляющий о том, что он был посвящен в "царство тьмы"? Его защитники, вероятно, скажут, что признание его не более чем гипербола, полет фантазии. Ведь в наше время таким образом можно уйти от ответственности за любые слова. Но тогда, не имея понятия о существе инициации, почему он берется судить о Мистериях и о самом Христианстве? Однако вернемся к нашему основному изложению, подчеркнув еще раз, что Христианство составляет главный объект юнговской "культурологии"; он не оставил в нем ни одного места, не втоптанного в грязь.
24. C.G.Jung, Die Psychologie der unbewussten Prozessen. (В позднейших изданиях носит название: "Das Unbewusste im normalen und kranken Seelenleben). Kap.5. Zuerich, 1917, S.120.
25. См. "Психологические типы". Предисловие Э.Метнера. (Прим. 14).
26. К.Юнг. Психологические типы, с.177, 179.
27. Н.С.Семенкин, Философия богоискательства. Критика религиозно-философских идей софиологов. Москва, Политиздат, 1986, с.7, 170—171.
28. Lothar-Ruediger Lütge, Carlos Castaneda und die Lehren des Don Juan. 1986, Breslau, "Esotera Taschenbuecherei".
29. Чтобы не быть все-таки обвиненными в предвзятости, мы приведем одно документальное свидетельство.
Если это газетное объявление сравнить с тем, что происходит в Европе и Америке, то оно — сущая малость. Но кто понимает сложившиеся в Вост. Европе отношения и настроения, тот усмотрит в нем симптомы наихудшего рода.
30. Эти Имена не единственные, имеются и другие. Частично их можно встретить во многих древних языках. Антропософия тут лишь открыто говорит (в соответствии с духом нашего времени) о том, что в прошлом составляло "тайное знание" для посвященных. Но Антропософия все черпает заново из своих собственных источников и лишь затем приводит это в связь — если таковая возможна — с древним знанием с целью облегчить понимание. Поверхностные критики обвиняют ее за это в эклектизме.