484
более ранние моменты, субъект мог бы лишь опять начать с того, с чего он начал, и — на определенной ступени — он вновь возвысился бы до этой потенции самого себя, опять стал бы чистым знанием; он положен как чистое знание не сам по себе, а только посредством этой ступени, т. е. постольку, поскольку он имеет перед собой эти моменты, поскольку он в качестве рассматриваемого абсолютно, или сам по себе, уже очистился от них, бывших в нем в качестве возможностей, вывел их вовне, т. е. вместе с тем исключил их из себя; он есть чистое знание не сам по себе, а лишь благодаря своей потенции, будучи А4, в качестве которого, однако, он сам предполагает себя в своих предшествующих потенциях. Именно поэтому он находится в необходимом и неустранимом отношении к тем предшествующим моментам, но в непосредственном отношении к тому, в ком только и заключено завершение и окончание предшествовавшего бытия, следовательно, к человеку (так как каждый последующий момент всегда должен удерживать в качестве своей непосредственной основы предшествующий момент). Следовательно, он есть чистое знание, которое относится, правда, к«о всей природе, однако непосредственно только к человеку и постольку есть человеческое знание. Тем самым возникает новая последовательность моментов, которая не может не быть параллельной последовательности моментов, познанной нами уже в природе. Разница состоит в том, что все происходящее там в реальном здесь происходит в идеальном.
Первой ступенью и здесь будет объективное, или конечное, второй — положенный в качестве такового субъект, или бесконечное, третьей — единство обоих; но так же как там, в природе, реальное и идеальное, материя и свет — оба объективны или реальны, здесь (в начинающемся духовном мире) реальное и идеальное будут, несмотря на их противоположение, только идеальны. Субъект, определенный нами как возвышающийся над всей природой, есть непосредственно лишь чистое знание и в качестве такового бесконечен и полностью свободен; тем самым он также находится в той же точке, как первый субъект, положенный в своей чистой свободе и бесконечности; однако он находится в непосредственной связи с конечным и ограниченным, с человеческим существом, и, поскольку он не может не стать его непосредственной душой, он вынужден участвовать во всех его определениях, отношениях и ограничениях и таким образом, входя во все формы конечности, сделать конечным самого себя и, оставаясь сам все время идеаль-
485
ным, все-таки (идеально) подчиниться господствующей в сфере бытия или реальной необходимости. Из этого отношения бесконечного в себе знания и связанного с ним конечного была выведена вся система необходимых представлений, а также понятий, в соответствии с которыми объективный мир определяется человеческому познанию; здесь была разработана собственно познавательная или теоретическая сторона человеческого сознания; все, правда исправленное, содержание Кантовой критики разума или то, что в ней было содержанием всей теоретической философии, включено здесь в общую систему, но только как содержание момента. Однако, когда само по себе свободное и бесконечное знание таким образом облекает конечное и посредством нового погружения в реальный мир стесняет себя необходимостью и само выступает теперь как необходимое, связанное знание, — именно благодаря этому кладется основание для нового возвышения; ибо неодолимый субъект и из этого стеснения, принятого им в человеке, опять возвращается в свою сущность и в противоположность своей связанности полагается в качестве свободного, в качестве второй потенции самого себя и вне упомянутой необходимости в качестве господствующего над ней, рассматривающего и постигающего ее; противоположность, проходившая через всю последовательность, получает здесь свое высшее выражение как противоположность между необходимостью и свободой. Необходимость есть то, чем человек занят в своем познании, чему он подчинен в своем познании; свобода — это свобода действования и деятельности; всякое действо-вание предполагает познание, или человек в своем действо-вании вновь делает свое знание объективным, или предметным, и поднимается над ним; то, что в познании было субъектом, становится в действовании объектом, орудием, органоном; и если вам ранее или до сих пор было не ясно, как происходит этот переход субъекта в объект, или эта самообъективация того, что только что было субъективным, то здесь перед вами убедительный пример (изображение магнитной линии).
Следовательно, в новом возвышении, посредством которого необходимость, положенная субъектом в его познавании, сама опять становится для него объективной, он освобождается именно от этой необходимости и является теперь свободным, правда не в познании или знании, а в действовании. Но противоположность тем самым не снята, напротив, только теперь положена противоположность между свободой и необходимостью, которая посредством все более
486
пространных разветвлении — изложить их я здесь не могу — наконец получает высокое значение, принадлежащее ей в истории, где действует не индивидуум, а весь род в целом.
Здесь, таким образом, находится та точка системы, где она переходит в сферу действования, в практическую философию, где тем самым речь идет о моральной свободе человека, о противоположности добра и зла и о значении этой противоположности, и особенно о государстве как опосредствовании, хотя и подчиненном, о свободе и необходимости как результате борения человечества между той и другой и, наконец, о самой истории как великом процессе, в который втянуто все человечество. Таким образом, эта философия, которая на более ранней ступени была философией природы, становится философией истории. Оказывается, что безграничная свобода, не обуздываемая никакой закономерностью, ведет к безнадежности и отчаянию в воззрении на историю. Здесь, где выступает наивысший и наиболее трагический диссонанс, когда злоупотребление свободой заставляет нас самих вновь взывать к необходимости, здесь человек вынужден познать нечто более высокое, чем человеческая свобода; само чувство долга не могло бы, внушив ему определенное решение, уверить его, что он может не испытывать беспокойства о последствиях своих поступков, если бы он не сознавал, что хотя его действия зависят от него, от его свободы, но последствия их или то, какое влияние эти поступки окажут на весь его род, зависят от другого, высшего, кто в самых свободных и беззаконных действиях индивидуума соблюдает и утверждает высшую закономерность.
Без этой предпосылки человек никогда не вдохновлялся бы необходимостью следовать велению долга, совершенно не заботясь о последствиях своих поступков. Без этой предпосылки человек никогда не осмелился бы совершать действия, чреватые серьезными последствиями, даже если бы ему предписывал это самый священный долг. Здесь, следовательно, для самой истории требуется необходимость, которая обязательна и оправдана даже в том случае, если она противоречит моральной свободе, которая не может быть слепой необходимостью (над ней свобода, конечно, возвышается), но только потому опосредствует свободу необходимостью, что также она сама (подобно человеческой свободе) не вступает в конфликт с необходимостью и свободна по отношению к ней не только относительно, а абсолютно, всегда остается провидением, следовательно,
487
всегда и по отношению ко всему — субъектом — чистым, свободным, безучастным и поэтому подлинно бесконечным субъектом. Здесь, следовательно, философия пришла к тому бесконечному, всепобеждающему субъекту, который сам уже не становится объективным, но всегда остается субъектом и который человек должен познавать не как себя, подобно тому как это происходит в знании, но как нечто над собой и поэтому над всем, чему в конечном счете подчинено все и что не просто, как это было в первом завершении, есть дух и провидение, но выступает как провидение и в конце показывает себя тем, чем оно уже было вначале. Последней задачей могло бы еще быть показать отношение этого недоступного по самой своей природе и пребывающего как бы в недоступном свете — поскольку он никогда не может быть объектом — субъекта к человеческому сознанию, ибо каким-либо отношением к нему он должен обладать. Однако так как уже было сказано, что он сам никогда и ни при каком дальнейшем продвижении не может стать объектом, но останавливается в качестве господствующего над всем, то единственно мыслимое отношение к человеческому сознанию — это открытие себя. Ибо поскольку он сам уже не становится и не может стать объектом, то можно только сказать, что он открывает себя. Следовательно, возникает вопрос, есть ли в человеческом сознании подобные откровения, или, используя более подходящее здесь выражение Лейбница, подобные излучения того высшего, возвышающегося над всем явления, в которых человеческая самость выступает как орудие, органон того наивысшего; ибо то, что лишь открывается, не действует непосредственно, но только через другое (так по всей линии продвижения). Теперь нам надлежит вспомнить, что тот наивысший субъект, правда, сам по себе лишь одно, но в отношении к обеим сторонам универсума, стоящего теперь перед нами завершенным, может быть мыслим в трех образах; ибо именно потому, что он наивысший, и потому, что все находится под ним, он в такой же мере последнее, заключительно производящее природы, реального мира, как и властитель духовного, идеального мира и вместе с тем опосредствующее то и другое в качестве постигающего все находящееся ниже его. В качестве созидающего он откроет себя в человеке также посредством созидания реальной продукции; он выступит: 1) как то, что обладает властью над материалом, над материей, как способное преодолеть и принудить ее быть выражением духа, даже самих наивысших идей — до этого доходит изобразительное искусство