И все же люди, застряв в представлениях своего собственного измененного эго, боясь признаться самим себе, что, возможно, они допускают ошибку, неотступно продолжают лицемерить, что ведет их к единственному для них итогу — смерти.
Я был самым счастливым человеком. Солнце никогда не проклинало меня. Луна никогда не говорила, как мне нужно поступить. Ветер дразнил и манил меня. И мороз, и туман, и аромат травы, и копошащиеся насекомые, и крик совы — все это настоящее, истинное. Их наука проста. И самое чудесное, что я узнал от них, создания, — это то (задумывались ли вы когда-нибудь об этом?), что в своем постоянстве они никогда не произносят ни единого слова. Солнце никогда не говорило мне, взглянув вниз: «Рамта, ты должен служить мне, чтобы познать меня». Солнце никогда не говорило мне, взглянув вниз: «Рамта, проснись. Пора тебе взглянуть на мою красоту». Оно просто было в небе, когда я поднимал глаза. Это начало, основа. Так вы никогда не ошибетесь. Это научит вас более чистой, ясной правде, чем та, которая когда-либо была написана человеком.
Севернее от нас располагался огромный лес. Я взял с собой самых беспощадных из своих воинов, самых надежных бойцов — некоторые из них были очень старыми, но обладали завидным мужеством — я взял их с собой в долгий поход, который продолжался восемьдесят два дня по вашему исчислению, в ту лесистую местность на севере. И мы шли прямо по направлению к центру того леса, и я нашел в лесу самое большое дерево. Знаете, сколь огромным оно было? Я заставил весь легион своих воинов встать вокруг него, взяв друг друга за руки подобно маленьким детям, отчего они почувствовали стеснение. Эти дураки спотыкались о корни деревьев и смотрели вверх, чтобы увериться, что за ними никто не наблюдает. Какими же могучими были мои воины, что даже корни деревьев могли свалить их с ног. Я заставил их взяться за руки, как делают маленькие дети. Держать друг друга за руки, знаете ли, было для них унизительно. И я ходил вокруг них и смеялся над ними. Я поднимал их килты и смеялся над ними, видел их напряженные ноги, спины, обращенные ко мне, и головы, поворачивающиеся назад и словно спрашивающие, что же Рам собирается делать с ними дальше.
И я сказал им: «Вы думаете, это огромное дерево?» И все они согласились, что это действительно было огромное дерево. «Что есть у этого дерева такого, чего нет у вас?»
И пока они продолжали стоять так, руками сжимая руки своих соседей и не имея возможности дотянуться до рукояти своего меча, — они мямлили что-то, бормотали, пялились на меня и гадали, что же будет дальше, — они и думать забыли о дереве. Тогда я обошел их по кругу еще раз и, достав свой меч, стал направлять его им в спины. «Что есть у этого дерева, чего нет у вас?» И я сильно ударял одного за другим, чтобы получить четкий ответ.
И тогда один из них сказал: «Дерево выше, чем мы». Это хороший ответ. Другой сказал, что они никогда не смотрели на дерево с этой стороны, а потому все это было им в новинку.
Я сказал: «Но что это дерево знает такого, чего не знаете вы?»
И один воин ответил: «Но, Мастер, дерево не думает. У него нет разума».
А я возразил ему: «Откуда ты знаешь, что у него нет разума?»
«Ну, оно не встает и не двигается».
«Ты думаешь, что все, что двигается, обладает интеллектом? Ты варвар, ты еще больший дурак, чем я».
И наконец я сказал: «Попробуйте рассмотреть верхушку этого дерева». Вы бы видели, как все они закинули назад свои головы, пытаясь что-нибудь разглядеть. Теперь мое задание превратилось для них в серьезнейшую игру, поскольку с этого момента они стали соревноваться в том, кто первым найдет правильный ответ. Вот такие воины были у меня, знаете ли. И они бессвязно мямлили что-то, но никто не мог по-настоящему рассмотреть верхушку дерева, и никто действительно не смог бы, если не отступил бы на значительное расстояние назад. И я вновь обратился к ним. «Это дерево не знает, как умирать. Это дерево знает только, как жить».
И пока они смотрели на меня, я повернулся, отошел и сорвал желудь. Я сказал: «Видите это маленькое семечко? Так оно выглядит. Когда дерево появляется из семечка, оно только растет».
Теперь они нахмурили брови, искренне пытаясь понять, что я хочу им сказать. «Это дерево было здесь еще до того, как сюда пришла мать матери матери матери матери матери вашей бабушки. Оно уже и тогда было большим деревом. И оно будет здесь, когда вы умрете, истекая кровью. И оно будет здесь еще на многие поколения вперед, когда в своих потомках вы возвратитесь обратно, потому что ваши дети и будут вашим будущим я, подобно тому, как будущим дерева является это маленькое зернышко».
И тогда один из воинов обратился ко мне: «Но, Мастер, мы можем принести топоры, срубить это дерево сжечь его».
И я ответил: «Вот именно. Только вы это знаете, и только вы умираете. А дерево нет. Оно знает только одно — как жить, тянуться к свету. В нем нет мыслей о крушении, в его понимании этого слова, и оно крайне разумно».
И воины обратили свои взоры на дерево, и один из них сказал: «Это потому что мы не знаем, кто мы есть. Мы отбросы на этой земле, потому что не знаем, откуда мы пришли и для чего живем. А раз мы не знаем, мы потеряны в этой земле, в ней мы находим свою погибель. Мы сражаемся с тиранами, но в глубине души, по своей сути мы сами являемся таковыми. Но мы не знаем того, что знает дерево».
И представьте себе, этот воин зарыдал. Он присел на корточки, отстегнул свой меч и зарыдал. Он спросил: «Почему, Мастер, мы не знаем, кто мы есть?»
«Потому что у вас не было достаточно времени, чтобы пребывать в покое и созерцать то, что находится у вас внутри, так, как делает это дерево. А если бы вы и занялись созерцанием, вам никогда не удалось бы целиком познать свое величие, потому что ваши мысли изменяются каждое мгновение, каждое мгновение. Но научившись понимать эти мысли, вы подготовились бы к тому, чтобы начать понимать самих себя, и вы бы никогда больше не помыслили о смерти. Вы знаете, что умрете, именно поэтому вы и умираете. Вы даже начинаете воевать с другими людьми, чтобы сделать возможность смерти неизбежной реальностью. Вы можете сжечь это дерево, это верно, но лишь ту часть его интеллекта, которая знает, что его может постигнуть смерть. Дерево будет жить вечно. И однажды люди решат построить здесь огромный город. Они придут в этот лес и срубят дерево, и из него получится множество домов». И я добавил: «Знаете, что скажу я вам о домах? Они переживут тех людей, которые их построят, и дерево будет продолжать жить в них».
Я наблюдал за всем бытием, за самыми правдивыми учителями — стихиями природы. Природа будет продолжать жить, когда человек умрет, — жить вечно. Когда я созерцал Отца во всем его сиянии, меня больше всего заставили поверить в вечность и бесконечность жизни два явления: солнце, которое зовется Ра, его славное появление из-за дальних горизонтов, и его путешествие через весь небосвод, завершающееся в западном полушарии, где оно отправляется ко сну, позволяя луне, в ее волшебной красоте, бледными лучами танцевать в небесах, освещая тьму своим таинственным, магическим светом.
Помимо этого, я также понял, что безмолвный голос отца, солнце, тонко и незаметно управляет всем ходом жизни. Все — кто был исполнен доблести и отваги, кто участвовал в сражении или планировал устроить кутеж для собственного ублажения — прекращали свои действия, когда солнце садилось. И когда я видел, как умирала старая женщина, изо всех сил сжимая в руках грубо сотканную льняную материю, которую она приготовила для своего сына, погибшего много лет назад, я осознавал, мастер, что она уходит в свете полуденного солнца, сияющего лучами в то время, как жизнь утекает из этой женщины под удушливые всхлипывания и рыдания. И я видел, как старуха начинает съеживаться, окутанная светом, и ее рот искривляется, и лицо принимает бесстрашное выражение, а глаза храбро смотрят на неизменный, вечный свет. И ничто не двигалось. Лишь легкий ветерок шевелил ее волосы.
И я смотрел на эту женщину, давшую рождение своему сыну, который погиб до времени, и видел, как велика была их разумность. И я обратил взор вверх, к солнцу, которое никогда не умирало. Это было все то же солнце, которое видела эта старая женщина, когда впервые после рождения открыла глаза на руках своей матери, — те же самые лучи, что проникали тогда сквозь трещину в потолке. И то же самое солнце стало последним, что она увидела в своей жизни.
И когда мы похоронили старуху, я вновь взглянул на солнце и начал размышлять о нем, о днях, о жизни и о тех существах, которые продолжали жить после смерти человека. И я начал понимать, что Боги, живущие в разуме человека, — не более чем выражение его самых сильных страхов или того, что человек почитает более всего. Я начал осознавать, что истинный Бог — это тот, кто допускает существование подобных иллюзий и идеалов, тот, кто позволяет им появляться и исчезать, тот, кто продолжает жить, даже если эти иллюзии повторяются из года в года, из жизни в жизнь. И вскоре я убедился, что та сила, жизнь, та вечность, постоянная и пребывающая вовеки там, где истинный Бог, Непознанный Бог чтится по-настоящему, есть жизненная сила.
И я начал познавать, кто есть Непознанный Бог. Он, в сущности, был самой жизнью, неизменной по своей природе. Я поработил себя своей ненавистью, желая уничтожить самого себя, несовершенное создание. И я добродетельный Бог, мастер, исполненный добродетели, не потому, что я не сделал в своей жизни ничего плохого и оставался чистым существом. Я испробовал в жизни все, и именно поэтому, создания, я обрел мудрость, заключенную во всем, что я когда-либо делал, и мне не придется делать этого снова. Я добродетелен, поскольку, создания, я выполнил все, чтобы стать тем, кто я есть.