В такой общине больше центробежных сил и больше места для разгула страстей, как благородных, так и низменных. В лучшие времена такая община - это единый порыв и самопожертвование. Во времена худшие и, чаще всего, в обыденные, такая община становится местом для интриг и раздоров, а то и самоедства и саморазрушения. Правда, об идеях, проложивших себе путь в будущее, история чаще судит по вдохновляющим примерам-
Но не случайно великие греческие философы, после драматичного опыта побед и поражений греческой демократии в V веке до н.э., пришли к выводу, что чистая демократия - это скорее не благо, а зло.
Империя согласия
Ценность "братства общин", как основной политический принцип взаимодействия полисов, организовывает в V и IV веках до н.э. многочисленные устойчивые союзы городов-государств. После завоеваний Александра Македонского - это основной духовный материал, скрепляющий и эллинистические царства:
"Александр сразу же чувствует себя в Египте как дома. Что касается персидских завоевателей, то, будучи в Египте, Камбиз неразумно ранил, а Артаксеркс убил божественного быка Аписа, чтобы легче ограбить его храмы. Они оскорбляли также и другие божества. Совсем другим был образ действий Александра. В городе Мемфисе он по египетскому ритуалу совершил жертвоприношение в храме в честь бога-быка Аписа, он принес жертвы также и другим богам, слитым воедино с греческими богами греческим населением Египта. Эти церемонии имели большое значение для привлечения на сторону Александра жрецов, ведь только фараон по правилам считался единственно достойным совершать такие жертвоприношения. Не следует думать, что у Александра был здесь политический расчет или он демонстрировал свою терпимость. Душа Александра была проникнута слишком глубокой религиозностью, чтобы удовлетворяться "терпимостью" по отношению к людям, верующим в других богов. Он воспринимает всем своим существом этих других богов. Александр не "терпит" но "воспринимает" другую форму божественного, и это большая разница. Вот почему египтяне обожествили Александра, даровав ему все титулы фараонов, его предшественников: "царь Верхнего Египта" и "царь Нижнего Египта", "сын Ра" и многие другие" (А. Боннар).
Греческий дух ищет согласия не только в пространстве, но и во времени. Александра "влекут уже не только завоевания пространств, основание новых городов, открытие земель; он совершает поход также и в прошлое, ради открытий во времени, ради завоевания истории народа, который теперь является и его народом. Он хочет присвоить себе это прошлое, он хочет в некотором роде заново основать династию, представителем которой он в настоящее время считает себя. Он разыскивает, и он находит в Пасаргадах могилу Кира, великого предка. Он прочитывает и велит восстановить эпитафию, которая была осквернена нечестивыми руками. Эта надпись гласила: "О человек! Кто бы ты ни был и откуда бы ни пришел - а что ты придешь, я знаю, - ведай, что я - Кир, завоевавший персам господство на земле; так не завидуй ничтожному клочку земли, скрывающему в себе мое тело". Александр дал точные указания по восстановлению эпитафии и самого монумента. Тщательность, с которой даны распоряжения Александра, - знак его ревностного уважения, которое в потустороннем мире братски объединяет его с одним из величайших его предшественников" (А. Боннар).
И, конечно, дело не столько в самом Александре, сколько в том, что он воплотил волю греко-македонской нации-общины, в которой царь если и был богом, то богом, который служил, а не которому служили:
"Силы традиции были так велики, что они не позволили создать в Македонии ни культа монарха, ни административной иерархии, как при восточных дворах (нам известен единственный чиновник - царский секретарь)" (Пьер Левек).
Греческий партикуляризм был формой зависимости, которая, как например в греческой армии наемников, "внешне имела вид "свободного" соглашения, которое заключалось между двумя теоретически равными сторонами, одна из которых обещала свое покровительство, а вторая обязывалась служить и поддерживать командира. Принуждение здесь "не было непосредственным, внешнеэкономическим, но отличалось иным характером: оно имело некоторое сходство с экономическим принуждением в эпоху капитализма". Однако коренное отличие этой зависимости в том, что она носила "личный характер, связывала зависимого человека с определенным патроном" (Л. П. Маринович).
Партикуляризм пронизывал прежде всего внутригреческие отношения, но оказался надежной основой и для межнациональных отношений.
В греческом наемном войске, собиравшем обычно не только "южных" и "средних" греков, но и критян, македонцев, фракийцев "отношения, складывающиеся между командиром и наемным войском, в известной мере предвосхищали отношения между правителем эллинистической эпохи и его армией. Царь в ту пору прежде всего полководец, главнокомандующий, сражающийся во главе своих войск, рискующий жизнью в бою" (Л. П. Маринович).
Греки удивительно быстро приспособились к чужим (варварским) культурам и приспособили их к себе. Эллинизм воспринимал египетскую, персидскую, еврейскую и другие высокие культуры как самоценные. Он не вторгается в них и не разрушает их, а находит грани соприкосновения и притирается к ним через эти грани. То же самое отношение было не только к "высоким", но и к "низким" культурам, например, тех же фракийцев или сицилийцев.
Греческий партикуляризм пронизывает все отношения в обществе, является основой морального кодекса греков:
"Александр до безумия любил "Илиаду". Он ее перечитывал по вечерам, перед сном. Он клал ее в изголовье рядом с мечом. Можно поверить, что насквозь пропитанный этим жестоким, этим парадоксальным утверждением человека, которым полна эта поэма смерти, Александр, столько раз убивавший в сражениях, делал это не без мысли о словах Ахилла, поражающего Ликаона своим мечом:
Так, мой любезный, умри! И о чем ты столько рыдаешь? Умер Патрокл, несравненно тебя превосходнейший смертный. (Илиада, XXI, с.105)
Эта дань дружбе, воплощенная в движении, несущем смерть, не есть ли уже схематический набросок подлинного братства, который перед лицом общей необходимости умирать объединяет всех людей в единое сообщество греков и варваров, друзей и врагов" (А. Боннар).
Партикуляризм является и основой для права в строгом смысле этого слова:
"Не менее важным для воспитания нового мышления было утверждение Протагора и других софистов, что государство и законы не созданы волей богов, а явились результатом соглашений между людьми. Отсюда - различение естественного права ("физис") и права договорного ("номос"), считавшегося до тех пор божественным установлением. Исходя из этого можно было, подобно софисту Алкидаму, опираясь на естественное право, заключить, что природа никого не сотворила рабом и люди равны, а рабовладение несправедливо" (К. Куманецкий).
Римский дух вскрывал и связывал. Греческий - искал взаимного притяжения. Изгнанник Эней никому не верил, кроме себя. Преступник Одиссей, прежде всего, не доверял себе и, может быть, потому страстно искал братской дружбы и понимания. Даже на захваченных землях его цель - это "слияние народов в общем согласии, слияние через согласие, осуществленное благодаря личной власти правителя" (А. Боннар).
В III веке до н.э. греки дополнили модель партикуляристской империи Александра моделью реально равноправного союза городов-государств. Эти союзы, в отличие от союзов V-IV веков, вполне обходились без гегемонов:
"Около 280г. до н.э. здесь сложились новые политические организмы: Этолийский и Ахейский союзы. От союзов классической эпохи, симмахий, они отличались равноправием всех государств и их граждан, входивших в объединение. Высшая власть принадлежала общему собранию граждан, созывавшемуся два раза в год, и совету союзников; во главе союза стоял выборный стратег" (К. Куманецкий).
Не эту ли идею подхватили предгерманцы и развили в модель германской империи?
Эллинизм
Эпоху эллинизма напрасно считают эпохой вырождения, противопоставляя ей классическую Грецию V - первой половины IV веков.
Если классическая Греция создала непревзойденные образцы философии, то в скульптуре и архитектуре эллинистическая мало ей уступала, а в науке и технике подлинный расцвет греческой культуры пришелся на эллинистическую эпоху:
"На рубеже III-II вв. до н.э. - бурный расцвет науки: и естествознания, и филологии, и техники. Каллимах и Феокрит проложили новые пути в поэзии, поиск новых форм вызвал к жизни шедевры лирики. Первоначально центром культурной деятельности была Александрия Египетская, во II в. до н.э. также Пергам. Не утратили значения и Афины, славившиеся своими философскими школами" (К. Куманецкий).
В конце эллинистической эпохи Архимед открыл свои законы и сделал свои изобретения, Аристарх Самосский доказывал, что Земля вращается вокруг Солнца- Десятки великих имен, десятки открытий и принципиальных изобретений.
Римляне не смогли бы прочно утвердиться на Востоке, если бы до них греки не "притерли" основные культуры между собой. Греческий Одиссей везде был дома, потому что видел явления мира в их естественной сути. Но, поняв другого, он помогал ему понять и себя, помогал осознать и свою собственную суть.
Тем самым, чужие культуры (нации-общины) нашли друг в друге много общего, универсального. Вот это универсальное целеустремленный Эней превратил в цепи и рычаги своей власти.
Главными из этих рычагов и цепей были римское государство и римское право. Все стало товаром - права и свободы, земли и должности, голоса избирателей и острые ощущения.
Меньшими по значению рычагами-цепями стали римский и греческий языки, эллинистическое искусство, эллинистические религиозные культы.