И, действительно, корпоративная система способна генерировать "трансцендентную" политическую волю, которая может разрушить все формальные сдержки представительной демократии и вновь вернуть страну к архетипу "народного государства", уродливыми детьми которого, как мы знаем, были нацистский и коммунистический режимы.
Но, с другой стороны, народная воля германской нации обусловлена не ценностями самодержавия и централизма, а ценностями многообразия и партикуляризма. Только в болезненном состоянии длительного раскола и слабости нация родила сначала вильгельмовский "нацизм", а потом и "настоящий" - гитлеровский.
Правда, К. Зонтхаймер считает нынешнюю политическую систему не воплощением партикуляристских ценностей германской нации, а облагороженной либеральными оккупантами и, соответственно улучшенной, системой веймарской республики:
"Политическая теория плюрализма внесла свой положительный вклад в то, что демократия в Германии понимается не как эманация руссоистской общей воли, а более сообразно - как происходящее по признанным правилам соревнование конкретных социальных интересов. Благодаря этому традиционная немецкая теория государства как блюстителя объективного общего интереса и воплощения нравственной идеи (Гегель) утратила свое политическое значение".
Впрочем, тот же автор с гордостью говорит и о том, что "отождествление политической культуры с нормативным кодексом политического поведения казалось тем более уместным потому, что, традиционное немецкое понимание культуры, связанное с идеей прекрасного, истинного и доброго, как и прежде, живет в гражданской традиции и легко поддается переносу на политику. Эстетические мерки традиционного буржуазного понятия культуры заменяются нормами политической морали, уважение которых неотъемлемо от добропорядочной демократии".
К. Зонтхаймер уверен и в исконном миролюбии немцев:
"Политическое сознание немцев и их политическое поведение в современную эпоху определяются, таким образом, многими историческими факторами, зачастую порожденными противоположными тенденциями. Однако образ бряцающих саблей, бахвалящихся немцев, образ Германии реакционных прусских юнкеров, воинствующих милитаристов и подобострастно вытянувших руки по швам верноподданных возник только в начале XX столетия. Именно он прежде всего определил отношение западных демократий к немцам. Такая Германия, запечатленная в карикатурах либеральной прессы, никогда не была всей Германией, а тем более не является ею сегодня".
Но чувство вины и ощущение неуверенности все еще довлеют над немецкими интеллектуалами, которые продолжают доказывать всему миру, что "они сейчас другие":
"Национал-социализм с его империалистической и преступной политикой, с его доведенной до гигантизма технократической романтикой, с бесчеловечным расовым учением и хорошо смазанным механизмом тоталитарного государства вновь распространил по всему миру негативный образ немца и сформировал его как стереотип. Сегодня, когда немцы по праву считают, что они другие, когда они, наконец, серьезно воспринимают демократию, им трудно понять, что их "имидж" за рубежом все еще определяется отрицательным опытом, приобретенным человечеством в период 1914-1945 годов".
В современной германской общественной системе оригинально и адекватно проявился не только партикуляризм, но и экклесиальность.
Например, "важнейшая причина функционирования профсоюзной системы в духе регулирующего конфликты социального партнерства - членский охват наемных работников не по профессиям, а по предприятиям. Слесарь бумажной фабрики входит не в профсоюз металлистов, а в профсоюз работников бумажной и керамической промышленности. Таким образом удается избежать столь частых в других западных странах парализующих сепаратных стачек мелких групп".
Почему членство не по профессиям, а по предприятиям является реализацией именно экклесиальности? Потому, что "предприятие" и его коллектив локальны и конкретны, также как и "народное собрание, в то время как "профессии" объединены преимущественно интересами, пусть идеологизированными интересами, а не личными отношениями и личным участием.
Опасность дальнейшей корпоративизации германского государства в сторону тоталитаризма является мнимой. Как это часто бывает, политики и политические системы борются с собственными страхами, тогда как рядом вырастают реальные опасности, еще не распознанные и "невинные".
Нынешняя система германских "сдержек и колебаний" направлена на предотвращение возвращения нацизма в любых формах. Также она направлена против неустойчивых состояний, воспользовавшись которыми, нацизм может придти к власти. Это борьба против теней прошлого, потому что немецкая нация уже вполне излечилась от нацизма. Причем наступает очередной ее критический период (2005-2053) - это третья четверть большой осени или "зимы осени", когда, как уже не раз бывало, взрыв партикуляризма фатально ослабляет германский национальный организм.
Для немцев любая зима большого сезона является испытанием. Испытанием рознью, расколом, междоусобицей.
Реальные и мнимые пороки "германус-политикус"
В прошлом продолжают все же видеть не живые ценности и примеры для подражания, а "пережитки", "препятствия", которые, по умолчанию, следует преодолевать, исправлять на пути к истинному либерализму американского или английского образцов.
Одним из таких "родимых пятен" отвергаемого в целом прошлого считается этатизм:
"Среди продолжающих действовать традиций прошлого на первом месте следует назвать этатистскую, которая после века религиозных войн развилась в абсолютизм. В Германии государство всегда значило особенно много. Гегель поднял его значение до реализации нравственной идеи, а его многочисленные эпигоны видели государство в роли укротителя не упорядоченного без него общества. Государство служило воплощением общественного блага и, даже стоя до 1918 г. над партиями, оно отлично блюло интересы господствующего класса. Но ему все же удавалось изображать свою политику как ориентированную на общее благо. Немецкое политическое мышление с середины XIX в. рассматривало несформированное общество как противоположность сформированному государству. Оно считало государство не политической организацией общества, а неприкосновенным инструментом обеспечения и упорядочения общественных отношений. Соответственно, дисциплина, долг и послушание постоянно ставились на шкале ценностей выше, чем свобода, индивидуальность, оппозиция.
Из этой установки выросли неприязнь к общественной спонтанности, трудности восприятия партий и представительств интересов иначе, чем в качестве манифестаций партикулярных интересов, направленных против государства как воплощения всеобщего интереса".
Другим серьезным пороком немца является аполитичность:
"В довольно непрочной связи с этатизмом находится все еще действующая традиция аполитичного немца. Она является продолжением в эпоху демократии мировоззрения верноподданного авторитарного государства. Выражается она в том, что политика рассматривается не как потенциальное дело всего народа, а преимущественно как дело тех, кому принадлежит ею ведать.
К традиции ограничения себя сферой своего дома и быта, преданности культу интимной жизни немцев, идущей от пиетизма и филистерства, добавляется все еще распространенный взгляд, что политика - не для порядочного человека, она его только пачкает. Впрочем, такая идеология благоприятна для приспособленцев и карьеристов и именно потому она подкрепляет господствующее у многих граждан негативное представление о политическом гешефте и его процедурах".
Третий "великий порок" немца как человека политического - это идеализм или, иными словами недостаток политического прагматизма:
"В политическом мышлении Федеративной республики, а особенно в политических теориях, выдвигающих абстрактные критерии, видны следы той традиции, которую для краткости можно назвать теорией немецкого идеализма. Идеалистическая традиция нашей политической культуры тесно связана с традициями этатизма и аполитичности. Но при этом ее характерным выражением служит такой образ мышления, при котором обнаруженные политические и социальные отношения измеряются идеальным масштабом, что приводит к более или менее уничтожающему выводу насчет этих отношений. На основе подобной традиции в Германии развивалось непримиримое противоречие между властью и духом".
Отсюда их неспособность зачастую признать позитивную роль институализированного конфликта, конкуренции и соревновательности в политической жизни:
"Значение традиции сказывается, далее, в неспособности большинства немцев видеть в ограниченном и упорядоченном конфликте средство продуктивного формирования общества. Немцы стремятся к гармонии, к связывающему всех воедино национальному сообществу, которому они охотно подчиняют интерес к честной конкуренции и открытому соревнованию. Так, например, порядок внутри партий для них не только проблема взаимоотношений между массой членов этой партии и ее руководящей олигархией, но и проблема боящейся конфликтов немецкой общественности, которая охотно истолковывает внутренние разногласия в политических группах и споры внутри них и между ними как признак слабости. Конфликты становятся в этой перспективе выражением несовершенства данного социального строя.