Активных участников правительственного кружка в дальнейшем ждала печальная судьба. Сильвестр в 1560 г. был сослан в Соловецкий монастырь. Алексей Адашев с братом Данилой сначала назначаются воеводами в Ливонию, но вскоре заключатся под стражу. А.Ф. Адашев умер в тюрьме, его брат - казнен. В 1564 г., опасаясь опалы и казни, бежал в Великое княжество Литовское один из самых близких советников Сильвестра и Адашева, кн. Андрей Михайлович Курбский[6].
Переходу к политике террора способствовали и события Ливонской войны. В начале 60-х гг. были достигнуты серьезные успехи: в феврале 1563 г. взят Полоцк. Но истощение ресурсов, усталость ратников (военные действия велись практически с 1547 г.), увеличение налогов, а, следовательно, повышение уровня эксплуатации крестьян и потеря устойчивости хозяйства феодалов – все это привело к военным неудачам. В 1564 г. последовало два поражения: в январе – у р. Улы, в июне – под Оршей. Царь объявил виновными в проигрыше сражений «изменников»-бояр. Двое были без суда и следствия казнены. Многие оказались в опале.
В конце 1564 г. в Москве произошли события, оставившие в недоумении население столицы. 3 декабря, в воскресенье, царь со всем своим семейством выехал в село Коломенское, где обычно праздновал праздники Николая-чудотворца. Но выезд этот не был похож на прежние. Иван IV захватил с собой утварь, иконы, кресты, одежду, драгоценности и всю казну. Сопровождавшие государя лица тоже должны были иметь при себе все необходимое. Царь приказал им взять с собой жен и детей. Пробыв в Коломенском две недели, затем посетив Троицкий монастырь, Иван IV отбыл в неизвестном направлении. Остановился он в Александровской слободе (ныне город Александров Владимирской области).
Через месяц после отъезда, царский гонец привез в Москву два послания, оглашенные на Красной площади. В первом Иван IV после подробного описания беззакония боярского правления в свое малолетство сообщал, что он положил свой гнев и опалу на бояр. Дворецкого, конюшего, окольничих, казначеев, дьяков, детей боярских и на всех приказных людей (перечислены практически все категории феодалов) за то, что они не хотели воевать против врагов государства и чинили насилие над народом. Духовенство было подвергнуто гневу и опале за то, что оно заступается за «изменников». И вот царь, гласила грамота, «от великой жалости сердца», не стерпев всех этих измен, покинул свое царство и пошел поселиться где-нибудь, где ему сам Бог укажет. Во второй грамоте, обращенной к посадским людям Москвы, Иван IV заверял, что гнева и опалы на них никакой нет. Это был умный политический ход: царь ловко противопоставил феодалов и посадских людей, выдавая себя за защитника тяглового населения от их господ.
В соответствии с существовавшим в то время миропониманием произошла небывалая общественная катастрофа. Как пишет летописец, в толпе, слушавшей текст грамот раздались рыдания и вопли: «Увы, горе! Согрешили мы перед Богом, прогневили государя своего многими перед ним согрешениями и милость его великую превратили на гнев и на ярость! Теперь к кому прибегнем, кто нас помилует и кто избавит от нашествия иноплеменных? Как могут быть овцы без пастырей? Увидавши овец без пастыря, волки расхитят их!» Все замерло, столица мгновенно прервала свои обычные занятия: лавки закрылись, приказы опустели, песни замолкли.
Московские черные люди потребовали, чтобы бояре и духовенство уговорили царя вернуться на престол, заявляя, что за «государских» изменников и лиходеев они не стоят и сами их истребят. В Александровскую слободу отправилась депутация, состоявшая из высшего духовенства, бояр и приказных людей, во главе с новгородским епископом Пименом. Иван IV согласился вернуться на царство («паки взять свое государство») на условиях, которые объявит позе. В феврале 1565 г. государь торжественно въехал в столицу и созвал совет из бояр и высшего духовенства. Современники отметили страшную перемену, произошедшую во внешности Ивана IV за последние два месяца: глаза запали, лицо осунулось, на голове и в бороде от прежних волос уцелели только остатки. Видимо, это время царь провел в сильном душевном волнении. В совете он предложил условия, на которых принимает обратно брошенную им власть: право казнить «изменников» и учреждение опричнины. (Происходит от слова «опричь» - кроме. Опричниной издавна называли владения, дававшиеся княгиням-вдовам).
«Опричь» всей Русской земли создавался своеобразный личный удел государя всея Руси. При царе формировался особый двор, с особыми боярами, дворецким, казначеями и прочими управителями. Из служилых людей в опричнину отбиралась тысяча человек (впоследствии их число возросло до 6 тыс.), для которых в столице отводилось несколько улиц со слободами до Новодевичьего монастыря. Прежние обитатели были выселены в другие районы Москвы. На содержание двора, «на свой обиход» и своих детей, царевичей Ивана и Федора, Иван IV выделил из государства 20 городов с уездами и несколько волостей. В опричнину были взяты, во-первых, уезды с давно развитым феодальным землевладением, служилые люди которых были исконной опорой великокняжеской власти (Суздальский, Ростовский, часть Переславль-Залесского, возможно, Костромской); во-вторых, земли, пограничные с Великим княжеством Литовским; в-третьих, черносошные земли в Поморье, дававшие большой доход. Феодалы, не принятые в опричнину, должны были покинуть ее территорию. Остальная часть государства получила название «земщина». Во главе ее осталась боярская дума, охранялись и приказы, продолжавшие работать по установленному порядку («управу чинить по старине»). Царя должны были информировать только о военных и важных земских делах. Однако, фактически Иван IV осуществлял руководство и думой земских бояр. «За подъем же свой», т.е. на покрытие издержек по выезду из столицы, царь взыскал с земщины 100 тыс. рублей.
Иван IV покинул свой наследственный кремлевский дворец. Для него начали строить укрепленное подворье на территории опричнины, между Арбатом и Никитской. Однако царь скоро поселился в Александровской слободе, приезжая в Москву «не на великое время». Так возникла новая, опричная столица с дворцом, окруженным рвом и валом, со сторожевыми заставами на дорогах. В ней царь организовал монашеский орден или братство. Сам себя объявил игуменом, а своих ближайших сподвижников – князя Афанасия вяземского и Малюту Скуратова (Г.Я. Плещеева-Бельского) – соответственно келарем и пономарем. Поступающие в опричнину давали клятву служить только государю, отрекались от всех дружеских и родственных связей. Опричники одевались в черную одежду, ездили на вороных конях с черной же сбруей. Поэтому современники говорили о царевых слугах «тьма кромешная». К седлу привязывались собачья голова и метла, символизирующие то, что опричники выметают измену и как собаки выгрызают злодеев-крамольников. Казни и оргии чередовались с церковными службами, во время которых царь и опричники замаливали грехи.
В исторических источниках имеются сведения о том, что план опричнины принадлежал Василию Юрьеву и Алексею Басманову. (Первый являлся двоюродным братом царицы Анастасии, второй – отпрыск старинного рода Плещеевых). Современники-иностранцы в своих трудах отмечали, что царь перешел к политике государственного террора по наговору второй жены – кабардинской княжны Марии Темрюковны. Ясно одно, что у истоков опричнины стояли родственники первых двух супруг Ивана IV: брат Марии Темрюковны князь М.Т. Черкасский был зятем В.М. Юрьева, а сын А.Д. Басманова Федор был женат на племяннице царицы Анастасии.
Введение опричнины ознаменовалось многочисленными казнями[7]. В 1569 г. Иван IV окончательно расправился с семейством В.А. Старицкого. Еще в 1553 г. удельный князь вынужден был присягнуть царевичу Димитрию. Но в этом же году младенец погиб: нянька уронила первенца Грозного в реку, и он захлебнулся. В следующем, 1554 г. после рождения царевича Ивана (убит отцом в 1581 г.) Владимир Старицкий присягнул и ему. В клятвенной записи значилось: «А возьмет Бог и сына твоего, царевича Ивана, и других детей твоих не останется, то мне твой приказ весь исправить твоей царице, великой княгине Анастасии, по твоей духовной грамоте и по моему крестному целованию». Однако Иван IV не довольствовался покорностью своего двоюродного брата. Мать Владимира Старицкого постригли в монахини и отправили в далекий Горицкий монастырь на Шексне. В 1566 г. царь заменил брату удел: вместо Старицы и Вереи дал ему Дмитров и Звенигород. А после доноса повара царя, который показал, что Владимир подговорил его отравить Ивана IV, наступила развязка. Владимиру Андреевичу, его жене и младшей дочери приказали принять яд, а мать была казнена в Горецком монастыре.
В литературе отмечается, что жертвами террора стало много представителей старых боярских родов. Так, из 34 бояр – членов Боярской думы погибло 15 (трое насильно пострижены в монахи), из 9 окольничих -4. В 1566 г. оставил митрополию по болезни (на самом деле из-за несогласия с введением опричнины) митрополит Афанасий. Преемником ему должен был стать игумен Соловецкого монастыря Филипп, происходивший из боярского рода Колычевых (постригся в монахи из-за участия в мятеже Андрея Старицкого). С самого начала Филипп объявил, что он согласится быть митрополитом только при условии уничтожения опричнины. Но по настоянию Ивана IV вынужден был принять должность, выговорив себе право в опричнину «не вступати». Митрополит Филипп стал активным обличителем действий Ивана IV. Расплата не замедлила сказаться. Митрополит был низложен и сослан в Тверской отроческий монастырь. В 1569 г. во время похода Ивана IV на Новгород Филипп был задушен Малютой Скуратовым.
Летом 1569 г. некий «волынец Петр» донес царю, что новгородцы хотят перейти под власть польского короля. Соответсвующий документ, якобы, составлен, подписан новгородским архиепископом Пименом, другими «лучшими гражданами», и хранится за образом Богоматери в Софийском соборе. Данный донос явился формальным обоснованием разгрома Новгорода, продолжавшегося 6 недель. (По пути в Новгород разгрому подверглись Клин, Тверь, Торжок). Все церкви были ограблены, город и его окрестности опустошены, многие жители погибли. Местом массовых казней стала река Волхов, в которую, как пишет летописец, новгородцев сбрасывали на протяжении пяти недель.