«Я просто преклоняюсь перед Вашей благородной артистической скромностью и изумительно сильным характером. Все эти бесчисленные контрапункты, которые Вы проделали, эти 60 фуг и множество других музыкальных хитростей - всё это такой подвиг для человека уже восемь лет тому назад написавшего „Садко“, - что мне хотелось бы прокричать о нём целому миру…».
«Майская ночь».
«Я с детства обожал ”Вечера на хуторе“, и ”Майская ночь“ нравилась мне чуть ли не преимущественно перед всеми повестями этого цикла. Жена моя, ещё будучи моей невестой, часто уговаривала меня написать когда-нибудь оперу на этот сюжет. Мы вместе с ней читали эту повесть в день, когда я сделал ей предложение. С тех пор мысль о ”Майской ночи“ не покидала меня», - вспоминал композитор четверть века спустя после начала работы над этой оперой.
«Майскую ночь» композитор начал сочинять не с первой картины, хотя кое-что, в том числе мелодия озорной песни про Голову и начало гопака Каленика, как он вспоминал, у него «уже были в голове» с лета 1877 года.
Новым было, разумеется, использование украинских народных песен, введение отвергавшихся ранее балакиревцами вокальных ансамблей и главное - общее стремление к широкой мелодичности. «Майская ночь» и в этом отношении была залогом будущего.
Поставлена была опера 9 января 1880 года на сцене Мариинского театра и прошла с успехом. Но опера, ставшая позднее одной из любимых у публики и певцов, в репертуаре не удержалась.
«Майская ночь» была возобновлена только в 1892 году, но с тем же калоритным паном Головой - Ф. И. Стравинским, отцом будущего ученика Н. А. Римского-Корсаково И. Ф. Стравинского, прославленного впоследствии автора симфонических произведений, своеобразных балетов и многих иных сочинений. Спектакли проходили на этот раз на сцене Михайловского театра, с артистами и оркестром Мариинского.
«Снегурочка»,
Пьеса А. Н. Островского, написанная для совместного спектакля Малого и Большого московских театров весною 1873 года успеха не имела. Не помогли ни превосходные исполнители, ни прелестная музыка Чайковского для песен, танцев и музыкальных антрактов, правда, из рук вон плохо прозвучавшая в оркестре под вялым управлением И. О. Шрамека. Но опера Римского-Корсакова на тот же сюжет и тот же текст уже справила столетний юбилей и всё так же молода и свежа.
На редкость благоприятны оказались и условия, в которых создавалась новая опера. Недаром страницы, посвящённые лету 1880 года, принадлежат к числу самых ярких и поэтичных в «Летописи моей музыкальной жизни». «Наступила весна. Пора было искать дачу… Я поехал смотреть Стелёво (имение в 30-и вёрстах за Лугой, в полутораста вёрстах от Петербурга). Дом был хоть и старый, но удобный; прекрасный, большой тенистый сад с фруктовыми деревьями и настоящая деревенская глушь… Я нанял дачу, и мы переехали туда 18 мая…
…С первого дня водворения в Стелёве я принялся за «Снегурочку». Я сочинял каждый день и целый день и в тоже время успевал много гулять с женой, помогал ей варить варенье, искать грибы и т. д. Но музыкальные мысли и их обработка преследовали меня неотступно. Сочинение и записывание сочинённого пошли очень быстро…
Весь набросок оперы закончен 12 августа… Ни одно сочинение не давалось мне до сих пор с такой лёгкостью и скоростью, как ”Снегурочка“».
Быстро, как видно из рукописей двигалась и оркестровка, выполненная осенью и зимой, в обычных условиях крайней загруженности педагогической и другой работой. В «Снегурочке» он впервые показал, какие необыкновенные блестящие и сверкающие или таинственно-волшебные звучности могут быть извлечены из скромного театрального оркестра.
Два мира живут в произведениях Островского и Римского-Корсакова: мир русской природы и мир берендеев. Живут в согласии, ничем не нарушаемым, пока не родилась и Весны-Красны и Деда Мороза дочка Снегурочка, пока не пришла из леса в слободку «за песнями» и без умысла, сама холодная, как снег, вызвала там смуту своей красотой; но сжалилась над ней мать Весна-Красна, на радость и на горе подарила ей дар любви и при первых лучах летнего солнца Снегурочка растаяла. Немудрёная сказка, но, как в деревянной матрёшке, в ней можно открывать всё новые и новые образы - смыслы, таящиеся под общей расписной оболочкой.
«делая общий разбор музыки „Снегурочки“, - писал композитор, - следует сказать, что в этой опере я в значительной степени пользовался народными мелодиями, заимствуя их преимущественно из моего сборника… Сверх того, многие мелкие мотивы или попевки, составные части более или менее длинных мелодий, несомненно, черпались мною из подобных же мелких попевок в различных народных мелодиях…» Вся музыкальная ткань оперы народна. Всё это предстало неузнаваемым в московской постановке 1885 года. Ещё раньше для представления пьесы Островского в домашнем спектакле Саввы Ивановича Мамонтова была снаряжена хозяином целая экспедиция в деревни Тульской губернии для выбора и закупки у крестьян панев и сарафанов, кичек и гречневиков на головы, лаптей и котов на ноги, расшитых красивым узором домотканых рубах, зипунов и кафтанов. Пошли в ход и эскизы декораций, жизненно и правдиво написанных уже входившим в славу Виктором Михайловичем Васнецовым.
Безвременье.
«Кончая ”Снегурочку“, я почувствовал себя созревшим музыкантом и оперным композитором, ставшим окончательно на ноги», - отметил Николай Андреевич в своих воспоминаниях. Однако ближайшие годы, до самой весны 1889 года, не принесли ни одной оперы и даже ни одного оперного замысла. Да и в иных областях было написано до лета 1887 года совсем немного.
Между тем с 1883 года, когда Балакирев принял на себя заведование Придворной певческой капеллой, а Николай Андреевич стал его помощником и правой рукой, работа приводила их к постоянному тесному соприкосновению. Уже через короткое время оно стало тяжёлым и даже мучительным для обоих. Балакирев старался сдерживаться, тем более что тысячу раз убеждался в обширных знаниях, высокой добросовестности и педагогическом опыте своего помощника, но раздражение прорывалось по мелочам, и чем далее, тем чаще. Николай Андреевич раздваивался между сохранившимся с юных лет восторженным уважением к действительно выдающемуся музыканту и глухой, всё сильнее накипавшей в нём обидой на несправедливость, чёрствость своего начальника, на его самодурство и желчность. Так шла к концу дружба, безоблачно начавшаяся в 1861 году. В 1891 году по случайному, в сущности, поводу тридцатилетней дружбу пришёл конец. Времени же Капелла брала много, и заботы о ней понемногу превращались для Корсакова в тяжёлую обузу.
«Мне кажется что меня зовут Модестом Петровичем».
В шестилетие 1881-1886 годов Римский-Корсаков создал только одно значительное произведение - Концерт для фортепиано с оркестром. 16 марта 1881 года после тяжёлой болезни умер Мусоргский. После его смерти весь его архив был передан Николаю Андреевичу. Среди рукописей обнаружилось много неоконченного и просто неизданного - настоящие сокровища.
Однако сочинения Мусоргского требовали большой дополнительной работы. Надо было дописать эпизоды и целые части «Хованщины» и «Сорочинчкой ярмарки» – двух опер. Над которыми композитор в последние годы работал одновременно, не приведя в порядок и не завершив ни одной.
Уже 4 апреля 1881 года, меньше чем через месяц после кончины Мусоргского. Корсаков пишет:«Все сочинения я уже пересмотрел. „Хованщину“ можно было бы инструментовать, предварительно очистив, но боже, что за сюжет. Никакой логико и связи; местами вовсе не сценично… Ужасно подумать, как это Модест Петрович загубил свой огромный талант… „Сорочинскую ярмарку“ взял к себе Анатолий Константинович Лядов». Но ещё в течении двух лет длилась работа над сочинениями покойного друга.
«Вообще Мусоргский и Мусоргский; мне кажется, что меня даже зовут Модестом Петровичем, а не Николаем Андреевичем, и что я сочинил „Хованщину“, и, пожалуй, „Бориса“. А относительно „Хованщины“ тут есть и доля правды», - писал со столь характерным для него подтруниванием над самим собой Корсаков своему московскому другу.
Два шедевра.
Ещё одну тяжёлую утрату понесла русская культура: 15 Февраля 1887 года скоропостижно, в кругу молодёжи и друзей, умер Александр Порфирьевич Бородин. И снова надежды обратились к Корсакову. Бородин ушёл, не доведя до конца оперу «Князь Игорь» по замечательному литературному памятнику Древней Руси «Слову о полку Игореве». Летом 1887 года, среди той работы, шедшей, в отличие от основательного редактирования сочинения Мусоргского, легко и быстро, возникла самостоятельная оркестровая пьеса. Это было «Испанское каприччио» - одно из самых блистательных произведений для оркестра, стоящее по увлекательности и красоте наряду с испанскими увертюрами Глинки. Первая мысль о написании пьесы на испанские темы появилась в конце 1886 года или в самом начале 1887 года, но тогда композитор отнёсся к своему замыслу без увлечения. Но «Каприччио» стало с годами любимой пьесой публики и оркестрантов - такими яркими красками расцвели в оркестре народные темы, так интересны и выигрышны были для исполнителей партии почти каждого инструмента.
Не следует удивляться внезапному обращению композитора к чужому, но не чужому для него музыкальному миру. После «Снегурочки», давшей в своём роде образцовое претворение русской музыкальной стихии, после «Хованщины» и оркестровой фантазии «Ночь на Лысой горе» Мусоргского более чем естественно было ощутить временную исчерпанность этого источника. Подлинным стала вдохновлённая сюжетами арабских сказок «Тысяча и одна ночь» оркестровая сюита «Шехерезада». Все четыре части сюиты включают в себя музыкальный образ самой Шехерезады, рассказчицы сказок.