Итак, первый отдел книги имеет дело с характерными чертами отдельной индивидуальной души, которые представляют первостепенную важность для социальной жизни человека.
(…) Социальная психология должна показывать, как при данных природных склонностях индивидуальной человеческой души складывается сложная душевная жизнь обществ и, в свою очередь, реагирует на ход их развития и действия отдельного индивида. Но самая первая и наиболее важная сторона этой проблемы состоит в том, чтоб показать, каким образом жизнь высокоорганизованных обществ, состоящих в значительной степени из лиц с высокими моральными качествами, возможна для существ животного мира, которые сохранили многочисленные следы своего происхождения, и действия которых в значительной степени свойственны и высшим животным.
(…) Другими словами, основная проблема социальной психологии состоит в нравственном совершенствовании индивида под влиянием общества, в котором он родился, как существо, у которого неморальные и чисто эгоистические склонности гораздо сильнее альтруистических в значительной степени.
(…) Трудно найти адекватное толкование инстинктов в психологических трудах, появившихся ранее половины последнего столетия. Но благодаря работам Дарвина и Спенсера, приподнялась немного таинственная завеса, скрывавшая инстинкты животных, и выдвинута проблема об отношении инстинкта к человеческому интеллекту и поведению – проблема, которая так оживленно обсуждалась в последние годы.
Теперь между профессиональными психологами господствует согласие относительно употребления терминов «инстинкт» и «инстинктивный». Обыкновенно этим именем обозначаются известные специфические свойства души, присущие всем членам того или другого вида, – расовые черты, которые медленно развивались в процессе приспособления видов к окружающей среде и которые, будучи врожденными элементами души, не могут быть уничтожены или приобретены индивидом во время его существования.
(…) Но и среди психологов, пользующихся этими терминами в более определенном смысле, наблюдается все еще большое различие мнений относительно места инстинкта в человеческой душе. Все согласны в том, что человек произошел от доисторических предков, жизнь которых управлялась инстинктами; но некоторые считают, что по мере развития человеческого ума и способности мышления его инстинкты атрофировались, и у цивилизованного человека остались только в виде тяжелых следов его доисторической жизни, следов, которые можно сравнить с червеобразным отростком и которые, подобно последнему, следовало бы удалить ножом хирурга. Другие отводят им более видное место в человеческой душе, так как видят, что хотя интеллект и развивался в ходе эволюции высших животных и человека, однако он не мог заменить собой инстинктов или вызвать их атрофии, но скорее контролировал и видоизменял их функции.
(…) Инстинкт драчливости и эмоция гнева
Не так часто встречающийся, как страх, этот инстинкт, заметно отсутствующий у самок некоторых животных видов, стоит рядом со страхом в смысле значительной силы его импульса и большой интенсивности порождаемой им эмоции. Он занимает особое место в ряду других инстинктов и не подходит под определение инстинкта, предложенное в главе Ш, ибо не имеет специфического объекта или объектов, восприятие коих составляет первую стадию инстинктивного процесса. Условие его возбуждения заключается скорее в оппозиции свободному проявлению какого-либо импульса, в обструкции действиям, к которым какая-нибудь особь призвана одним из других инстинктов. И его импульс проявляется в устранении обструкции или уничтожении того, что содействует этому противодействию. Таким образом, оно предполагает присутствие других инстинктов; от их возбуждения зависит или за ними следует его возбуждение, и его интенсивность пропорциональна силе задержанного импульса.
Самая мирная собака, если она голодна, сердито встретит всякую попытку отнять у нее кость; здоровый ребенок рано обнаруживает гнев, если ему мешают есть, да и взрослые люди с трудом подавляют раздражение в подобных случаях. В животном мире наиболее яростное возбуждение этого инстинкта проявляется у самцов многих видов, когда им мешают получить половое удовлетворение. Но раз такое затруднение является наиболее частным случаем возбуждения инстинкта и обыкновенно исходит от самцов того же животного вида, то актами, которыми, в силу их природной организации, обеспечивается достижение цели инстинкта, будут такие, которые наиболее действительны в борьбе с соперниками. Поэтому защитный аппарат самца, вроде гривы льва и лошади, специально приспособлен для отражения нападений противника. Но обструкция всякого другого от инстинктивного импульса может в свою очередь стать источником гнева. Мы видим как у животных даже импульсивный страх, наиболее противоположный в своей тенденции драчливости, при обструкции уступает место последней. Так, когда животное, за которым охотятся, попадает в западню, т.е. когда его инстинкт убегания от опасности задержан, оно может обратиться на своих преследователей и яростно бороться, пока не представиться случай убежать.
Дарвин указывал, как на признаки гнева, особое выражение лица, нахмуренные брови и приподнятую верхнюю губу. Человек разделяет со многими животными желание напугать противника криком и ревом. Как это наблюдается и на других человеческих инстинктах, в наиболее чистой форме возбуждение гнева проявляется у детей. Многие дети, безо всякого внушения со стороны, вдруг, к огорчению родителей, набрасываются с открытым ртом на человека, чем-либо вызвавшего их гнев, и стараются его укусить.
По мере того как ребенок растет и начинает строже следить за собой, когда обогащается его умственная жизнь, и утонченнее и сложнее становятся наши средства устранять обструкцию, мешающую нашим действиям, – проявления инстинкта постепенно теряют свойственную грубость (исключая тех случаев, когда возбуждение его достигает наибольшей интенсивности) и повышают энергию актов, направляемых против действия других инстинктов. Энергия его импульса присоединяется к энергии других импульсов и, таким образом, помогает нам преодолевать препятствия. В этом и состоит его важное значение для цивилизованного человека.
Человек, лишенный инстинкта драчливости, не только был бы не способен выражать гнев, но у него не было бы источника той сткрытой энергии, котрая помогает нам выходить из затруднений, возникающих на нашем жизненном пути. В этом отношении он противоположен инстинкту страха, который стремится задержать все другие импульсы, кроме своего собственного.
(…) Инстинкт воинственности или драчливости
В эволюции общественного строительства не меньшую роль сыграл инстинкт воинственности или драчливости, который в настоящее время больше всякого другого способствует обнаружениям коллективной эмоции и коллективной активности в большем масштабе. Конечно, человеческие расы значительно разнятся между собой в смысле природной силы этого инстинкта. Но это еще не дает повода думать, что он ослабел у нас за целые столетия, насчитываемые цивилизацией. Возможно, что наоборот, как мы сейчас увидим, он теперь сильнее у европейских народов, чем был у первобытного человека. Но формы его проявления изменились вместе с ростом цивилизации, так как развитие законодательства и обычаев делает ненужной физическую борьбу индивидуумов, которая сменяется коллективной борьбой общества и более утонченными формами борьбы внутри общин.
(...) Замена индивидуальной борьбы коллективной всего яснее обнаруживается у диких народов, живущих небольшими, хорошо организованными общинами. В таких общинах легко подавляется индивидуальная борьба, и даже выражения личного гнева; причем импульс драчливости находит исход в постоянной междоусобной войне общин, отношения которых не регулируются законом. Обыкновенно в этих войнах между племенами не преследуется никакой выгоды, но зато они нередко кончаются ослаблением и даже уничтожением целых селений и племен. До сих пор такое положение дел наблюдается в центральном Борнео и еще в немногих местах. Здесь народ отличается значительным умственным развитием и общительностью. Среди жителей каждого коммунального селения существуют хорошие отношения; но за исключением тех областей, где утвердилось европейское влияние, соседние селения и племена живут хронически в положении воюющих сторон. Все постоянно со страхом ждут нападения; целые деревни часто уничтожаются, и, таким образом, население пребывает ниже того уровня, за которым является потребность позаботиться о средствах существования. Эта постоянная война, подобно шумной драке задорных детей, по-видимому, обусловливается всецело непосредственным проявлением инстинкта драчливости. При этом не ищутся никакие материальные выгоды, – единственными трофеями бывают несколько вражеских голов, да иногда один-два раба. И если кто-нибудь спросит у интеллигентного вождя, почему он ведет эти бессмысленные войны, он сошлется на то, что иначе соседи не будут уважать его народа и уничтожат его. Как понять такой ход дела, если считать человека разумным существом, которое руководится только своими разумными и интересами, и если мы забудем про его инстинкты? Но инстинкт драчливости обнаруживается в такой форме не только у варваров или дикарей. История христианской церкви представляет в значительной степени историю опустошительных войн, в результате которых только немногие люди или сообщества получили какую-либо непосредственную выгоду, и в возникновении которых главную роль играл инстинкт драчливости правителей или народных масс. В наше время тот же инстинкт превратил Европу в вооруженный лагерь. Мы видим яснее, чем когда-либо раньше, как целой нацией руководит инстинкт борьбы.