Смекни!
smekni.com

Пятнадцать лекций и одно сообщение для работающих на строительстве Гётеанума в Дорнахе с (стр. 36 из 53)

Итак, нет абсолютно никакой необходимости при­писывать узнавание этим отдельным, маленьким живот­ным и растеньицам, из которых мы состоим; узнается человек в целом; и улей—это не только несколько тысяч пчел, объединенных одним названием, улей — это не­что целое, это единое существо. Узнает улей кого-то или не узнает, он в любом случае является единым целым.

Если вместо увеличительного вы посмотрите в уменьшительное стекло, то все эти пчелы сплотятся вместе и будут связаны между собой подобно человече­скому мускулу. Так что, рассматривая пчел, надо при­нимать во внимание, что имеешь дело не с отдельной пчелой, но с тем, что является абсолютно сопринадлежащим друг другу, что представляет собой одно целое. Это нельзя понять чисто рассудочно. Здесь необходимо уметь рассматривать это целое как таковое. Улей и все, что связано с ним, является необыкновенно поучитель­ным, поскольку опровергает те предположения, кото­рые мы делаем. Наши предположения говорят нам, что все должно быть иначе. Но в улье происходят уди­вительные вещи. Это не то, что мы представляем себе с помощью рассудка. Все то, что тут происходит, нельзя отрицать; нельзя отрицать, что такие перемены, как смерть пчеловода, оказывают влияние. Это действи­тельно так, это известно из опыта. Кто действительно имеет дело не с отдельной пасекой, но видит много па­сек, тот имеет такой опыт.

Могу вам сказать: когда я был мальчиком, мне при­ходилось иметь дело с пчеловодством в различных его формах, я очень интересовался этим по той причине, что финансовые и экономические вопросы, хозяйст­венные вопросы, связанные с пчеловодством, интере­совали меня гораздо меньше, чем сейчас или позднее. Другой причиной было то, что мед уже тогда был очень дорог, и из-за бедности моей семьи мы вообще не могли его покупать. Но мы всегда получали его в подарок от наших соседей, особенно к Рождеству, да и в иное время года нам его дарили, так что мед был у нас целый год. Его распределяли. Тогда меня совсем не интересовали экономические вопросы, так как я в пору моего детства ел страшно много этого подаренного меда. Ел столько, сколько влезет. Почему же это было так? Сегодня, при прочих условиях равенства, получать в подарок столь­ко меда не так-то легко. Но тогда большинство земле­дельцев, живших по соседству с домом моих родителей, были пчеловодами, у них пчеловодство было составной частью сельского хозяйства.

Тут дело обстоит иначе, чем когда кто-то владеет пасекой, но в остальном он рабочий, который должен жить на свою зарплату. Если же занимаются именно сельским хозяйством и при этом держат пчел, то такое пчеловодство вообще незаметно. Тут не смотрят на затраты рабочего времени, это делают в оставшееся от работы время. Именно в сельском хозяйстве дело обстоит так, что время всегда остается; где-то его уда­ется сэкономить или какую-нибудь работу перенести на другое время и так далее. Во всяком случае, мед тут получают между делом и считают так: мед — это на­столько ценная вещь, что заплатить за него нельзя. И это в известном смысле верно; дело в том, что в нынеш­них условиях все без исключения оценивается непра­вильно, находится в неверных ценовых соотношениях. Сегодня, в сущности, даже не следовало бы начинать дискутировать о ценовых соотношениях, так как все ценовые соотношения носят фальшивый характер; дис­кутировать о цене можно было бы только во всеохваты­вающем объеме на основе национальной экономики. Это ни к чему не приведет, если дискутировать лишь о цене отдельного жизненно необходимого продукта, а мед является именно таким жизненно необходимым продуктом, а не деликатесом или предметом роскоши. При здоровом социальном порядке должна устанавли­ваться — как само собой разумеющееся — здоровая, адекватная цена на мед. В этом можно не сомневаться. Но из-за того, что мы сегодня вообще не живем при здоровых социальных отношениях, нездоровые позиции устанавливаются по всем пунктам. Посмот­рите, что происходит, если вы посещаете крупное имение. Да, господа, это ведь просто чудовищно — то, что скажет вам управляющий имением; это, как правило, не крестьянин, но управляющий крупным имением, — что скажет он вам о размерах молочных удоев от его коров. Он получает так много молока в день, что для разбирающегося в животноводстве очевидно: получить столько молока от коровы про­сто невозможно. А ведь получают! Можно дать гаран­тию, что получают. У иного выходит, что достигается почти удвоенное количество по сравнению с тем, что вообще корова может дать относительно молочной продукции. Благодаря этому имение становится не­обычайно рентабельным, это понятно. Хотя, как не раз говорили, очень заметно, что такое молоко уже не имеет тех сил, как молоко, полученное при более естественных условиях. Тут можно даже не доказы­вать, что происходит нечто скверное.

Я в качестве примера хочу привести вам следую­щее. Мы проводили опыты по испытанию средства от ящура у телок. Много таких опытов мы провели имен­но за последний год. Эти эксперименты проводились в крупных хозяйствах, но также и на небольших кресть­янских подворьях, где получают от коров не столь вы­сокие удои, как в больших хозяйствах. Тут пришлось немало повидать, так как необходимо было проверить, как действует средство от ящура. Дело не было доведе--но до конца, поскольку официальные круги не хотели этим заниматься, а теперь нужны всевозможные кон­цессии и т. д. Но средство оказалось хорошим, вполне пригодным. В несколько измененном виде оно с успе­хом применялось в качестве средства против чумки у собак, как так называемое лекарство от чумки.

Делая такие опыты, вы обнаруживаете следующее: вы видите, что телята от тех коров, которых дрессирова­ли с целью выдоить как можно больше молока, намного слабее. Это было видно по действию на них лекарства. Его эффективность, как и неэффективность варьирова­лись в широких пределах. Во всяком случае, если телята не погибали от ящура, их удавалось вырастить. Но теля­та, происходящие от коров, которых перекармливали, чтобы получить наивысшие удои, оказывались слабее, чем телята от коров, меньше подвергавшихся раздаи­ванию, «молочной дрессировке». Вы могли бы заметить это в первом, втором, третьем, четвертом поколениях. Заметить это нелегко, так как изменения невелики. Эта погоня за молоком началась не так давно, но я очень хорошо знаю: если так продолжится и дальше, если ко­рова будет давать тридцать литров молока в день, если и дальше будут третировать ее таким образом, то через некоторое время разведение крупного рогатого скота придет в полный упадок. Делать такие вещи нельзя.

Однако не правда ли, при искусственном разведе­нии пчел дело обстоит не так плохо, потому что пче­лы — такие животные, которые способны помочь себе сами, ведь пчелы находятся гораздо ближе к природе, чем коровы, содержащиеся указанным образом. Не са­мое худшее здесь, если с коровой обращаются дурно, выкачивая из нее молоко, но все же выпускают ее на луга. Но в крупных хозяйствах этого больше не делают. Эти хозяйства придерживаются исключительно стой­лового содержания. Корова полностью вырывается из своих естественных условий.

В пчеловодстве сделать такое невозможно, по сво­ей природе пчелы остаются на лоне внешней приро­ды. Они опять-таки помогают себе. Эта помощь, эта самопомощь представляет в улье нечто удивительное. Тут мы коснемся того, что господин Мюллер говорил о шершнях, которых он иногда находил на своей пасеке и которые не жалили его, тогда как в ином случае при­ближение к шершням могло бы окончится плохо.

Тут я хочу сказать вам кое-что иное. Я не знаю, при­ходилось ли вам встречаться с этим на опыте — те, кто заняты пчеловодством, это знают, — итак, может одна­жды потребоваться полностью освободить, сделать пус­тым какой-нибудь из ульев. Однажды я увидел, что в таком пустом улье внутри лежит что-то странное, похо­жее на шишку (изображается на рисунке). Совершенно непонятно было вначале, что же это такое. Пчелы ино­гда без особой причины, как кажется сперва, делают такие шишки. Они делают такую шишку из всего того, что они сами вырабатывают в качестве продукта. Похо­жая на большой камешек, эта шишка состояла из смол­ки, подобия канифоли, клейкой субстанции, из воска и так далее: из всего этого они сделали такую шишку. Мне было любопытно, господа, что же это такое; я разломил этот нарост, и вот — буме! — там оказалась дох­лая мышь, настоящая дохлая мышь!

Эта мышь пролезла в улей и околела там, и только представьте себе, насколько ужасен был для пчел запах разлагающейся мыши! Но тут, в такой чрезвычайной си­туации, весь улей в целом обладает инстинктом, благода­ря которому эту дохлую мышь закупоривают в оболочку. Если эту оболочку разломать, то будет ужасно пахнуть; но эта вонь остается замкнутой в оболочке. Вы видите, что улей обладает не только инстинктом строить ячей­ки, вскармливать расплод, но в нем живет инстинкт для всего, что бывает необходимо сделать в необычной ситуации, например, когда залезает мышь. И так как пчелы не в состоянии выбросить мертвую мышь наружу, их самопомощь проявилась в том, что они сделали обо­лочку вокруг этой мыши. От других мне приходилось слышать, что улиток, слизней, также залезающих в улей, покрывают коркой. В улье живет не только обычный ин­стинкт, там живет настоящий целительный инстинкт. Он в высшей степени эффективен.

Ну, а если внутри улья находится гнездо шершней, то пчелы в этом случае уже не строят такой твердой обо­лочки, однако они постоянно облекают это гнездо шерш­ней выделениями своего яда, из-за чего шершни теряют энергию, силу и вообще пропадают. Подобно тому, как мышь, мертвая мышь, находясь внутри оболочки, уже не распространяет вокруг себя запах, так и шершням приходится постоянно жить — даже если они не окру­жены прочной оболочкой, — жить в тумане, которым их окружают пчелы; из-за этого шершни не могут ничего делать. Шершни окончательно теряют силу, энергию и не могут защитить себя, если к ним подходят.