Смекни!
smekni.com

Для широкого круга заинтересованных читателей (стр. 121 из 140)

Еще одну попытку смягчить жесткость альтернативы Фрейд предпринимает в своем ответе на письмо Альберта Эйнштейна на тему "Почему война?". Но даже тогда, ко­гда благодаря одному из величайших ученых и гуманистов века он оказался перед проблемой психологических при­чин войны, Фрейд не старался скрыть или смягчить ост­роту своих прежних альтернатив. Он написал абсолютно ясно: "Позволив себе некоторую спекуляцию, мы подо­шли как раз к тому предположению, что этот инстинкт работает в каждом живом существе и стремится привести его к распаду, вернуть жизнь в состояние неживой мате­рии. Со всей серьезностью он заслуживает названия «ин­стинкт смерти », в то время как эротические влечения пред­ставляют собой стремление к жизни. Инстинкт смерти ста­новится инстинктом деструктивности, когда он направлен вовне, на объекты — с помощью специальных органов.

Живое существо, так сказать, сохраняет свою собствен­ную жизнь, разрушая чужую. Но часть инстинкта смерти остается деятельной внутри живого существа, и нами про­слежено достаточно большое число нормальных и патоло­гических проявлений направленного внутрь инстинкта деструктивности. Мы даже пришли к такой ереси, что стали объяснять происхождение нашей совести подобным внутрен­ним направлением агрессивности. Как Вы понимаете, если этот процесс заходит слишком далеко, это не так уж безо­пасно — это прямо вредит здоровью, тогда как направление инстинктивных сил деструктивности на внешний мир раз­гружает живое существо и должно быть для него благотвор­ным. Это служит биологическим оправданием всех тех безобразных и опасных стремлений, которые нам приходит­ся перебарывать. Нужно признать, что они стоят ближе к природе, чем наше им сопротивление, для которого нам еще необходимо найти объяснение"[366] (Курсив мой. — Э. Ф.).

Сделав это очень ясное и бескомпромиссное заявле­ние, обобщающее его ранее выраженные взгляды на ин­стинкт смерти, и заявив, что вряд ли сможет поверить рассказам о счастливых землях, где живут народы, "не­знакомые с принуждением и агрессией", Фрейд поста­рался к концу письма прийти к не столь пессимистиче­скому выводу, чем, казалось, предвещало его начало. Его надежда основывалась на нескольких возможностях: "Если готовность к войне проистекает из инстинкта де­структивности, то ближайшим средством будет призва­ние противоположного ему инстинкта, Эроса. Все, что устанавливает эмоциональные связи между людьми, долж­но противостоять войне"[367].

Примечательно и трогательно то, как Фрейд-гуманист и, как он сам себя называет, "пацифист" неистово стара­ется здесь избежать логичных выводов из своих собствен­ных посылок. Если инстинкт смерти так могуществен и фундаментален, как Фрейд постоянно утверждает, как можно его заметно сократить, даже включив в действие Эрос, если учесть, что оба они входят в состав каждой клетки и что они составляют неуничтожимое качество жи­вой материи?

Второй аргумент Фрейда в пользу мира несколько бо­лее основателен. В конце своего письма Эйнштейну он пишет: "Война самым резким образом противоречит тем психическим установкам, к которым нас принуждает куль­турный процесс; поэтому мы должны возмущаться вой­ной, мы ее попросту не переносим. Это уже не просто ин­теллектуальный или аффективный отказ — для нас, па­цифистов, это конституционная нетерпимость, высшая степень идиосинкразии*. И все же кажется, что унижение войною эстетического чувства имеет не меньшее значение для нашего отказа от войны, чем ее жестокости. Как дол­го потребуется нам ждать, чтобы и другие стали пацифис­тами? Мне нечего сказать по этому поводу"[368].

В конце этого письма Фрейд затрагивает мысль, время от времени встречающуюся в его работах[369], мысль о разви­тии культуры как фактора, ведущего к длительному, как бы "органическому" вытеснению инстинктов. Много рань­ше Фрейд уже выразил такой взгляд в "Трех очерках", когда говорил о резком столкновении между инстинктом и цивилизацией: "Наблюдая культурного ребенка, полу­чаешь впечатление, что построение этих плотин является делом воспитания и, несомненно, воспитание во многом этому содействует. В действительности это развитие обус­ловлено органически, зафиксировано наследственно и иной раз может наступить без всякой помощи воспитания"[370].

В "Цивилизации и недовольных ею" Фрейд продолжил этот ход мысли, говоря об "органическом вытеснении", на­пример, в случае табу на менструацию или анальный эро­тизм, который таким образом прокладывает путь в цивилизацию. Но еще в 1897 г. мы встречаемся с тем, что, как выразился Фрейд в письме к Флиссу (14 ноября 1897 г., письмо 75), "в вытеснении участвует и нечто органическое"[371].

Процитированные здесь различные высказывания по­казывают, что уверенность Фрейда в "органическом" не­приятии войны была не просто попыткой вырваться из трагической перспективы своих представлений об инстин­кте смерти, выработанной как бы ad hoc[372] в ходе дискус­сии с Эйнштейном; она согласовывалась с ходом его мыш­ления и, хотя никогда не доминировала, с 1897 г. присут­ствовала на заднем плане его мысли.

Если бы были правильны предположения Фрейда о том, что цивилизация вырабатывает "органическое" и наследу­емое вытеснение, т. е. что в ходе развития цивилизации некоторые инстинктивные потребности в самом деле ослабляются, тогда, конечно, он нашел бы выход из ди­леммы. Тогда некоторые инстинктивные побуждения, про­тиворечащие культуре, не подталкивали бы цивилизован­ного человека в той же мере, как и первобытного. Им­пульс к разрушению оказался бы не столь интенсивным и могущественным у цивилизованного человека, как у перво­бытного. Такой ход мысли привел бы и к умозаключению, согласно которому некоторые ограничения на убийство, возможно, воздвигнуты в ходе развития культуры и за­крепляются наследственно. Впрочем, даже если бы в прин­ципе удалось обнаружить подобные наследственные фак­торы, было бы чрезвычайно трудно допустить их суще­ствование наряду с инстинктом смерти.

В соответствии с представлением Фрейда инстинкт смер­ти —"это тенденция, внутренне присущая всей живой суб­станции; с теоретической точки зрения представляется за­труднительным допустить, что столь фундаментальная био­логическая сила способна ослабнуть в ходе развития ци­вилизации. По той же самой логике можно было бы пред­положить, что Эрос способен органически ослабнуть, а такое предположение повело бы к более общему допущению, что саму природу живой субстанции можно было бы переде­лать в ходе развития цивилизации с помощью "органиче­ского" вытеснения[373].

Как бы то ни было, сегодня это, пожалуй, один из важнейших предметов для исследования. Есть ли достаточные свидетельства того, что существует органическое вытеснение некоторых инстинктивных влечений в ходе развития цивилизации? Отличается ли это вытеснение от вытеснения в обычном Фрейдовом смысле слова, посколь­ку оно скорее ослабляет инстинктивное влечение, нежели удаляет его из сознания или отклоняет на другие цели? Говоря конкретнее, ослабели ли деструктивные импульсы в ходе истории и развились ли сдерживающие импульсы, ныне наследственно зафиксированные? Чтобы ответить на этот вопрос, потребовались бы обширные исследования, особенно в области антропологии, социальной психологии и генетики.

Оглядываясь назад на разнообразные попытки Фрейда смягчить остроту основной альтернативы — разрушение других или самого себя, — можно лишь восхищаться его настойчивостью в попытках отыскать выход из дилеммы и в то же самое время честностью, с какой он воздержива­ется от веры в то, будто бы нашел удовлетворительное решение. Так, в "Очерке" он больше не ссылается на фак­торы, ограничивающие силу деструктивности (за исклю­чением роли Сверх-Я), и завершает эту тему словами: "Та­кова одна из опасностей для здоровья, с которой челове­ческие существа сталкиваются лицом к лицу на пути к культурному развитию. Сдерживание агрессивности вооб­ще нездорово и ведет к болезни (к омертвлению)"[374].

4. Критика теории по содержанию.

Теперь нам надо перейти от имманентной критики Фрейдовой теории инстинктов смерти и жизни к критике со­держания его аргументов. Поскольку об этом написано очень много, мне нет надобности обсуждать все пункты такой критики. Упомяну лишь те, что представляют осо­бый интерес с моей точки зрения, или же те, которые не были достаточно освещены другими авторами.

Пожалуй, наибольшая слабость допущений Фрейда как в данном случае, так и касательно некоторых других про­блем заключается в том, что теоретик и систематик в нем опережали наблюдателя-клинициста. Вследствие этого Фрейд односторонне руководствовался интеллектуальным воображением, а не эмпирическим: если бы это было не так, он бы почувствовал, что садизм, агрессивность, де­структивность, господство, воля к власти — качественно совершенно разнородные феномены, хотя провести между ними демаркационную линию, наверное, не всегда легко. Но Фрейд мыслил в абстрактно-теоретических понятиях, предполагавших, что все, что не есть любовь, относится к инстинкту смерти, поскольку каждую тенденцию надо было подвести под новую дуальность. Включение различных, подчас противоречивых психологических тенденций в одну категорию неизбежно приводит к тому, что ни одну из них нельзя понять; человека заставляют говорить на чуждом языке о явлениях, о которых можно говорить осмысленно только в том случае, если слова соотносятся с различны­ми специфическими формами опыта.