Смекни!
smekni.com

Для широкого круга заинтересованных читателей (стр. 38 из 140)

Подробный рассказ о войне племени уолбири в Австра­лии мы находим у Меггита; Сервис считает, что это опи­сание представляет весьма меткую характеристику перво­бытных войн у охотничьих племен.

Племя уолбири не отличалось особой воинственностью — в нем не было военного сословия, не было профессиональ­ной армии, иерархической системы командования; и очень редко совершались завоевательные походы. Каждый мужчи­на был (и остается) потенциальным воином: он вооружен постоянно и всегда готов защищать свои права; но в то же время каждый из них был индивидуалистом и предпочитал сражаться в одиночку, независимо от других. В некоторых столкновениях случалось так, что родственные связи стави­ли мужчин в ряды вражеского лагеря и к одной из таких групп могли случайно принадлежать все мужчины некото­рой общины. Но никаких военных командиров, выбранных или передаваемых по наследству должностей, никаких шта­бов, планов, стратегии и тактики там не было. И если даже были мужчины, отличившиеся в бою, они получали уваже­ние и внимание, но не право командовать другими. Но бы­вали обстоятельства, когда сражение развивалось так стре­мительно, что мужчины точно и без промедления вступали в бой, применяя именно те методы, которые вели к победе. Это правило и сегодня распространяется на всех молодых неженатых мужчин.

Во всяком случае, не было причин для того, чтобы одно племя вынуждено было ввязаться в массовую войну против других. Эти племена не знали, что такое рабство, что такое движимое или недвижимое имущество; завоевание новой тер­ритории было только обузой для победителя, ибо все духов­ные узы племени были связаны с определенной территори­ей . Если и случались изредка небольшие завоевательные войны с другими племенами, то, я уверен, они отличались разве что по масштабу от конфликтов внутри племени или даже рода. Так, например, в битве при Варингари, которая приве­ла к завоеванию водоема Танами, участвовали только муж­чины из племени ванаига, и притом не более двадцати чело­век. И вообще мне не известно ни одного случая заключения военных союзов между племенами ради нападения на другие вальбирийские общины или другие племена.

С технической точки зрения такого рода конфликты между первобытными охотниками можно называть сло­вом "война". И в этом смысле можно прийти к выводу, что человек испокон веков вел войны внутри своего вида и потому в нем развилась врожденная тяга к убийству. Но такое заключение упускает из виду глубочайшие различия в ведении войн первобытными сообществами разного уровня развития и полностью игнорирует отличие этих войн от войн цивилизованных народов. В первобытных культурах низкого уровня не было ни централизованной организа­ции, ни постоянных командиров. Войны были большой редкостью, а о захватнических войнах не могло быть и речи. Они не вели к кровопролитию и не имели цели убить как можно больше врагов.

Войны же цивилизованных народов, напротив, имеют четкую институциональную структуру, постоянное ко­мандование, а их цели всегда захватнические: либо это завоевание территории, либо рабов, либо прибыли. К тому же упускается из виду еще одно, быть может самое глав­ное, различие: для первобытных охотников и собирателеи эскалация воины не имеет никакой экономической выгоды.

Прирост населения охотничьих племен так незначителен, что фактор народонаселения очень редко может оказаться причиной завоевательной войны одной общины против дру­гой. И даже если бы такое случилось, то, скорее всего, это не привело бы к настоящей битве. Вероятнее всего, дело обо­шлось бы даже без борьбы: просто более многочисленная и сильная община предъявила бы свои претензии на "чужую территорию", реально начав там охотиться или собирать пло­ды. А кроме этого, какая прибыль от охотничьего племени, там и взять-то нечего. У него мало материальных ценнос­тей, нет стандартной меновой единицы, из которых склады­вается капитал. Наконец, такая распространенная в новое время причина войн, как обращение в рабство военнопленных, на стадии первобытных охотников не имела никакого смысла из-за низкого уровня производства. У них просто не хватило бы сил и средств на содержание военнопленных и рабов.

Общая картина первобытных войн, нарисованная Сер­висом, подтверждается и дополняется многими исследова­телями, которых я еще постараюсь дальше процитиро­вать[112]. Пилбим подчеркивает, что это были столкновения, но не войны. Дальше он указывает на то, что в охотничь­их сообществах пример играл более важную роль, чем сила и власть, что главным принципом жизни были щедрость, взаимность и сотрудничество.

Стюарт делает интересные выводы относительно веде­ния войны и понятия территориальности:

Прошло немало дискуссий по вопросу о собственности на территорию у первобытных охотников (кочевников): были ли у них постоянные территории или источники питания, и если да, то как они обеспечивали защиту этой собственности. И хотя я не могу утверждать однозначно, но считаю, что это было для них нетипично. Во-первых, малые группы, входя­щие в более крупные общности племени, обычно вступают в перекрестные браки, смешиваются между собой, если они слишком маленькие, или разделяются, если становятся слиш­ком большими. Во-вторых, первичные малые группы не про­являют тенденции к закреплению за собой каких-то специ­альных территорий. В-третьих, когда говорят о "войне" в та­ких общностях, то чаще всего речь идет не более чем об акциях мести за колдовство или что-либо в этом роде. Или же имеются в виду длительные семейные распри. В-четвертых, известно, что главный промысел на больших территориях состоял в сборе плодов, но я не знаю ни одного случая, чтобы территорию с плодами кто-либо защищал от нападения. Пер­вичные группы не дрались друг с другом, и трудно себе пред­ставить, каким образом племя могло бы созвать своих муж­чин, если бы потребовалось объединенными усилиями защи­тить свою территорию, и что могло бы послужить для этого причиной. Правда, известно, что некоторые члены группы брали в индивидуальное пользование отдельные деревья, ор­линые гнезда и другие специфические источники пропитания, но остается совершенно непонятно, каким образом эти "объек­ты" могли охраняться, находясь друг от друга на расстоянии нескольких миль.

К аналогичным выводам приходит и Н. Н. Терни-Хай. В работе 1971 г. он замечает, что хотя страх, гнев и фрустрация представляют собой универсальные пережи­вания человека, но искусство ведения войны развилось на позднем этапе человеческой эволюции. Большинство первобытных общностей были неспособными к ведению войны, так как у них отсутствовал необходимый уровень категориального мышления. У них не было такого поня­тия организации, какое совершенно необходимо, если кто-то хочет захватить соседнюю территорию. Большинство войн между первобытными племенами — это вовсе не вой­ны, а рукопашные схватки. Как сообщает Рапопорт, ант­ропологи встретили работы Терни-Хая без особого вооду­шевления, ибо он раскритиковал всех профессиональных антропологов за отсутствие в их отчетах достоверной ин­формации "из первых рук" и назвал все их выводы о пер­вобытных войнах недостаточными и дилетантскими. Сам он предпочитал опираться на любительские исследования этнологов прошлого поколения, ибо они содержали дос­товерную информацию из первых рук[113].

Монументальный труд Кейнси Райта содержит 1637 страниц текста, включая обширную библиографию. Здесь дается глубокий анализ первобытных войн, основанный на статистическом сравнении данных о 653 первобытных народах. Недостатком этой работы является преимущественно описательно-классификационный ее характер. И все же ее результаты дают статистику и показывают тен­денции, совпадающие с выводами многих других исследо­вателей. А именно: "Простые охотники, собиратели и зем­ледельцы — это наименее воинственные люди. Большую воинственность обнаруживают охотники и крестьяне бо­лее высокой ступени, а самые высокопоставленные охот­ники и пастухи — это наиболее агрессивные люди из всех древних".

Эта констатация подтверждает гипотезу о том, что драч­ливость не является врожденной чертой человека, и по­тому о воинственности можно говорить лишь как о функ­ции цивилизационного развития. Данные Райта ясно по­казывают, что общество становится тем агрессивнее, чем выше в нем разделение труда, что самыми агрессивными являются социальные системы, в которых уже есть деле­ние на классы. И наконец, эти данные свидетельствуют, что воинственности в обществе тем меньше, чем устойчи­вее равновесие между различными группами, а также меж­ду группой и ее окружающей средой; чем чаще нарушает­ся это равновесие, тем скорее формируется готовность во­евать.

Райт различает четыре типа войн: оборонительные, со­циальные, экономические и политические. Под оборони­тельной войной он понимает такое поведение, которое не­избежно в случае реального нападения. Субъектом такого поведения может оказаться даже народ, для которого вой­на является совершенно нехарактерной (не является час­тью его традиции): в этом случае люди спонтанно "хвата­ются за любое оружие, которое подвернется под руку, что­бы защитить себя и свой дом, и при этом рассматривают эту необходимость как несчастье".

Социальные войны — это те, в ходе которых, как пра­вило, "не льется много крови" (похоже на описанные Сер­висом войны между охотниками). Экономические и поли­тические войны ведут народы, заинтересованные в захва­те земли, сырья, женщин и рабов, или ради сохранения власти определенной династии или класса.

Почти все делают такое умозаключение: если уж циви­лизованные люди проявляют такую воинственность, то насколько воинственнее, вероятно, были первобытные

люди[114]. Но результаты Райта подтверждают тезис о мини­мальной воинственности первобытнейших народов и о ро­сте агрессивности по мере роста цивилизации. Если бы деструктивность была врожденным качеством человека, то должна была бы наблюдаться противоположная тен­денция.