Смекни!
smekni.com

Для широкого круга заинтересованных читателей (стр. 39 из 140)

Мнение Райта разделяет М. Гинсберг:

Складывается впечатление, что угроза войн в этом смыс­ле усиливается по мере экономического развития и консоли­дации групп. У первобытных народов можно скорее гово­рить о стычках на почве оскорбления, личной обиды, изме­ны женщины и т. п. Следует признать, что эти общности по сравнению с более развитыми первобытными народами вы­глядят очень миролюбивыми. Но насилие и страх перед си­лой имеют место, и бывают драки, хотя и небольшие. У нас не так уж много знаний об этой жизни, но те факты, кото­рыми мы располагаем, говорят если и не о райской идиллии первобытных людей, то, во всяком случае, о том, что агрес­сивность не является врожденным элементом человеческой натуры.

Рут Бенедикт делит войны на "социально-летальные" и "нелетальные". Последние не имеют целью подчинение дру­гих племен и их эксплуатацию (хотя и сопровождаются длительной борьбой, как это было с разными племенами североамериканских индейцев).

Мысль о завоеваниях никогда не приходила в голову севе­роамериканским индейцам. Это позволило индейским племе­нам сделать нечто экстраординарное, а именно отделить вой­ну от государства. Государство было персонифицировано в не­коем мирном вожде — выразителе общественного мнения в своей группе. Мирный вождь имел постоянную "резиденцию", был достаточно важной персоной, хотя и не был авторитарным правителем. Однако он не имел никакого отношения к войне. Он даже не назначал старшин и не интересовался пове­дением воюющих сторон. Каждый, кто мог собрать себе дружи­ну, занимал позицию, где и когда ему было угодно, и нередко становился командующим на весь период войны. Но как толь­ко война кончалась, он утрачивал всю полноту власти. А государство никак не было заинтересовано в этих кампани­ях, которые превращались в демонстрацию необузданного ин­дивидуализма, направленного против внешних племен, но не наносящего никакого ущерба политической системе.

Аргументы Рут Бенедикт затрагивают отношения меж­ду государством, войной и частной собственностью. Соци­альная война "нелетального" типа — это выражение аван­тюризма, желания покрасоваться, завоевать трофеи, но без всякой цели порабощения другого народа или уничтоже­ния его жизненных ресурсов. Рут Бенедикт делает следую­щий вывод: "Отсутствие войны — не такая уж редкость, как это изображают теоретики доисторического периода... И совершенный абсурд — приписывать этот хаос (войну) биологическим потребностям человека. Нет уж. Хаос — дело рук самого человека".

Другой известный антрополог, Э. А. Хэбл, характеризуя войны самых ранних североамериканских племен, пишет: "Эти столкновения скорее напоминают « моральный эквива­лент войны», как выражается Уильям Джеймс. Речь идет о безобидном отражении любой агрессии: здесь и движе­ние, и спорт, и удовольствие (только не разрушение); да и требования к противнику никогда не выходят за рамки разумных границ". Хэбл приходит к такому же выводу, что склонность человека к войне ни в коем случае нельзя считать инстинктивной, ибо в случае войны речь идет о феномене высокоразвитой культуры. А в качестве иллюст­рации он приводит пример с миролюбивыми шошонами и драчливыми команчами, которые еще в 1600 г. не пред­ставляли собой ни национальной, ни культурной общности.

Революция эпохи неолита[115]

Подробное описание жизни первобытных охотников и со­бирателей показывает, что на рубеже 50 тысяч лет тому назад человек, вероятнее всего, не был жестоким деструк­тивным существом, и потому неправомерно говорить о нем как о прототипе того "человека-убийцы", которого мы встречаем на более поздних стадиях эволюции. Но этого недостаточно. Чтобы понять постепенное превраще­ние человека в эксплуататора и разрушителя, необходимо проследить его развитие в период раннего земледелия, а затем изучить все его превращения: в градостроителя, торговца, воина и т. д.

В одном отношении человек остался неизменным (от Homo sapiens (1/2 млн. лет назад) до человека периода 9 тыс. до н. э.): он жил тем, что добывал в лесу или на охоте, но ничего не производил. Он был в полной зависи­мости от природы, ничего не меняя вокруг себя. Эти от­ношения с природой кардинально изменились с появле­нием земледелия (и скотоводства), которое археологи от­носят к началу неолита (точнее говоря, к периоду "прото­неолита", датируемому 9-7 тыс. до н. э.). Археологи счи­тают, что в этот период земледелие начало развиваться на огромной территории (более тысячи миль) от Западно­го Ирана до Греции, включая ряд областей Ирака, Си­рии, Ливана, Иордании и Израиля, а также Анатолий­ское плато в Турции. В Средней и Северной Европе разви­тие земледелия началось гораздо позже.

Впервые человек почувствовал в какой-то мере свою независимость от природы, когда сумел применить наход­чивость и ловкость для того, чтобы произвести нечто, отсутствующее в природе. Теперь стало возможно по мере роста населения увеличивать площадь обрабатываемой зем­ли и поголовье скота.

Первым большим нововведением названного периода стало культивирование пшеницы и ячменя, которые в этом крае были дикорастущими. Открытие состояло в том, что люди случайно обнаружили: если зерно данного злака опустить в землю, то вырастают новые колосья, а кроме того, для посева нужно выбирать лучшие семена. В дополнение к этому наблюдательный глаз заметил, что случайное скре­щивание разных видов зерна приводит к появлению нового сорта, которого не было до сих пор среди дикорастущих злаков. Мы не в состоянии в деталях описать путь разви­тия зерна от дикорастущих злаков до современной высокоурожайной пшеницы. Ибо это был длительный процесс му­тации, гибридизации, удвоения хромосом, и потребовались тысячелетия, прежде чем человек достиг сегодняшнего уровня искусственной селекции в сельском хозяйстве. Для челове­ка индустриального века, который привык рассматривать доиндустриальное сельское хозяйство как примитивное, от­крытия эпохи неолита, вероятно, кажутся ничтожными и не выдерживающими никакого сравнения с техническими новациями наших дней. На самом деле трудно переоценить значение тех первых открытий человека. Когда ожидание первого урожая увенчалось успехом, это вызвало целый пе­реворот в мышлении: человек увидел, что он по своему усмотрению и по своей воле может воздействовать на при­роду, вместо того чтобы ждать от нее милости. Без преуве­личения можно утверждать, что открытие земледелия ста­ло основой научного мышления в целом, в том числе тех­нологического процесса всех будущих эпох.

Вторым нововведением было скотоводство, которое вошло в жизнь почти одновременно с земледелием. Уже в 9 тыс. до н. э. в Северном Ираке стали разводить овец, а около 6 тыс. до н. э. свиней и коров. Скотоводство стало важ­ным источником питания, давая мясо и молоко. Этот бо­гатый и постоянный источник пищи позволил людям пе­рейти от кочевого образа жизни к оседлому, что привело к строительству деревень и городов[116].

В период протонеолита в охотничьих племенах форми­руется новый тип оседлого хозяйствования, основанный на культивировании растений и приручении животных. Если прежде было принято самые первые следы культур­ных растений относить к периоду 7 тыс. до н. э., то но­вые данные говорят о том, что корни их уходят еще даль­ше (к самому началу протонеолита, около 9 тыс. до н. э.); вывод сделан на основе того, что к 7 тыс. до н. э. куль­тура земледелия и животноводства уже достигла высоко­го уровня.

Прошло еще два или три тысячелетия, пока человече­ство сделало еще одно открытие, вызванное необходимос­тью сохранения продуктов питания, — это гончарное ре­месло; люди научились делать горшки (корзины стали плести еще раньше). С изобретением горшка было сделано первое техническое открытие, для которого понадобились знания химических процессов. Трудно отрицать, что "со­здание первого сосуда стало высоким примером творческо­го потенциала человека"[117]. Таким образом, в границах ран­него каменного века можно вычленить докерамическую стадию, когда еще не было известно гончарное дело, и керамическую стадию. Некоторые старые поселения в Ана­толии (например, раскопки Хакилара) относятся к доке-рамическому периоду, а Чатал-Хююк — город с богатой керамической посудой.

Чатал-Хююк — самый развитой анатолийский город эпо­хи неолита. Когда в 1961 г. археологи раскопали сравни­тельно маленькую часть города, раскопки сразу дали ин­формацию, чрезвычайно важную для понимания экономи­ческих, социальных и религиозных аспектов общества эпо­хи неолита[118].

С начала раскопок было вскрыто десять пластов, са­мый глубокий относился к 6500 г. до н. э.

После 5600 г. до н. э. старое поселение Чатал-Хююк было покинуто по неизвестным причинам и на другой стороне реки возник новый город Чатал-Хююк Западный. По-видимому, он просуществовал 700 лет, а затем люди также ушли из него, не оставив никаких следов разрушения или насилия.

Самое удивительное в этом городе — высокий уровень цивилизации. В захоронениях были найдены очень красивые гарни­туры украшений для женщин, а также мужские и жен­ские браслеты. По мнению Мелларта, многообразие най­денных камней и минералов говорит о том, что важными факторами экономической жизни города были торговля и разработка полезных ископаемых.

Несмотря на эти признаки высокоразвитой культуры, в социальной структуре отсутствуют элементы, характер­ные для более поздних стадий развития общества. Так, в частности, там явно отсутствовали классовые различия между богатыми и бедными. Хотя не все дома одинаковы, и конечно, по их размерам и по характеру захоронений можно в определенной степени судить о социальных раз­личиях, Мелларт утверждает, что эти различия "нигде не бросаются в глаза". И когда смотришь чертежи раскопан­ной части города, то видишь, что здания мало отличают­ся по размеру (в сравнении с более поздними урбанисти­ческими обществами). Мы встречали у Чайлда указание на то, что в деревнях раннего неолита не было института, старейшин; Мелларт также обращает внимание на этот факт в связи с раскопками Чатал-Хююка. Там явно было много жриц (возможно, и жрецов), но нет никаких при­знаков иерархического устройства.