Смекни!
smekni.com

Для широкого круга заинтересованных читателей (стр. 53 из 140)

приспосабливаться для многих представляют внутреннюю опасность, от которой они защищаются тем, что соверша­ют требуемые от них агрессивные действия.

Инструментальная агрессия

Другой вид биологического приспособления составляет ин­струментальная агрессия, которая преследует определен­ную цель: обеспечить (достать) то, что необходимо или желательно. Разрушение само по себе не является целью, оно лишь вспомогательное средство для достижения под­линной цели. В этом смысле данный вид агрессии похож на оборонительную, но в других важных аспектах они значительно отличаются друг от друга. Во-первых, у ин­струментальной агрессии, похоже, отсутствует генетиче­ски заложенная нейронная основа, которая обеспечивает оборонительную агрессию. Среди млекопитающих только у хищников, для которых агрессия служит способом про­питания, существуют врожденные нейронные связи, мо­тивирующие нападение на добычу. Что касается поведе­ния гоминидов и Homo, то оно основано на обучении и не имеет филогенетической программы.

При анализе феномена инструментальной агрессии слож­ность состоит в двусмысленности понятий "необходимое" и "желательное".

"Необходимое", пожалуй, следует определить как бе­зусловную физиологическую потребность, например в уто­лении голода. Когда человек совершает кражу, потому что у него нет элементарного минимума средств, чтобы про­кормить себя и свою семью, такую агрессию можно квали­фицировать только как действия, имеющие физиологиче­скую мотивацию. Так же следует оценивать и поведение первобытного племени, которое перед угрозой голода на­падает на другое, более обеспеченное племя. Но сегодня такие однозначные примеры необходимости встречаются сравнительно редко. Гораздо чаще мы имеем дело с более сложными случаями. Лидеры разных народов считают, что экономическое развитие страны понесет серьезный ущерб, если не будет завоевана территория с полезными ископае­мыми или если они не победят другой народ, который является их экономическим конкурентом. И хотя чаще всего в таких случаях создается идеологическое прикры­тие для простых стремлений к усилению собственной вла­сти или удовлетворению личных амбиций и тщеславия лидеров, все-таки бывают и такие войны, которые в са­мом деле обусловлены исторической необходимостью.

А как определить категорию "желательное"? В узком смысле слова можно было бы сказать: "Желательно то, что необходимо". В таком случае "желательное" соответствует объективной ситуации. Но чаще под "желатель­ным" понимается "желаемое". И если мы возьмем слово в этом смысле, то проблема инструментальной агрессии при­обретает другой аспект, и притом явно важнейший, для понимания мотивации агрессии. По правде говоря, люди хотят иметь не только то, что нужно им для выживания, и не только то, что составляет материальную основу дос­тойной человека жизни. Большинство людей нашего куль­турного ареала (и проживающие в сходных исторических условиях) отличаются алчностью: накопительство, неуме­ренность в пище и питье, необузданность в сексе, жажда власти и славы и т. д. При этом обычно не все, а одна из перечисленных сфер становится предметом чьей-то страс­ти. Но у таких людей есть нечто общее: это то, что они ненасытны и потому вечно недовольны. Жадность — са­мая сильная из всех неинстинктивных человеческих стра­стей. В этом случае явно идет речь о симптоме психиче­ской патологии, о дисфункции, связанной с постоянным ощущением пустоты и отсутствием внутреннего стержня в структуре личности. Жадность — это патологическое про­явление неудачного развития личности и одновременно один из главных грехов как с точки зрения буддизма, так и с позиций иудейской и христианской этики.

Приведем несколько наглядных примеров. Известно, что такие формы жадности, как чрезмерное потребление пищи и беспорядочные покупки, нередко бывают обусловлены депрессивным состоянием человека, который пытается та­ким образом отвлечь себя. Еда и покупки — это символи­ческие действия для заполнения внутренней пустоты, по­пытка хоть на миг избавиться от депрессии. Жадность есть страсть; это означает, что она сопровождается опре­деленным энергетическим зарядом, который неумолимо тя­нет человека к объектам его вожделения.

В нашей культуре жадность значительно усиливается теми мероприятиями, которые призваны содействовать росту потребления. Разумеется, жадный человек вовсе не обязательно должен быть агрессивным при условии, что у него достаточно денег, чтобы кушать то, что ему хочется. Но алчущий, у которого нет достаточных средств для удовлетворения своих желаний, становится нападающим. Яркий пример тому — человек, потребляющий лекарства или наркотики. Он буквально одержим тягой к пилюлям (хотя в большинстве случаев эта тяга существует и посто­янно усиливается по психологическим причинам). Мно­гие, у кого нет средств купить эти пилюли, готовы идти ради них на грабеж, нападение, убийство... И хотя их поведение бывает весьма деструктивным, их агрессия яв­ляется как раз инструментом, а не целью. В историческом аспекте жадность была одной из наиболее частых причин агрессии, и, по-видимому, это был всегда существенный мотив для инструментальной агрессии, понимаемой как потребность в том, что объективно необходимо.

Понимание того, что такое жадность (алчность), за­труднено тем, что эту категорию нередко отождествляют с "личным интересом" (эго-интерес). Последний являет­ся нормальным выражением биологически данного ин­стинкта самосохранения. Этот инстинкт направлен на добывание того, что необходимо для сохранения жизни или для поддержания традиционного и привычного об­раза жизни. Как показали в своих работах Макс Вебер, фон Брентано, Зомбарт и многие другие, главным моти­вом у людей эпохи средневековья (как у крестьян, так и у ремесленников) было желание сохранить свой образ жизни. В XVI в. требования бунтующих крестьян состо­яли не в том, чтобы получить то, что имели городские рабочие; а рабочие совершенно не претендовали на при­обретение феодального хозяйства или богатой "торговой лавки". Еще в XVIII в. нас поражает наличие законов, которые запрещают торговцу отбивать клиентов у кон­курирующего хозяина (например, украшать свой мага­зин, давать более яркую рекламу своему товару или сби­вать цену). Только бурное развитие капитализма приве­ло к тому, что жажда наживы стала мотивом жизни все большего числа людей. Однако алчность — это такая страсть, в которой редко кто отваживается открыто признаться (возможно, сдержи­вающим моментом является существующая религиозная традиция). И потому люди нашли выход из положения в том, чтобы оправдать алчность (по Фрейду, это рационали­зация), назвав ее стремлением к удовлетворению личного интереса. Из этого выстраивается следующий силлогизм:

— удовлетворение личного интереса — это биологиче­ски обусловленное стремление, свойственное самой приро­де человека;

— удовлетворение личного интереса равно алчности;

следовательно,

— алчность коренится в самой природе человека, а не является некоторой страстью, обусловленной характером.

Quod erat demonstrandum[158].

О причинах войн

Важнейшим случаем инструментальной агрессии является война... Стало модно объяснять причины войн деструк­тивным инстинктом человека, на этой позиции стоят ин-стинктивисты и психоаналитики[159]. Так, например, один из крупных ортодоксов психоанализа, Гловер, возражая Гинсбергу, утверждает, что "загадка войн... кроется в глу­бинах бессознательного", и сравнивает войну с "нецеле­направленной формой инстинктивного приспособления"[160].

Сам Фрейд придерживался значительно более реалис­тических взглядов, чем его последователи. В известном письме Альберту Эйнштейну он не утверждал, что война обусловлена человеческой деструктивностью, а видел при­чину войн в реальных конфликтах между группами. Он утверждал, что эти конфликты с давних пор стали ре­шать насильственным путем потому, что нет такого обя­зательного международного закона, который бы предпи­сывал (подобно гражданскому праву) мирное разрешение конфликтов. Что касается деструктивности человека, то Фрейд считал ее сопутствующим явлением, которое дела­ет людей более готовыми к вступлению в войну, когда правительство уже ее объявило.

Любому человеку, хоть мало-мальски знакомому с историей, идея о причинной связи между войной и врож­денной деструктивностью человека кажется просто аб­сурдной. От вавилонских царей и греческих правителей до государственных деятелей современности — все и все­гда планировали свои войны, исходя из самых реальных оснований, тщательно взвешивая все за и против. При­чем мотивы (цели) могли быть самые разные: земли и полезные ископаемые, богатства и рабы, рынки сырья и сбыта, экспансия и самооборона. К числу исключитель­ных, нетипичных факторов, способных спровоцировать военные действия, можно отнести жажду мести или разрушительную ярость малого народа. Но это большая редкость.

Утверждение, что причины войн следует искать в че­ловеческой агрессивности, не только не соответствует дей­ствительности, но и является вредным. Оно переносит внимание с истинных причин на иллюзорные и тем са­мым уменьшает шансы предотвращения войн. Очень важ­ным представляется мне, что тезис о врожденной склон­ности к ведению войн опровергается не только анналами истории, но еще и таким феноменом, как войны перво­бытных народов. Мы уже обращали внимание на тот факт, что первобытные охотники и собиратели вовсе не отлича­лись воинственностью, кровожадностью или разрушитель­ностью, как таковой. Мы видели также, что по мере раз­вития цивилизации возросло не только число захватни­ческих войн, но и их жестокость. Если бы причина войн коренилась во врожденных деструктивных импульсах, то все было бы как раз наоборот. Гуманистические тенден­ции XVIII, XIX и XX вв. способствовали снижению уров­ня жестокости, что было закреплено в международных соглашениях, которые имели силу вплоть до первой ми­ровой войны.