Смекни!
smekni.com

Для широкого круга заинтересованных читателей (стр. 89 из 140)

Обожествление техники и некрофилия

Льюис Мэмфорд установил, что существует связь между деструктивностью и поклонением перед машинной мо­щью — "мегатехникой". Мэмфорд утверждает, что эта связь просматривается еще в Египте и Месопотамии, ко­торые более 5000 лет тому назад имели такие социальные структуры, которые во многом напоминают общественное устройство в странах современной Европы и Северной Америки.

По сути дела, инструменты механизации уже 5000 лет тому назад были отделены от тех человеческих функций и целей, которые не способствовали постоянному росту власти, поряд­ка и прежде всего контроля. Рука об руку с этой протонаучной идеологией шло соответствующее регламентирование и деградация некогда автономной человеческой деятельности: здесь впервые возникает "массовая культура" и "массовый контроль". Есть полный сарказма символизм а том, что вели­чайшим созданием мегамашин в Египте были колоссальные могильники, заселенные мумифицированными трупами, а по­зднее в Ассирии — как и во всех без исключения расширяю­щихся мировых империях — главным свидетельством тех­нических достижений была пустыня разрушенных городов и сел и отравленная почва: прототип "цивилизованного" ужаса нашей эпохи.

Начнём с рассмотрения самых простых и очевидных признаков современного индустриального человека: его больше не интересуют другие люди, природа и все жи­вое. Его внимание все больше и больше привлекают ис­ключительно механические, неживые артефакты. Примеров тому — тьма. В нашем индустриальном мире сплошь и рядом встречаются мужчины, которые к своей автомашине питают более нежные чувства, чем к жене. Они гордятся своей моделью, они за ней ухаживают, они моют ее собственноручно (даже когда достаточно богаты, чтобы заплатить за мойку). В самых разных странах многие автолюбители называют свою автомашину лас­кательным именем; они уделяют машине массу внима­ния, прислушиваются к ней, наблюдают за ее поведени­ем и немедленно принимают меры, если обнаруживаются хоть малейшие признаки дисфункции. Разумеется, авто­машину нельзя назвать объектом сексуального интере­са, но вполне можно утверждать, что это объект любви: жизнь без машины представляется человеку порой куда как более невыносимой, чем жизнь без жены. Разве та­кая "любовь" к автомашине не убедительная примета извращения?

Возьмем другой пример — увлечение фотографией. Каждый, кому приходилось наблюдать поведение турис­та (или свое собственное) с фотоаппаратом в руках, мог убедиться, что фотографирование превратилось в некий эрзац зрительного восприятия[247]. Конечно, чтобы навести объектив на желаемый объект, надо пару раз на него взглянуть, но затем надо только нажимать на кнопку, чтобы отснять пленку и привезти ее домой. При этом самому фотографу достаточно взглянуть и не обязатель­но видеть. Видение — это функция человека, великий дар, полученный от рождения; он требует деятельного отношения к жизни, внутренней собранности; заинтере­сованности и терпения. Сделать снимок, щелкнуть (в самом слове содержится весьма характерный элемент аг­рессивности) означает, по сути дела, что сам процесс ви­дения сведен к получению объекта — фотографии, кото­рая затем будет предъявлена знакомым как доказатель­ство того, что "ее владелец там был". То же самое мож­но сказать о "меломанах", для которых прослушивание музыки превратилось в повод "поиграть" со своей до­машней звуковой системой — проигрывателем, стерео-усилителем и т. д. Слушание музыки для них — это .лишь изучение технических качеств записывающей и вос­производящей аппаратуры.

Еще один пример из этой серии — любитель техники как таковой, аппаратоман (техно-"фан"). Такой человек стремится где только можно использовать технику якобы для экономии человеческой энергии. К таким людям отно­сятся, например, продавцы, которые даже простейшие вычисления делают на счетной машинке. Так же как те автолюбители, которые, выйдя из подъезда, автоматиче­ски плюхаются на сиденье машины, хотя пройти нужно было бы всего один квартал. Многие из нас знакомы с такими народными умельцами, которые любят конструи­ровать различные технические приспособления типа дис­танционного управления: нажмешь на кнопку, а в углу комнаты вдруг забьет фонтанчик, или сама откроется дверь, или что-нибудь еще произойдет в этом роде, весьма дале­кое от реализации практических целей.

Описывая подобные модели поведения, я, разумеется, вовсе не хочу сказать, что пристрастие к фотографии, авто­мобилю или использованию технических приспособлений — это проявление некрофильских тенденций. Но бывает, что страсть к техническим приспособлениям заменяет (вытес­няет) подлинный интерес к жизни и избавляет человека от применения всего того обширного набора способностей и функций, которыми он наделен от рождения. Я вовсе не хочу этим сказать, что инженер, страстно увлеченный про­ектированием различных машин, уже тем самым проявля­ет некрофильский синдром. Он может оставаться при этом весьма творческим человеком, любящим жизнь, что и на­ходит выражение как в его конструктивных технических идеях, так и в его отношении к природе, искусству и к другим людям. Я отношу этот синдром скорее к тем людям, у которых интерес к артефактам вытеснил интерес ко все­му живому, и потому они механически с педантизмом авто­мата занимаются своим техническим делом.

Но еще более зримым некрофильский элемент этого явления становится тогда, когда мы ближе рассматрива­ем непосредственные доказательства связи между техни­кой и деструктивностью. Наше время дает тому немало примеров. Самый яркий пример такой связи дает нам судь­ба Ф. Маринетти — основателя и главы итальянского

футуризма, который всю жизнь был фашистом. В первом "Манифесте футуризма" (1909) он сформулировал идеи, которые нашли полное понимание и поддержку в идеоло­гии национал-социализма, а вначале второй мировой вой­ны были реализованы[248]. Особое чутье художника дало воз­можность Маринетти предсказать и выразить некоторые мощные тенденции, которые были тогда едва уловимы.

Манифест футуризма

1. Да здравствует риск, дерзость и неукротимая энер­гия!

2. Смелость, отвага и бунт — вот что воспеваем мы в своих стихах.

3. Старая литература воспевала леность мысли, вос­торги и бездействие. А вот мы воспеваем наглый отпор, горячечный бред, строевой шаг, опасный прыжок, опле­уху и мордобой.

4. Мы говорим: наш прекрасный мир стал еще прекрас­нее — теперь в нем есть скорость. Под багажником гоноч­ного автомобиля змеятся выхлопные трубы и изрыгают огонь. Его рев похож на пулеметную очередь, и по красо­те с ним не сравнится Ника Самофракийская.

5. Мы воспеваем человека за баранкой: руль насквозь пронзает Землю, и она несется по круговой орбите.

6. Пусть поэт жарит напропалую, пусть гремит его го­лос и будит первозданные стихии!

7. Нет ничего прекраснее борьбы. Без наглости нет шедевров. Поэзия наголову разобьет темные силы и под­чинит их человеку.

8. Мы стоим на обрыве столетий!.. Так чего же ради оглядываться назад? Ведь мы вот-вот прорубим окно пря­мо в таинственный мир невозможного! Нет теперь ни Вре­мени, ни Пространства. Мы живем уже в вечности, ведь в нашем мире царит одна только скорость.

9. Да здравствует война — только она может очис­тить мир. Да здравствует вооружение, любовь к Родине, разрушительная сила анархизма, высокие Идеалы унич­тожения всего и вся! Долой женщин!

10. Мы вдребезги разнесем все музеи, библиотеки. Долой мораль трусливых соглашателей и подлых обы­вателей!

11. Мы будем воспевать рабочий шум, радостный гул и бунтарский рев толпы; пеструю разноголосицу револю­ционного вихря в наших столицах; ночное гудение в пор­тах и на верфях под слепящим светом электрических лун. Пусть прожорливые пасти вокзалов заглатывают чадя­щих змей. Пусть заводы привязаны к облакам за ниточ­ки вырывающегося из их труб дыма. Пусть мосты гимна­стическим броском перекинутся через ослепительно свер­кающую под солнцем гладь рек. Пусть пройдохи-парохо­ды обнюхивают горизонт. Пусть широкогрудые паровозы, эти стальные кони в сбруе из труб, пляшут и пыхтят от нетерпения на рельсах. Пусть аэропланы скользят по небу, а рев винтов сливается с плеском знамен и рукоплескани­ями восторженной толпы[249].

Здесь мы уже встречаем серьезные элементы некрофи­лии: обожествление машин и скоростей; понимание по­эзии как средства для атаки; прославление войны, разру­шения культуры; ненависть к женщине; отношение к ло­комотивам и самолетам как к живым существам.

Второй футуристский манифест (1910) развивает идеи новой "религии скоростей".

Быстрота (сущность которой состоит в интуитивном син­тезе всякой силы, находящейся в движении) по самой своей сути чиста. Медлительность по сути своей нечиста, ибо ее сущ­ность в рациональном анализе всякого рода бессилия, нахо­дящегося в состоянии покоя. После разрушения устаревших категорий — добра и зла — мы создадим новые ценности: новое благо — быстрота и новое зло — медлительность. Быст­рота — это синтез всего смелого в действии. Такой синтез воинственен и наступательно-активен. Медлительность — это анализ застойной осторожности. Она пассивна и пацифична...

Если молитва есть общение с Богом, то большие скорос­ти служат молитве. Святость колес и шин. Надо встать на колени на рельсах и молиться, чтобы Бог нам послал свою быстроту. Заслуживает преклонения гигантская ско­рость вращения гиростатического компаса: 20 000 оборотов в минуту — самая большая механическая скорость, какую только узнал человек.

Шуршание скоростного автомобиля — не что иное, как высочайшее чувство единения с Богом. Спортсмены — первые адепты этой религии. Будущее разрушение домов и городов будет происходить ради создания огромных территорий для автомобилей и самолетов (Выделено отчасти мной. — Э. Ф.).