Сегодня ученый мир, столкнувшийся с загадочными возможностями потусторонних сил, прилагает массу усилий, чтобы доказать или опровергнуть феномен потусторонней жизни. Божью пропасть хотят как-то преодолеть: умирающих людей кладут на сильно чувствительные весы, чтобы измерить вес души, переживших клиническую смерть опрашивают в поисках объективных ощущений, в Англии даже создан целый институт для анализа этих явлений… Однако истинным христианам нет надобности в подобных исследованиях. Наша вера основана на библейских данных и быть иной не должна. Поэтому в отношении к своим умершим родственникам христиане не должны выходить за рамки, определенные им Библией.
Писание также не одобряет молитв к святым, тем более к умершим святым. Послания Павла к христианам в Ефесе, Филиппах, Коринфе и Риме, адресованные «святым» (напр. Еф. 1:1), которые были живыми людьми, а не усопшими. Не поклонялась и не молилась Первоапостольская церковь и христианским мученикам Стефану и Иакову Алфееву. Неужто если обращение к духам умерших людей осуждалось в Писании (напр. Ис. 8:19-20) как языческое заблуждение и даже оккультное явление, то в его христианском выражении оно перестало быть грехом? Неужели запретом на общение с умершими Бог не преследовал цель запретить эту практику именно среди Его народа и ему во благо? В этом смысле слова из «Апостольского символа веры» «Мы верим... в общение святых» противоречат Писанию (разумеется, каноническим книгам Библии), которое запрещает как молитвы к умершим, так и молитвы об умерших.
Штат земных «посредников» и «ходатаев» унижает Христа как Единого Посредника между Богом и людьми. Его наличие в православной практике делает Бога чрезмерно строгим, неприступным или нелюбящим, Который без заступничества смертных святых не может выслушать верующего. Нигде в Писании не говорится о том, что живые могут получать благословения или блага от тех, кто уже давно умер, или через молитвы к ним. Даже народная пословица и та гласит: "Это поможет, как мертвому кадило".
Поскольку дни почитания большого числа православных святых были связаны с определенными языческими праздниками, становится ясно, что Православная церковь просто заимствовала многие языческие обряды, не задумываясь о факте противоречия между ними и Писанием. Ярким примером смешения языческих и христианских обычаев является празднование дня Святого Валентина 14 февраля, лишившееся какого-либо духовного смысла. Святой Валентин, живший в III веке, является общим святым и Католической, и Православной церквей. Он был епископом итальянского города Терни в то время, когда христиане подвергались преследованиям со стороны императора Клавдия. Однажды Валентин исцелил от слепоты дочь сановника Астериуса, после чего вся семья сановника приняла христианство. Это вызвало гнев императора - и 14 февраля 269 года епископ был обезглавлен. Однако за этой датой следовал ежегодный древнеримский праздник плодородия (Луперкалии), посвященный супруге Юпитера, богине Юноне – покровительницы влюбленных пар. Луперкалии начинались 15 февраля, а в ночь на 14 февраля юноши тянули жребий, чтобы установить, какая девушка будет их сексуальным партнером на год.
Правда, папа Гелазий еще до установления дня поминовения Святого Валентина в 496 году запретил праздновать Луперкалии. Тем не менее поскольку в этом празднике смешалось святое с грешным, в 1969 году Католическая церковь изъяла его из церковного календаря. Православная же церковь не сделала этого. По словам профессора Московской духовной академии диакона Андрея Кураева, частица мощей святого Валентина хранится в храме Христа Спасителя, и молитва святому позволяется, если она наполнена христианским содержанием. В действительности же произошло не освящение светского 14 февраля, а осквернение церковного. Повод для этого дала сама Церковь. Поскольку одной из традиций этого языческого праздника было дарить друг другу записки с именами влюбленных, христиане переняли этот обычай, записывая на открытках имена святых. По этой причине святого Валентина, казненного 14 февраля, стали считать покровителем влюбленных. Вот так языческие боги-покровители с легкой руки церковных властей стали святыми-покровителями. Понятно, что данный синкретизм в православной богослужебной практике противоречит не только Писанию, но и ее древним истокам.
На этих примерах мы видим, что Православная церковь уклонилась от Первоапостольского учения, в котором, как оно описано в Новом Завете, невозможно обнаружить такой обрядовости, даже заимствованной из иудаизма. Апостол Павел призывал к «разумному», а не мистическому (непонятному) служению (Рим. 12:1). Уже в Ветхом Завете послушание ценилось выше, чем приношение жертв (1 Цар. 15:22; Иер. 7:22-23). Автор Послания к евреям относится к ветхозаветной обрядовости как к временному (детскому) воспитательному средству, отмененному Христом (Евр. 7:11-19; 8:4-7; 9:8-15; 10:1-10; ср. Деян. 17:25). Бог допустил уничтожение Иерусалимского храма, чтобы образцом для христиан могла послужить лишь синагога, где основное значение придавалось толкованию Писания и практике общей молитвы. Вот почему восточные протестанты считают ветхозаветную обрядовость временным воспитательным средством как неизменную спутницу закона.
2.5. Институт священства и статус священной утвари.
Православное учение о священстве суммирует Игорь Ефимов следующим образом: «Христова Церковь, как и ветхозаветная, должна иметь законное священство (Еф. 4:11; 1 Кор. 12:28; Евр. 5:4-5; 7:12; Ис. 66:20-21)... В Новом Завете священствовать может не всякий, а только избранный и поставленный (Мк. 3:13-15; Лк. 6:13; 10:1; Ин. 15:16; 20:21; 1 Тим. 1:1; Гал. 1:1; Евр. 5:4). На священническое служение поставляются через возложение рук с молитвою, в котором подается особый дар Святого духа (Деян. 6:6; 14:23; 1 Тим. 4:14; 5:22; 2 Тим. 1:6; Тит. 1:5; Деян. 8:18-23; 20:28). Только святые Апостолы, получившие Святого Духа в день Пятидесятницы, и пастыри Церкви, принявшие преемственное от них руковозложение, имеют право:
а) учить истинам веры (Мк. 3:13; Мф. 10:6-7; 28:19-20; 1 Тим. 5:17; 2 Тим. 4:2; 2 Тит. 1:9; 1 Кор. 12:28-30);
б) священнодействовать, оставлять или отпускать людям грехи (Лк. 22:19; Мф. 28:19; 1 Кор. 4:1; Иак. 5:14; Еф. 4:11-12; Мф. 16:18-19; 18:18; Ин. 20:21-23; Деян. 19:18);
в) управлять людьми в деле веры (Лк. 10:16; Деян. 5:1-10; 1 Пет. 5:1-2; 1 Тим. 5:17; Втор. 4:2; Тит. 2:15; Евр. 13:17) и, как старшие в делах веры, благословлять людей (Лк. 10:16; 24:50; Евр. 7:7)».
Евангельские христиане как и западные протестанты отрицают возможность сохранения в новозаветной Церкви института священства, а также правомочность передачи Божественной благодати посредством церковных таинств. Как церковные таинства, так и служителя выполняют вспомогательные функции назидания, воспитания и укрепления веры рядовых верующих, но не являются средствами ниспослания благодати. Благодать же подается через познание Слова Божьего, молитвенное общение с Богом и практическую христианскую жизнь, следующую полученному такими путями Божественному знанию. Молитвы, песнопения и другие богослужебные действия разными способами служат цели познания и исполнения воли Божьей, открытой нам в Писании. Важно не само таинство, а то, о чем оно символически свидетельствует.
Поскольку с приходом Первосвященника Иисуса Христа надобность в других священниках отпала, никто из современных верующих не может претендовать на обладание полномочиями исключительного ветхозаветного священства или новозаветного апостольства. Во Христе все стали одним общим священством, верой получив доступ к благодати Божьей. По этой причине в евангельском братстве высшим церковным авторитетом признается не священник или пастор, а членское собрание поместной общины. К тому же все священнослужители (в евангельском понимании служители) представляют собой носителей одного из даров Духа Святого и в духовном отношении равны всем остальным верующим. Таким образом, апостольская преемственность призвана взаимодействовать с проявлением даров Духа Святого (прежде всего управления и учительства).
В этом отношении восточным протестантам близки идеи, положенные в основу книги прот. Н. Афанасьева: «Служение мирян в Церкви» (Париж, 1955). В первой части книги автор формулирует новозаветное учение о «царственном священстве» всех членов Церкви (см. 1 Пет. 2:5; Откр. 1:6; 5:10) как исполнение ветхозаветного пророчества (Исх. 19:6), а также приводит ссылки на это у ранних отцов Церкви. Он доводит, что на священство всех христиан указывают основные церковные таинства: крещение, миропомазание и евхаристия. Первые два вводят человека в Церковь, последнее поддерживает эту причастность к ней. Все христиане святы, потому что приносят вместе духовную жертву евхаристии. Хотя не все из них имеют «благодать предстоятельства», но предстоятель не противополагается народу, как «священник» — непосвященным, а предстоит, как Первосвященник среди священников. Автор заявляет, что все эти служители равны между собой, так что никто из них не может быть старшим в духовном смысле. Вторая часть книги посвящена служению мирян в области церковного управления и учительства, где они не являются сослужителями клиру. При этом автор убежден, что благодать предстоятельства предполагает лишь благодать управления и учительства, а не благодать священства, которая принадлежит всем членам народа Божия.
В другой своей работе «Неизменное и временное в церковных канонах» Н. Афанасьев описывает православное представление о Церкви: «Новозаветная Церковь есть избранный народ Божий (1 Пет. 2:9). В своей совокупности избранный новозаветный народ составляет Тело Христово, глава которого есть Сам Христос (1 Кор. 12:12, 27). Пребывать в Церкви означает состоять в Теле Христовом, быть его членом чрез приобщение к Телу Христову. "Чаша благословения, которую мы благословляем, не есть ли приобщение Крови Христовой? Хлеб, который преломляем, не есть ли приобщение Тела Христова? Один хлеб и мы многие одно тело; ибо все причащаемся от одного хлеба" (1 Кор. 10:16-17). Евхаристическое собрание есть собрание избранного народа Божъего с Христом Богом в Его присутствии, есть церковное собрание, ибо где двое или трое собраны во имя Его, там и Он, есть полнота Церкви, так как в Евхаристической жертве пребывает весь Христос» (цит. по: Живое предание. Париж, 1937).