Яков Кротов делает итог советско-церковных отношений: «Многие свои поступки Патриарх оправдывает желанием предотвратить раскол Церкви, но именно в его патриаршество этот раскол стал печальной реальностью: уходят к "катакомбникам", "старостильникам", "карловчанам" и прочим малочисленным, но многочисленным группировкам, желающим быть святее Святейшего. Авторитет Русской Церкви среди зарубежных христиан упал резко: имидж гонимой страдалицы, тоже бывший весьма далеким от правды, развеялся окончательно, теперь приходится бороться с имиджем Церкви, гонящей всякое инакомыслие» (Архипастырь архистада, журнал «Итоги», 1999).
Связь с государством не позволяет Православной церкви принимать чисто духовные решения, ведь в них всегда замешивается политика. Взять к примеру, тот же запрет на евхаристическое общение между Московским и Константинопольским Патриархатами, инициированный Москвой, после событий создания в Украине собственной Церкви и юрисдикции приходов в Эстонии. Можно вспомнить и вступление РПЦ во Всемирный Совет Церквей, которое было санкционировало в 1961 году ЦК КПСС, считавшем, что завербованным священнослужителям будет проще влиять на религиозные и общественные круги Запада, чем официальным дипломатам. При царе РПЦ служила царю, при Советах – Советам, при демократах – демократам, лишь бы как-то влиять на светскую власть.
О методах же борьбы с еретиками, предлагаемым Церкви со стороны государства можно судить по следующей цитате из статьи «Если ересь грех, то любой грех есть ересь» о. Филиппа П.: «В Византии в эпоху Вселенских Соборов еретики не стеснялись идти на многочисленные политические интриги для привлечения на свою сторону императорской власти и достижения тем самым реванша; в ход пускались доносы и обвинения, ничего общего с богословием не имевшие, и расправа с неугодными императорской власти личностями шла довольно успешно, не исключая прямое насилие. Что порождало и противодействие в условиях, благоприятствовавших православным, когда подобным же образом поступали с еретиками. Однако принцип использования догматов и канонов не как истин веры, подлежащих постепенному молитвенному усвоению в свете Откровения, а как инструмента расправы с инакомыслящими в политической и придворной борьбе в императорской Византии или даже в предреволюционной России (случай подавления противников церковной реформы патр. Никона или движения имяславцев на Афоне) остается еще не вполне преодоленным отягчающим наследием той сложной эпохи». Итак, Церковь часто пыталась решать свои проблемы навязанными государством средствами, в частности политическим насилием, которое очень легко было выдать за законное.
Такое многовековое подхалимство и раболепствование разучило ее обличать власть имущих, как и Лютеранскую церковь во дни Гитлера, социальную модель которой применил к русскому православию еще Петр I. О том, что лютеровскую модель унаследовала и современная РПЦ говорит снова там же Кротов: «Патриарх часто упоминает лютеранскую модель отношений Церкви и государства как идеальную, делает все, чтобы добиться авторитета и у общества, и у правительства. Но вместо стройной системы взаимоуважения образуется извечная российская мутота. Денег патриарху номенклатура от своих доходов дает (судя по косвенным данным, основная масса идет от Газпрома и торговли оружием), но куда меньше положенных по Библии десяти процентов. То же относится и к рядовой пастве, включая те десятки миллионов, которые при каждом опросе именуют себя "православными". Мнение церковной власти вообще и Патриарха в частности при голосовании — один из последних факторов. Некоторым оправданием Патриарха может служить, что "лютеранская модель" давно исчерпала себя и на Западе, это карета даже не прошлого, а позапозапрошлого века».
Отдельные православные иерархи были настолько соединены с политикой, что потерпели и даже погибли от властей противоборствующей стороны. Впрочем, сами православные зачастую неплохо справлялись с ролью палачей, чуждой истинному христианину, забыв слова Иоанна Дамаскина: «Не дело царей давать законы Церкви», не говоря уже о мученичестве образцового обличителя этого порока в Церкви IV-го века – Иоанна Златоуста.
Под давлением светский властей в исторической Церкви (католицизме и православии) были узаконены многие неевангельские обычаи и правила. Даже если этого не требовали сами власти, методы насильственного их внедрения были неевангельскими. Чего стоит только силовое распространение детокрещения в африканских церквах Киприаном Карфагенским, а затем Августином, приведшее к полному исчезновению христианства во всем этом некогда переполненном христианскими церквами регионе. Это стало возможным потому, что в карфагенские церкви влились толпы невозрожденных людей, сделав их уязвимыми для нравственных пороков и бессильными перед жизненными испытаниями.
Еще во дни Иоанна Златоуста ощущалась эта опасность, когда он писал: «Оттого и извратилось все, оттого и растлилась вселенная, что никто нисколько не заботиться жить по-Божьи. Оглашенные, питая такие мысли, не обнаруживают никакого попечения о благочестивой жизни. Из крещенных одни приняли крещение в детстве, другие в болезни, и, так как не имели никакого усердия жить для Бога, то по выздоровлении тоже не прилагают заботы» (Св. Иоанн Златоуст. Творения, СПб, 1896, т. 9, с. 222).
На заре православной и вообще христианской веры для многих христиан было за честь пострадать за обличение царей и правителей, чего сегодня уже не увидишь. А не мешало бы вспомнить об этом. Вот как Григорий Богослов передает ответ епископа Василия Кесарийского местному правителю, который пригрозил ему лишением имущества и изгнанием:
«Ежели можешь, угрожай иным, а это ни мало нас не трогает... потому что не подлежит описанию имущество того, кто ничего у себя не имеет, разве потребуешь от меня и этого волосяного рубища и немногих книг, в которых состоят все мои пожитки. Изгнания не знаю, потому что не связан никаким местом, и то, на котором живу теперь, не мое, и всякое, куда меня ни кинут, будет мое. Лучше же сказать, везде Божие место, где ни буду я пресельником и пришлецем (Пс. 38:13). А истязания что возьмут, когда нет у меня и тела, разве разумеешь первый удар, в котором одном ты и властен? Смерть же для меня благодетельна: она скорее препошлет к Богу, для Которого живу и тружусь, для Которого большею частью себя самого я уже умер, и к Которому давно поспешаю... Ибо во всем ином, о правитель, мы скромны и смирнее всякого - это повелевает нам заповедь, и не только пред таким могуществом, но даже пред кем бы то ни было, не поднимаем брови, а когда дело о Боге, и против Него дерзают восставать, тогда, презирая все, мы имеем в виду одного Бога. Огонь же, меч, дикие звери и терзающие плоть когти скоре будут для нас наслаждением, нежели произведут ужас. Сверх этого оскорбляй, грози, делай все, что тебе угодно, пользуйся своею властью. Пусть слышит о сем и царь, что ты не покоришь себе нас и не заставишь приложиться к нечестью, какими ужасами ни будешь угрожать» (Слово 43. Надгоробное Василию архиепископу Кесарийскому).
Такой была Церковь четвертого века, еще не успевшая пристраститься к богатству, от имени которого заигрывала с государством. Перестав же беспокоиться о духовном и сделав его лишь удобной ширмой для сокрытия своих корыстных целей, духовенство повело православный народ к удовлетворению исключительно земных потребностей. В итоге на место духовного подвижничества древнего православия пришел класс «новых монахов», занятых не духовными размышлениями и молитвами, а плотскими развлечениями и тунеядством, что не понравилось еще Петру I, а в последнее время привело к особым воззваниям нынешнего патриарха Алексия II.
Примечательно, что дискредитировали себя связью с политикой или увлечением земным богатством, как раз не рядовые православные христиане, а иерархи высшего сана. Вот как описывает создание РПЦ МП Глеб Якунин в той же статье:
«С точки зрения православных канонов, благодатные структуры управления Церковью могли быть воссозданы только по действующим на тот момент каноническим правилам, и лишь затем, согласно этим правилам, они могли быть изменены. Но в нарушение всех канонических норм в 1943-45 гг. богоборческой властью была создана совершенно новая, чуждая православной традиции религиозная организация тоталитарного типа, с новыми, ранее не существовавшими церковными правилами, со структурой управления, копирующей сталинское политбюро („митрополитбюро”) и фактически подходящей под модное ныне определение „тоталитарная секта”, не имеющей ничего общего ни с российскими, ни со вселенскими каноническими правилами православия».
3.3. Тенденция сращивания православия с государством.
"Государство позволило Русской Православной Церкви играть особую, доминирующую роль в общественной и политической жизни страны", - говорится в меморандуме Парламентской Ассамблеи Совета Европы (ПАСЕ), принятом на заседании в Страсбурге в 2002 году. Как отмечается в документе, "на практике это выливается в то, что православные священники имеют очевидные преимущества по части служения в школах, воинских частях, больницах и тюрьмах". С резкой критикой действий Московского Патриархата выступил на сессии представитель России Сергей Ковалев, который заявил, что Русская Православная Церковь "настойчиво стремится вернуть себе положение государственной религии, к которому она привыкла на протяжении веков". С. Ковалев полагает, что трудно найти страну, где иерархи религиозной организации имели бы государственную охрану, государственный транспорт и прочие подобные привилегии. О государственном обеспечении патриарха, еще в 1995 году Глеб Якунин писал следующее: «Патриарх Алексий II имеет 2 бронированных правительственных ЗИЛа, президентскую охрану, кремлевскую спецсвязь. Даже по краям его патриаршей кафедры в храме стоят теперь „двое в штатском” без видимых признаков религиозности. Такого нет ни у одного греческого патриарха, ни даже у Папы Римского!»