Но мы уже признали "наличие сосуществующих конфликтующих или сменяющих друг друга рациональностей". Отсюда только шаг до признания плюрализма истин. А это краеугольный камень релятивизма. Признать нормы рациональности "истинными" и в то же время допустить, что одни нормы могут не согласовываться и даже противоречить другим, значит признать победу релятивизма. Истина в качестве критерия рациональности не работает или работает со сбоями.
Можно в качестве цели научного познания указать нечто менее обязывающее, нежели приближение к истине. Например, взять какой-либо из существенных для определения научной рациональности предикатов, объявить соответствие этому предикату Целью науки и оценивать результаты научной деятельности и саму деятельность по степени близости к этой Цели.
Разумеется, и выбор такого предиката, и аргументация, обосновывающая его применение в качестве критерия научной рациональности, должны иметь под собой определенный гносеологический фундамент. Скажем, со времен Аристотеля в философии жива идея о том, что только согласованное (непротиворечивое) знание может быть адекватным объективной действительности. Поэтому вопрос об истинности знания может быть переформулирован в вопрос о его последовательности. Если признать эти вопросы равнообъемными, то есть возможность наметить стратегию методологического решения вопроса об истинности знания, которая заключается в установлении его "когерентности" (по мнению многих современных исследователей, такая переформулировка вопроса позволяет уйти от ряда гносеологических трудностей: например, от проблемы методов установления эмпирической достоверности знания66).
Подобную стратегию предлагал И. С. Алексеев: "...Рациональность науки будет заключаться в согласованности отдельных элементов знания. Именно согласованность будет выступать в качестве основной характеристики идеала организации знания, к которой как к цели должна стремиться деятельность по его получению"67. Так рациональность становится синонимом достигнутой согласованности, а теория научной рациональности должна заниматься выяснением типов и уровней согласованности элементов знания в теоретической системе, согласованием самой системы с экспериментальными данными, согласованием различных теорий в рамках дисциплины, согласованием дисциплин в междисциплинарных программах и, наконец, согласованием всей науки с прочими подсистемами человеческой культуры.
Эта концепция обобщает методологические критерии "внутреннего совершенства" и "внешнего оправдания", выдвигавшиеся А. Эйнштейном для оценки научных теорий: согласованность элементов научного знания на всех уровнях вплоть до социокультурного и согласованность этого знания с эмпирическими данными. Если это обобщение взять за универсальный критерий рациональности в науке, то ясно, что ни одно конкретно-историческое состояние науки и научного знания этому идеальному критерию не удовлетворяет. Любая теория - от узкоспециальных до фундаментальных - сталкивается с "аномалиями" и "контрпримерами", ученые используют альтернативные теории, не согласующиеся друг с другом, но позволяющие согласовать различные классы фактов; объяснения одного и того же наблюдения на основе различных теорий могут не согласовываться и даже быть "несоизмеримыми"... Означает ли это, что реальная наука нерациональна? Или же ее следует считать "относительно рациональной" в той степени, в какой она приближена к идеалу согласованности?
Далее спросим: рационально ли поступает ученый, рассогласовывающий рациональную теорию, например, обнаруживая и исследуя "аномалию", вводящий добавочное допущение, необходимое для согласования с аномальным фактом, но нарушающее согласованность с другими теориями или даже с существующей картиной мира? Утвердительный ответ предполагает допущение: любое "рассогласование" научного знания рационально в том и только в том случае, если оно временно, инструментально, является средством для достижения более полной согласованности внутри теории или между теориями. Но это значит, что научная деятельность рациональна только "задним числом", то есть когда достигнута "более полная согласованность" (впрочем, понятия "более" и "менее" здесь требуют каких-то серьезных уточнений!).
Кроме того, если признать, что согласованность элементов научного знания (то есть понятий, теорий, суждений и т.д.) с экспериментальными данными в гносеологическом отношении может быть истолкована как "истинность" этих элементов, то рассуждение о научной рациональности вернулось бы на уже пройденную тропу...
Можно попытаться установить некоторую иерархию целей научной деятельности, в которой согласованность или логичность не окажутся главенствующими. Рациональность будет по-прежнему пониматься как Целесообразность, но абсолютной Рациональностью будет та, которая является целесообразной по отношению к Высшей Цели, а прочие рациональности-целесообразности, соотнесенные с более низкими целями, будут лишь относительными.
"Рациональность всякой деятельности, - пишет И. Т. Касавин, - состоит в ее способности наиболее эффективно и с наименьшей затратой сил удовлетворять некоторую социальную потребность", "некоторая потребность является рациональной, если ее удовлетворение способствует социальному прогрессу, нерациональной - если она не имеет к нему реального отношения, и иррациональной - если она противоречит ему"68. Речь идет о рациональности "как таковой", и связь с научной рациональностью не вполне ясна, ибо научная деятельность и ее результаты соответствуют различным социальным потребностям, в том числе и нерациональным, и даже иррациональным. Отсюда следует, что рациональная наука вполне способна приводить к нерациональным последствиям. Именно этот вывод, как мы помним, вызывает сомнения в рационализме и рациональности вообще. Поиск "адекватного воплощения" Рациональности в таком случае должен переключиться с исследования критериев научности на исследование критериев социального прогресса. Тема эта достойна самого серьезного внимания. Но думаю, что попытки найти универсальные критерии общественного прогресса натолкнутся на трудности, еще более значительные, а опасность релятивизма возрастет.
Поэтому возникает сомнение в том, можно ли вообще говорить о каких-то "формах рациональности", или же рациональность вообще и научная рациональность, в частности, являются чем-то аморфным, не имеющим собственной реальности, неким фантомом, который возникает тогда, когда что-то неблагополучно в нашей духовной сфере, когда на первый план выступает желание найти причины этого неблагополучия; быть может, рациональность - это то, над чем задумываются лишь в периоды кризисов, когда шатаются стандарты, стереотипы, привычные схемы деятельности, в том числе интеллектуальной деятельности, теряются ориентации, колеблются ценности и т. д.?69
Такая позиция в чем-то перекликается с методологической концепцией Т. Куна. В ней, как мы помним, подобные периоды кризисов, "духовного разброда и шатания", назывались периодами без рациональности, периодами, в которые наступает тоска по "нормальной", рациональной науке, и она буквально гонит ученых под сень новой парадигмы, которая позволит жить в условиях равновесия, создаст ощущение того, что мир понятен, а познание осмысленно, что разум имеет прочные основания. Рациональность - мираж, сулящий уверенность, душевный покой и счастье интеллекта, очень похожий на нечто осязаемое и "плотное", доступное уму и чувству, но исчезающий, как только к нему приближается вплотную методолог, пытаясь уловить этот мираж в сеть понятий и суждений.
Неужели философия и методология обречены на погоню за миражами? Я согласен: рациональность - это проблема, не допускающая априорных решений. Именно это показывает неудача различных вариантов "абсолютистской" стратегии. Нет спору, что эта проблема наиболее остро встает в периоды духовных кризисов. Но из отсутствия "готовых решений" этой проблемы нельзя делать заключение о невозможности решений вообще. А если они возможны, то задача методологии и философии как раз и состоит в определении этих возможностей. Быть может, неудачи в этом направлении имеют причиной не особую призрачную природу рациональности, а нашу методологическую "зашоренность", стремление во что бы то ни стало определить рациональность как то, что удовлетворяет нашим устоявшимся представлениям о рациональном, а когда мы обнаруживаем, что таким образом вращаемся в порочном круге (об этом подробнее будет сказано ниже), то спешим объявить проблему неразрешимой, нервно срываясь в методологический нигилизм?
"Выражение "рациональность", как бы ни было оно естественно с логической точки зрения, - пишет А. Мотыцка, - я считаю не только излишним, но утверждаю также, что оно вредно, и не только потому, что неточность, неопределенность, многозначность термина считаются его логическими недостатками, но прежде всего потому, что из-за этих недостатков словечко "рациональность" провоцирует философов на размышления и поиски, ведущие в тупики и методологические капканы"70.
Не лучше ли отказаться от этого понятия, а в тех случаях, когда традиция философствования побуждает к анализу противопоставлений "рационального" и "иррационального", заменять его более ясными и менее обязывающими терминами: логичность, целесообразность простота, эффективность, согласованность и т. п.? Такое решение, с виду столь простое и напрашивающееся, скорее всего было бы ошибочным. Попытаемся показать это в следующем очерке.