И. Лакатос в "Доказательствах и опровержениях" распространяет эту связь на сферу развивающейся математики. При этом новым значением наполняется "эмпиризм". Разумеется, в математике нет и намека на "эмпирический базис" в виде "протокольных высказываний" или "эмпирических конвенций". Но путь исследования в математике по своей рациональной структуре тот же, что в эмпирическом естествознании: и здесь "контрпримеры" выполняют ту же функцию, вынуждая исследователя модифицировать выдвинутые гипотезы, совершенствовать доказательства, использовать эвристический потенциал принятых допущений либо выдвигать новые. Никакой особой "математической рациональности", отдельной и отделенной от научной рациональности в целом, нет и не может быть. Она так же проникнута "рациональным критицизмом", как вся наука.
Но если бы "рациональный критицизм" сводился к фанатическому требованию беспощадной фальсификации, наука не только утратила бы свое очарование одной из наиболее прекрасных сфер человеческой духовности, но стала бы практически и методологически бессмысленной. Это становится еще яснее при обращении к реальной истории науки. Непредвзятое рассмотрение исторических перипетий научных идей и теорий сразу ?a сталкивается с тем фактом, что "догматический фальсификационизм" есть такая же утопия, как формалистические мечты о "евклидовской" рациональной науке. "Контрпримеры" и "аномалии" отнюдь не всегда побуждают ученых расправляться со своими теориями с тупой прямолинейностью modus tollens; в подавляющем большинстве случаев рациональное поведение исследователя заключает в себе целый ряд интеллектуальных стратегий, общий смысл которых - идти вперед, не цепенея от отдельных провалов в неудач, если это движение обещает все новые эмпирические успехи и обещания сбываются.
Но если это так, то возникает разрыв между "теоретической рациональностью", как ее понимает "критический рационализм" и практической рациональностью развивающейся науки. И. Лакатос очень остро ощущал эту проблему и видел в ней ахиллесову пяту "критического рационализма". В споре реальной науки и ее абстрактных моделей перевес должен быть на стороне науки. А наука не существует иначе, как в своей истории. Поэтому для спасения "критического рационализма" необходимо идти навстречу науке и ее истории. Осознание этого фундаментального для философии науки XX века условия выражается И. Лакатосом в парафразе кантовского изречения: "Философия науки без истории науки пуста, история науки без философии науки слепа".
Обращаясь к истории науки, методолог обязан включить в теоретическую модель научной рациональности такие факторы, как соперничество научных теорий, проблему выбора теорий и методов, проблему исторического признания и отвержения научных теорий. Он должен рационально объяснить те процессы, которые не укладываются в упрощенные, догматические, оторванные от реальной истории схемы.
Эту задачу и принял на себя И. Лакатос. Он признал необходимость реформирования "критического рационализма", но не отказа от рационалистической установки, к чему так или иначе склонялись те философы и историки науки, которые справедливо критиковали эту концепцию за ее аисторизм и оторванность от реальной научной практики, но настолько размывали границы научной рациональности, что последние как бы исчезали вовсе.
Результатом усилий по решению этой задачи стала выработанная И. Лакатосом методологическая концепция "утонченного фальсификационизма" или методология научно-исследовательских программ. К концу 60-х годов концепция была в основном сформулирована и получила наиболее отчетливое выражение в известной работе "Фальсификация и методология научных исследовательских программ" (1970 г.).
Комментаторы часто подчеркивают, что Лакатос представляет развитие науки не как чередование отдельных научных теорий, а как "историю рождения, жизни и гибели исследовательских программ" . Это действительно так, но сама эта идея не является "интеллектуальной собственностью" И. Лакатоса. Она фактически лежала в основе попперовской философии науки. Достаточно напомнить ту чрезвычайную роль в развитии науки, какую философы попперовского круга отводили "метафизическим идеям" - тому, что пронизывает "тематическим единством" (если воспользоваться термином Дж. Холтона) магистральные направления научной мысли. Идеям, которые не отвергаются из-за частных столкновений с "эмпирическим базисом", а, напротив, побуждают исследователей вновь и вновь совершенствовать научно-верифицируемые гипотезы. У. Бартли резонно заметил, что концепция "научно-исследовательских программ" была в основных чертах сформулирована уже самим Поплером, а также Дж. Агасси и Дж. Уоткинсом, говоривших о "метафизических исследовательских программах"267. Разумеется, это нисколько не умаляет вклад И. Лакатоса, придавшего этой идее особый смысл и значение.
Вообще говоря, взгляд на историю науки как арену борьбы, соперничества "концептуальных систем", элементами которых могут выступать не только отдельные понятия и суждения, но и сложные комплексы динамически развивающихся "идей", теорий, исследовательских проектов и их взаимосвязей, характерен для исторически мыслящих философов науки, среди которых было немало и тех, кто сочувственно относился к некоторым замыслам логического эмпиризма. Традиция "историцизма" восходит к У. Уэвеллу и П. Дюгему, среди крупных мыслителей XX века, близких этой традиции, можно назвать А. Бергсона, Г. Башляра, Л. Флека, А. Койре, А. Ф. Лосева, М. К. Мамардашвили и многих других мыслителей разных мировоззрений и методологических ориентации.
По мнению Т. Куна, последовательности научных теорий всегда выстраиваются вокруг "догматически" усвоенных идей интеллектуальной элиты. Это и есть то, что он называет "парадигмой" . В терминах И. Лакатоса - это "жесткое ядро" научной исследовательской программы. К. Хюбнер говорит о "практически-регулятивных идеях", применяемых к последовательности аксиоматически-структурированных теорий, которые, в свою очередь, входят в "исторические системные ансамбли" ("мир правил, по которым мы живем и действуем в каждый данный момент времени")268. Соответственно развитие науки понимается Куном как чередование "догматических" и "революционных" периодов, Лакатосом - как конкуренция научно-исследовательских программ, Хюбнером - как "самодвижение системных ансамблей"269. а П. Фейерабендом - как беспрерывная "пролиферация" и свободная конкуренция интеллектуальных новинок, научный статус которых устанавливается по конвенции.
Есть нечто общее у этих и аналогичных концепций: они исходят из неоспоримого факта исторического роста (развития?) науки и так или иначе пытаются найти стимулы и механизмы этого движения. Их не устраивает грубое разделение объяснений этого факта на "интерналистское" (наука движется автономно и спонтанно, заключая причины и механизмы своего движения в своей собственной сущности) и "экстерналистское" (наука движется под определяющим воздействием "внешних", то есть социальных - экономических, технических, политических, культурных и др. факторов). Они пытаются зафиксировать (или сконструировать) некие устойчивые формы (или отсутствие таковых), в которых это движение может быть теоретически осмысленно.
Но именно здесь пункт, подойдя к которому исследователи часто расходятся в разных направлениях.
Выбор центрального понятия философско-методологической концепции обусловлен как общими принципами и установками философа, так сказать, способом его ориентации в пространстве философских проблем, так и той "сверхзадачей", которую он ставит перед собой. В данном случае сверхзадачей является установление границ и природы рациональности в ее связи с историей науки и шире - с историей культуры. Решение ее связано с поиском пути, "на котором можно было бы раскрыть эволюцию науки, не утрачивая ее специфики и относительной самостоятельности, но в то же время и не абсолютизируя эту самостоятельность, не разрывая органической связи естествознания с духовной и материальной культурой и ее историей" .
И. Лакатос выбрал свой путь: поставил акцент на первой половине этой двуединой задачи. С самого начала он резко и недвусмысленно отмежевался от попыток "социологизации" эпистемологии, когда "органическая связь" науки с историей культуры трактовалась как зависимость научно-познавательного процесса, содержания научных идей и методов, процессов возникновения, развития и отвержения концептуальных систем науки не от "когнитивных", рационально-выразимых факторов, а от того, что Г. Райхенбах некогда назвал "контекстом открытия" (от психологических, в том числе социально-психологических, социологических и прочих "вненаучных" обстоятельств и условий, в которых протекает познавательная деятельность отдельных ученых и научных коллективов). И. Лакатос назвал концепцию Т. Куна, в которой понятие "парадигмы" было сопряжено с социально-психологическими и социологическими характеристиками научных сообществ "иррационализмом" и не жалел язвительных замечаний в ее адрес. Он крайне негативно отнесся к уподоблению "революционных" переворотов в науке "гештальт-переключениям", совершающимся под давлением авторитетов или из страха перед "океаном аномалий", но, как следовало из работ Куна, не поддающихся рациональному объяснению в терминах "логики научного открытия". Он не принял всерьез попытки логико-семантической аргументации против "рациональной реконструкции" процессов смены парадигм, в том числе так называемый "тезис о несоизмеримости научных теорий". Его не слишком заботил исход дискуссии между теми, кто считал "радикальный сдвиг значений" при переходах от одних семантически замкнутых систем понятий к другим непреодолимым препятствиям перед логическим обоснованием этих переходов, и теми, кто либо отрицал пресловутую "радикальность", либо пытался реформировать теорию референции так, чтобы логическое обоснование все же могло состояться.