Существует точка зрения, высказанная, в частности, Р.С. Карпинской, И.К. Лисеевым, А.П. Огурцовым [126], что «смешанные» концепции, а именно, такие, в которых «четко просматриваются переходы от философских размышлений о природе к обобщающим суждениям о природе человека и наоборот»[127] возникают, по-преимуществу, в естественных науках (упоминаются синергетика, социобиология, биополитика и др.), тогда как гуманитарные дисциплины остаются пока больше привержены субъективистской перспективе[128]. Авторы вводят понятие «биоцентризм»[129], выражающее тенденцию объединения естественнонаучной и гуманитарной «культур», точкой пересечения которых выступает синтезирующая категория жизни. В то время как здесь речь идет, главным образом, о естественнонаучных стратегиях, (и само понятие «биоцентризм» имеет натуралистический оттенок) мне представляется не менее интересным «встречное» движение, которое происходит со стороны гуманитарного знания и осмысливается, скорее, в терминах последнего. Так, в рамках философии и социологии науки складываются собственные модели «смешанной» реальности, для описания которых прибегают, в частности, к понятию «коллектив»[130].
Далее я остановлюсь на формировании модели коллектива, потеснившей в последние годы субъектцентристские концепции в философии и социологии науки.
Философия науки -- область, которая в силу своей специфики, может быть, упорнее всех прочих сопротивлялась (и сопротивляется) постмодернизму. Полемика сторонников «объективной» науки с «релятивистами», за свою остроту получившая название «научных войн»[131], свидетельствует о достаточно жесткой конфронтации между классическими моделями научной рациональности, ориентированными на «всеобщие и необходимые» компоненты знания, и «антисциентизмом» «постсовременных» исследователей, настаивающих на изменчивости и относительности научных истин. Постмодернизм предпочитает говорить о «науке как практике»[132], чье осмысление предполагает сотрудничество социологии, истории, антропологии, этнографии и т.п. -- многообразие стратегий отвечает многообразию ситуаций культуры, в которых разворачиваются и к которым приравниваются познавательные ситуации. На междисциплинарный характер постмодернистских подходов указывает также менее определенный термин «исследования науки» (science studies), который подчеркивает, что анализ научного познания больше не является делом только философии. Заинтересованность в практике направляет внимание постмодернизма на взаимодействие субъекта с вещами, на материальные условия познания и аппарат производства знания, что во множестве случаев не позволяет провести четкую грань между собственно наукой и ее технологическими условиями/приложениями. Поэтому уточню то, что я в более общем смысле обозначила как философию науки. Предмет моего интереса в данном случае -- это, скорее, междисциплинарная, область «исследований науки и технологии» (science and technology studies)[133], или «исследований технонауки» (этот термин также часто употребляется, чтобы снять водораздел по линии наука-технология [134]).
Итак, меня интересуют изменения, происходящие на рубеже веков в STS, которые я рассматриваю как попытки отказаться от субъективистски ориентированных концепций в пользу постсовременной модели коллектива. Это выражается в переосмыслении идеи “социального конструирования реальности” с позиции так называемых “симметрических подходов”, на которых ниже я остановлюсь подробнее.
STS часто отождествляют с социальным конструктивизмо[135]м, выступившим с критикой «классической» (направленной на анализ когнитивных процедур), философии науки еще около трех десятилетий назад. Суть требований социального конструктивизма лежит в экстерналистском прочтении (научного) познания, что означает выведение процесса и результатов науки не из имманентных ей закономерностей (позиция интернализма), а из «внешних» (социальных) сил и данных. Полемика с интернализмом была движением прагматизации и релятивизации научной рациональности, которая признавалась ситуативной -- исторически изменчивой, зависимой от социальных условий и форм практики.
Один из наиболее известных образцов социального конструктивизма конца 1970-х гг -- книга Б.Латура и С. Вулгара «Жизнь лаборатории: социальная конструкция научных фактов» [136], где авторы, применяя микросоциологический анализ, доказывают, что открытый учеными новый научный факт, тиреотропин-рилизинг-гормон, -- социальный конструкт, т.е. создан практикой и взаимодействием ученых и не имеет самостоятельного значения вне этой деятельности. Другой известный пример социального конструктивизма -- книга Э.Пикеринга «Конструируя кварки: социологическая история физики элементарных частиц» [137]. Здесь автор защищает сходную мысль о том, что кварк как научный факт -- ситуативен, т.е. определен социо-культурным контекстом. Будь этот контекст иным, мы получили бы другую (но это не значит «неправильную»!) физику.
Не останавливаясь более на примерах [138], отмечу общую интенцию этих и подобных работ: будучи критикой устойчивых компонентнов познания, отрицанием надиндивидуальной субъективности классической рациональности, они видели в себе альтернативу проекту модерн, преодоление его установок в постсовременых концепциях. Об этом заявляли не только сами социальные конструктивисты, но и многие их оппоненты. Однако, вскоре социальный конструктивизм попал под огонь собственной внутренней критики: выяснилось, что, несмотря на весь реформаторский пафос, говорить о разрыве с традиционными установками довольно проблематично. Рассмотрим схему социального конструктивизма, предложенную Я.Хакингом [139].
Некий интерпретируемый нами объект X признается социальным конструктом. Это означает, что X не определен (внеположенной) природой вещей; он существует не по необходимости, а за счет социальных событий и факторов, являясь их выражением. Задача социального конструктивизма -- разоблачить обман относительно X, т.е. заместить иллюзорный объект подлинным, извлеченным из общества. Нетрудно понять, что произойдет, если применить эту схему к науке и ее фактам. Окажется, что истины науки (будь то кварки, гормоны или сама объективность) суть не то, что представляется, а выражение социальных обстоятельств.
Возникающая здесь проблема (на что обратили внимание многие авторы) состоит в том, что под вывеской постсовременного дискурса складывается своеобразный вариант фундаментализма, при котором источником объяснения служит коллектив субъектов, общество, диктующее реальности, какой она должна быть. Следовательно, мы имеем дело с объектами в субъективной перспективе; внешний мир остается «вещью в себе», о которой неправомерно спрашивать. Сохраняя за субъектом (за «объективными» социальными структурами) привилегию конструировать реальность, экстернализм продолжает пребывать в рамках «классических» противопоставлений, таких как дихотомия явления и реальности. «Поворот» к вещам, практике, материальному миру вновь оборачивается антиреалистической установкой, когда субъект (в данном случае коллектив субъектов) смотрит на мир сквозь призму категорий культуры. Критика проекта модерн оказывается ни чем иным как «диктатом субъекта» (пусть даже телесного, «укорененного в жизненном мире», практического, общественного и т.п.). «Хотя социальные конструктивисты и греются в лучах солнца, которое они называют постмодернизмом, - пишет Я.Хакинг, - на самом деле они весьма старомодны» [140].
Этим, вероятно, объясняется интеллектуальный дискомфорт, который, по всей видимости, начинают испытывать представители социального конструктивизма. Так, во втором издании (1986) книги Латура и Вулгара «Жизнь лаборатории: социальная конструкция научных фактов» авторы убирают из подзаголовка слово «социальная». В работах последних лет социальных конструктивистов (теперь уже можно сказать бывших, потому что они избегают этого термина) Латура, Пикеринга, Харавэй, Ло и др. видно, как STS пытаются преодолеть недостатки и парадоксы экстернализма, найти решение проблемы.
Каковы же возможные шаги, которые позволили бы социальному конструктивизму соответствовать установкам проекта посмодерн? Постмодернизм -- скорее, деструктивная и критическая ментальность, чем исследовательская парадигма, что затрудняет выявление его структурных и стратегических принципов. Тем не менее можно отметить как минимум два требования постмодернистской программы, актуальных для STS: а) обратиться к “вещам”, материи, телесности и б) уйти от старой дихотомии явления и реальности, имплицитно содержащей в себе тот или иной вид фундаментализма.