Сопротивление онтологии
Метафизика антиметафизики
Ирония, однако же, состоит в том, что вопрос о правомерности допущения «вещей самих по себе» в конструктивистскую эпистемологию является в определенном смысле избыточным, поскольку «вещи» (или «объекты») никогда ее не покидали. Можно сказать иначе: всякий раз, когда эпистемология торжественно выгоняла онтологию из дома через парадную дверь, онтология тихо возвращалась домой через черный ход. «Незаконные» ссылки на «объекты» всегда скрывались за самым упорным критицизмом, и, более того, определенная онтологическая «расстановка сил» вдохновила и вдохновляет как субъективизм, так и вытекающий из него критицизм. Как замечает Хайдеггер по поводу новоевропейской эпистемологии: «теория познания, и то, что таковой считается, есть в своей основе метафизика и онтология, стоящая на истине как на достоверности устанавливающее-обеспечивающего представления. …все эти устанавливающее-удостоверяющие хлопоты… – лишь следствие перетолкования бытия в предметность и представленность»[187]. Это «перетолкование бытия» – такая разновидность онтологии, в которой «субъект» и «объект» оказываются разведенными по разные стороны онтологической баррикады; в которой торжествуют атомистические тенденции, что предполагает внешние отношения между индивидами (в противоположность внутренним отношениям, когда сущности взаимно определяют друг друга, будучи частями целого и, следовательно, не вполне независимыми); в которой трансцендентальный субъект получает характеристики автономного бытия, а «вещи сами по себе» становятся непознаваемыми. Как теологический апофатизм тесно переплетен с положительным знанием о Боге, так и нигилистический объективизм не может обойтись без положительных утверждений об объектах, которые оказываются непознаваемыми в силу неких (доступных познанию) условий. «Учение о неадекватности знания…, – пишет по этому поводу Н.О. Лосский, – заключает в себе убийственное противоречие. Тот, кто утверждает, что знание внешнего мира не может быть адекватным, так как свойства субстанций внешнего мира не могут переходить в субстанцию познающего субъекта, основывает свою гносеологию уже на некотором адекватном знании, именно на знании о действительном существовании внешнего мира, о сложности его из субстанций с неотделимыми от них акциденциями и т.п. Если познавательный процесс может быть адекватным в этом отношении, то почему ему не быть адекватным и в других отношениях?»[188].
«Аргумент научных революций»
Тем не менее, конструктивисты далеко не всегда замечают и делают предметом анализа метафизическую подкладку своих конструкций. Один из недавних примеров – так называемый «аргумент научных революций». Являясь почти ровесником философии (ср. с доводами платоновского Кратила), этот «аргумент» в 70-е годы XX в. принимает новую форму в споре реалистов и инструменталистов, который был вдохновлен книгой Т.Куна. «Структура научных революций». В основе «аргумента научных революций» лежит апелляция к несоизмеримости научных теорий.
В споре реалистов и инструменталистов первые представляют онтологию и доказывают, что научные термины и теории (лучшие из них, или истинные) обладают онтологическим весом, т.е. связаны с реальностью «самой по себе» и являются ее адекватным отображением. Инструменталисты выступают как представители критической традиции (ее релятивистской интерпретации) и настаивают на том, что наши идеи и концепции – не более чем инструменты, посредством которых мы приспосабливаемся к (неизвестному) миру. Бессмысленно, считают инструменталисты, говорить о наших знаниях в терминах «истинности» или «ложности», если «истинность» и «ложность» означают соответствие «объективной реальности» или отсутствие такого соответствия. Что бы подкрепить свою позицию инструменталисты ссылаются на научные революции. «Самые прочные убеждения в том, что научные теории дают истинное описание и объяснение реальности, разрушаются, когда наступает время радикальных концептуальных сдвигов в науке»[189]; «история науки не позволяет нам забывать, что даже самые фундаментальные теории и их объекты не будут служить нам вечно» (Дж. Уорол), «… история учит… что и сегодняшние теории будут опровергнуты, как это было в прошлом» (Дж. Леплин)[190].
Кант из факта существования всеобщего и необходимого знания осторожно заключает об его возможной истинности, т.е. согласии с объектом («…является по крайней мере предположение, что основания согласия всех суждений будет покоиться на общей основе, именно на объекте…»). Инструменталисты, следуя кантовской схеме, исходят из противоположной посылки и получают удручающий вывод: если знание изменчиво, то оно не соответствует объекту. Мы не можем говорить о согласии знания с миром, потому что существует много теорий, одна сменяет другую. Знание «течет и меняется», никакое содержание научных теорий, как подсказывает исторический опыт, нельзя считать абсолютным, всеобщим и необходимым. Если бы мы располагали только одной теорией, Теорией с большой буквы, у нас, было бы больше оснований говорить об истинности знания. Но поскольку мы наблюдаем революционные изменения в науке и радикальную смену теорий, мы имеем серьезные причины сомневаться в существовании связки «знание-реальность».
Такова логика рассуждения тех, кто использует изменчивость научного знания как аргумент против реализма. Легко заметить, однако, что этот аргумент имеет значение только там, где онтологические роли «субъекта» и «объекта» уже распределены. Если мы принимаем посылку о том, что мир неизменен и всегда равен себе, что непроходимая и ничем не заполненная пропасть лежит между сознанием и миром, явлением и реальностью, что слова могут только копировать реальность или конструировать ее воображаемую аналогию, тогда (для тех, кто разделяет этот идеал «объективности») эпистемологическая изменчивость становится проблемой и указывает на произвол субъективности, несовместимый с необходимостью самого бытия.
Инструменталисты подчеркивают, что они не считают знание ложным (поскольку ложность предполагает соседство истины, а последнюю они отвергают или наделяют конвенциональным значением). Они настаивают на том, что знание существует само по себе, как самодостаточное, вне связи с реальностью, и именно поэтому вне связи с истинностью и ложностью. Знание следует своей собственной логике, а не логике реальности. При этом изменчивость знания служит дополнительным доводом в поддержку этой позиции, поскольку опровергает противоположный тезис о соответствии знания реальности.
Тайное знание эпистемологов
Но для тех, кто не связан предпосылкой о внеположенных объектах, которые неизменны, всегда равны себе, существуют за пределами истории и «ждут, пока их откроют»[191], эпистемологическая изменчивость не является проблемой. Если соответствие знания реальности означает связь и отношение между словами и вещами, тогда изменения в содержании знания не просто случайны. И наоборот, если теории меняются, то не отвечает ли это изменению самой реальности?
Последнее допущение, по всей видимости, равносильно признанию того, что до 1543 г. Земля была неподвижным центром Вселенной, а до 1865 г. брожение происходило в результате спонтанного самозарождения, но не в результате деятельности микроорганизмов, занесенных извне»[192]. Именно это допущение выглядит абсурдным для тех, кто выставляет изменчивость научного знания в качестве аргумента против реализма. И очевидно потому, что они владеют тайным знанием о том, что мир всегда равен себе, не зависим от теоретических позиций субъекта, «законы природы» не подвержены влиянию времени, культуры и истории. Это тайное знание так привлекательно, что критики реализма готовы заплатить за его спасение любую цену: они готовы пожертвовать наукой, объявив ее лишь продуктом человеческого разума, не имеющим связи с реальностью. Теории меняются, следовательно, они не отображают (неизменный!) мир адекватно. Но ведь именно на некритические суждения о мире (какой он ни будь, устойчивый и равный себе или текучий и изменчивый) накладывает запрет антиметафизическая установка, которой руководствуются авторы аргумента «научных революций»!
Строго говоря, если знание автономно и следует собственной логике, то из наблюдаемого факта изменяемости научного знания, невозможно извлечь ни положительной, ни отрицательной эпистемологии: то, что теории меняются, означает лишь то, что они меняются, и ничего сверх этого. Но даже сам запрет на метафизику, на какие-либо выводы относительно реальности, имеет положительный онтологический вес. Он основывается на определенном знании о реальности, которая непознаваема, и о субъекте, который представляет собой версию замкнутой на себя субстанции. Действительно, трудно не согласиться с И. Стенгерс в том, что «критическое сознание допускает слишком много вещей без всякой критики»[193].
Вернемся к «научным войнам». Конструктивисты в споре с реалистами воспроизводят сходную линию рассуждения. Представитель конструктивизма С.Фиш, полемизируя с А.Сокалом[194], высказывается следующим образом. «Мир, конечно, реален и независим от наших наблюдений, – пишет он, – но подходы к этому миру – заслуга наблюдателей и, следовательно, отнесены к их способностям… не мир или его свойства, а словари, посредством которых мы познаем, социально конструированы. Именно поэтому (курсив мой – О.С.) наше понимание мира непрерывно меняется». Продолжая мысль С.Фиша, можно добавить, что знание изменяется именно потому, что это только наше («всего лишь человеческое») знание. Если бы оно было адекватной репрезентацией мира (как он на самом деле есть), оно бы не менялось. Однако, остается совершенно непонятным, откуда последовательный конструктивист мог почерпнуть сведения о «неизменном и независимом от наших наблюдений мире».