Уайтхед, обладая тончайшим вкусом к метафизике, предвосхитил эту ситуацию несколькими десятилетиями ранее. Для него очевидна связь позитивистской и критической традиций с атомизмом, а сам атомизм он считает онтологией, которая должна сойти с философской сцены [218]. Однако при этом Уайтхед отнюдь не выступает в качестве защитника противоположной позиции – монизма, согласно которому все многообразие мира есть лишь иллюзия, тогда как подлинное бытие представляет собой единый субстрат или единую духовную сущность. Для Уайтхеда, одного из самых последовательных диалектиков XX века [219], ключевая интрига мира и философствования заключается именно в соотнесенности Единого и Многого.
Это – отсылка к Платону, чья философия, по общему признанию комментаторов Уайтхеда [220], служила для него постоянным источником вдохновения.
Убедительные аргументы в защиту единства бытия были представлены Зеноном и элейской школой. Они сводятся к тому, что сущее не может быть составлено бесконечное число раз из бесконечных элементов, иначе оно было бы больше бесконечного, что невозможно. Всякое множество причастно единому, всякое становление сводимо к бытию. Платону, тем не менее, удается выстроить также и противоположную аргументацию: единое, в свою очередь, причастно многому. Только благодаря соотнесенности с иным единое существует и может быть познано. Существующее единое – это первое «диалектическое вдруг», первая встреча единого и иного, и их взаимопроникновение. Важнейшая характеристика этого взаимного воздействия – его мгновенность, за счет чего отношение оказывается предпосылкой бытия, а не его функцией. Именно в момент «встречи» единого и иного возникает первая организация – существующее единое [221].
Из первого отношения вырастает система, в которой каждый элемент определен через соотнесенность с другими: «где есть два, там всегда есть единое и иное, или, как сказали бы мы, единое и его отношение, а отношение имеет ту особенность, что оно порождает множественность» [222].
Таким образом, исходный принцип системной организации распространяется на все мироздание: идеи как самотождественные сущности оказываются связанными друг с другом в такую систему отношений, в которой именно отношения обеспечивают их самотождественность.
Органическая «связь всего со всем» становится отправной точкой философии Уайтхеда. Поэтому в «споре Аристотеля с Платоном» Уайтхед определенно на стороне последнего.
Именно к Аристотелю он возводит философски неадекватное, с его точки зрения, понятие «независимой реальности», легшее в основу как онтологического, так и логического атомизма. «Сущность не находится ни в каком подлежащем и не сказывается ни о каком подлежащем». Это утверждение Аристотеля, по мнению Уайтхеда, предрешило стремление европейской философии мыслить действительность в терминах «субъект-предикат» [223]. Бессодержательное и статичное подлежащее (лат. substratum), которое Аристотель полагает в качестве первоосновы, разрушает идею соотнесенности элементов, поскольку мыслится как предпосылка отношений и неизменный носитель свойств. С логической точки зрения это означает, что фундаментальную истину о мире передает утверждение, облеченное в форму «подлежащее-сказуемое», в котором сказуемое присовокупляется к подлежащему «механически», так как их онтологический статус решительно различен. Для субъекта, носителя предикатов, все прочие субъекты оказываются «всего лишь» «сказуемыми». Эта метафизическая предпосылка уничтожает «внутренние отношения» между сущностями. Отношения между отдельными субстанциями создают метафизические помехи: в такой конструкции для них не находится места [224]. Дальнейшее развитие этой схемы приводит к дизъюнкции фактов и классифицирующей логике.
Доминирование формальной логики Аристотеля с периода поздней классики навязало метафизической мысли те категории, которые извлекаются непосредственно из ее фразеологии. Правда, Уайтхед несколько смягчает критику: подавляющее влияние формальной логики не вполне соответствует рассуждениям самого Аристотеля, который за пределами онтологии застывших логических форм «осуществил мастерский анализ понятия «происхождение» (generation)» [225], центрального также для собственной философии Уайтхеда (к этому я вернусь в следующем разделе). Однако средневековая мысль делает упор на статических изолированных понятиях и, благодаря этому, метафизика субстанции наряду с формальной логикой практически безальтернативно господствуют в европейской мысли. Философы Нового времени, создатели и теоретики экспериментально-математического естествознания, явно или скрыто наследуют онтологию неизменных фактов и сопутствующую ей «доктрину внешних отношений». Из этой так называемой «доктрины» Уайтхед выводит раскол универсума на «субъект» и «объект», в его терминологии – «бифуркацию природы».
Действительно, многие философы XVII в., открыто критикуя аристотелевское понятие субстанции, в то же время молчаливо допускают, что утверждения, облеченные в форму «субъект-предикат», являются наиболее адекватным способом рассуждения о мире [226]. Декарт в основу учения о субстанции ставит аристотелевскую идею первичной сущности, по сути независящей от свойств и отношений: «Под субстанцией мы можем разуметь лишь ту вещь, коя существует, совершенно не нуждаясь для своего бытия в другой вещи» [227]. Спиноза также подчеркивает независимость субстанции: «Под субстанцией я разумею то, что существует само в себе и представляется само через себя, т.е. то, представление чего не нуждается в представлении другой вещи, из которой оно должно было бы образоваться” [228]. Здесь – исходный пункт эпистемологического крена философии Нового времени. Какие бы учения ни создавались вслед за этим – от рационалистического обоснования опыта до эмпирического скептицизма и солипсизма – все они наследуют идею независимости индивидуальной субстанции и потому, по выражению Б. Латура, в основном заняты обсуждением неудачных попыток «установить соответствие между лампочкой и выключателем, когда провод перерезан».
«Лампочка» и «выключатель» – это «вторичные» и «первичные» качества, заместители «сознания» и «бытия» в XVII в. Установить отношение между ними означает добиться корреляции пары качеств, одно из которых принадлежит исключительно одному индивиду, и другое – исключительно другому. В этой теории воспринятая действительная сущность обладает одним качеством, а воспринимающий индивид обладает другим качеством, которое есть, соответственно, «идея, репрезентирующая это качество. В рамках декартовской онтологической конструкции единственно возможным оправданием естественного убеждения в познаваемости мира служит ссылка на Божественные гарантии соответствия одного качества другому. Система Декарта, как любая философская система, в основе которой лежит концепция замкнутой на себя субстанции, предполагают субъекта, который сталкивается с тем или иным данным и реагирует на это данное. Их отношения складываются как последовательность операций, из которых вторая следует за первой в ответ на него. Да и сами отношения теряют свою относящую (связывающую) функцию и совпадают с качествами.
Индивидуальная независимость субстанций неизбежно переходит в индивидуальную независимость временных происшествий (моментов). В такой конструкции нет места для действительных отношений, которые суть отношения взаимодействия.
Вот как один из сторонников органического мировоззрения описывает взаимодействие: Это «такое одновременное определение вещи А вещью В и наоборот, при котором не имеет смысла различение зачинщика и обороняющегося: как это ни парадоксально, в случае взаимодействия явление х (в вещи А) обусловлено явлением у (в вещи В), но, в свою очередь, это же самое явление у обусловлено х» [229]. Здесь мы опять встречаемся с одновременностью взаимодействия, с диалектическим «вдруг», которое в системе Уайтхеда получит название события (event).
«Быть представленным в ином подлежащем» – ключевое понятие в системе Уайтхеда, лейтмотив всей его философии, бросающей вызов Аристотелю и традиционной теории субстанции. Но разве не тот же тезис защищали сторонники «доктрины внешних отношений», современники Уайтхеда, Б. Рассел и Дж. Мур? Они использовали атомистическую онтологию внешних отношений для построения реалистической («неореалистической») эпистемологии, основой которой стал принцип «независимости имманентного». Объекты входят в сознание, поскольку человек познает, утверждали Рассел и Мур, но входят, не изменяясь, в том виде, в каком они существуют вне сознания. Объекты связаны с субъектами «внешними отношениями», т.е. такими, которые не затрагивают их по существу. Поэтому познание не искажает и не творит познанного, а получает его в готовом виде, в качестве «самой вещи». Таким способом реалисты отвергали и скептическую, и релятивистскую аргументацию и «спасали познание». Именно разобщенный атомистический мир «внешних отношений» служил онтологической подпоркой интуитивизму.