Что если само изменение, изменение как таковое, как способ бытия, которое Делез призывает описывать глаголом, не имеет другой опоры, кроме себя самого, т.е. выступает в роли субъекта, а не предиката? Уайтхеда, судя по всему, это нисколько не смущает: субстанция, она же действительная сущность есть процесс. Уайтхед разъясняет: «то, как она становится, определяет то, что она есть… ее «бытие» создано ее «становлением»… в этом заключается «принцип процесса» [242]. Здесь, в данном пункте, онтология Уайтхеда, пожалуй, ближе всего подходит к онтологии экспериментального естествознания, которое с началом квантовой теории отказывается от понятия самодостаточной материальной частицы и переходит к описанию мира в терминах элементарных порций действия [243]. «Квант энергии» – парадоксальное понятие, объединяющее индивидуальность в смысле аристотелевской субстанции с онтологизированным иным, как оно предстает в диалектике Платона. Правда, понятие «квант энергии» принадлежит естественнонаучной истории, и может быть лишь косвенно соотносимо с философской онтологией. Уайтхед же изобретает свой собственный, философский аналог: «действительное происшествие» (actual occasion), оно же – действительная сущность (actual entity).
Введение этой мельчайшей единицы мирового процесса диктуется столкновением органической модели и концепции развития: Уайтхеду необходимо сохранить принцип индивидуальности (иначе непонятно, что именно претерпевает развитие и изменение), но в то же время «растворить» субъект действия в отношениях к другим субъектам. Поэтому он подчеркивает: «каждая действительная сущность сама по себе может быть описана только как органический процесс» [244]. Прибавка «органический» означает: становящиеся индивиды нуждаются друг в друге для становления.
«Органический атомизм» – такое выражение можно встретить в работах, посвященных Уайтхеду. Этот термин удачен в том смысле, что указывает на парадоксальный характер онтологии, ключевая тема которой взаимосвязь традиционных метафизических противоположностей – части и целого, единичного и общего, временного и вечного, движущегося и покоящегося. Слово «атомизм» не должно вводить в заблуждение: этот «атомизм» не исключает, а, наоборот, подразумевает сложность и универсальную относительность. «Каждый атом – это система всех вещей» [245]. То, что сближает данную концепцию с атомизмом, есть принцип индивидуализации, превратившийся в принцип индивидуальной деятельности, личной истории. Если искать более менее близкие аналоги такого рода «атомизма» в историко-философской традиции, то в первую очередь следует указать на математический атомизм платоновско-пифагрейской школы, монадологию Лейбница, разнообразные версии энергетизма – от неоплатонической до аритмологии Бугаева-Флоренского. Последняя доктрина в данном случае особенно интересна как наиболее близкая к Уайтхеду по времени. В ней так же, как и в онтологии Уайтхеда, принцип непрерывности связан с аналитическим мышлением и противопоставлен защищаемому принципу прерывности, который связывается с синтетическим мышлением.
Парадоксальная сопряженность бытия и становления в полной мере проявляется в истории философского осмысления проблемы континуума. Так, атомизм, будучи онтологией «готовых отдельностей», требует непрерывного пространственно-временного континуума (время «идет», а объект остается неизменным), но при этом «теряет» и время, и пространство [246] или переводит их в «субъективные». Напротив, онтология становящихся событий дробит (в терминологии Уайтхеда «атомизирует») пространственно-временной континуум, но при этом возвращает время и развитие в лоно реальности и мысли [247]. Вот как это происходит в онтологии Уайтхеда (сходным образом и в аритмологии, в основе которой так же лежит мерное отношение единого и иного).
Уайтхед использует самопротиворечивое понятие становящегося бытия – «действительного происшествия», порции действия. Этот «кирпичик» действительности содержит бесконечное количество «моментов» и, следовательно, его необходимо признать актуально бесконечным. Это – отрезок пространственно- временной протяженности (extension) и длительности (duration), квант пространства-времени, [248], точнее, времени-пространства [249]. «Моменты», из которых «составлен» такой отрезок, также представляют собой периоды, т.е. «мгновенные длительности», или актуально данные количества, не «нули», а именно количества. Последнее обстоятельство особенно важно, потому что определяет всю уайтхедианскую теорию времени-пространства – она построена на понятии актуально бесконечного. Если же мы будем трактовать эти «моменты» как совершенно простые, неделимые, «точки», то нам придется отказаться от актуально бесконечного и принять все последствия такого отказа – отрицание реальности возможного, реальности становления, «опространствливание», или геометризацию, времени, утрату внутренних отношений между сущностями т.п.
«Экстенсивный континуум» – еще одно наименование действительной сущности. Будучи актуально данным количеством, она сохраняет идентичность на протяжении всей своей истории, что обеспечивается единством ее субъективной цели. Поэтому время не собирается из суммы состояний (Уайтхеду, очевидно, не безразличны аргументы Зенона; а также аргументы Бергсона, направленные против линейной модели времени «бусы на нитке»), оно «выражает особенности личного роста сущностей, но не последовательный прирост особенностей» [250].
Э. Краус, одна из авторитетных исследователей онтологии Уайтхеда, предлагает «волновую модель», которая помогает понять, что же представляет собой уайтхедианское время-пространство [251].
Как сохранить множественность со-существований (пространственная внеположенность) и множественность последований (изменение во времени), не нарушив тождества? Как избежать крайности смешения одного с другим и крайности механического добавления одного к другому? Только если одно и другое синтезированы в чем-то третьем, в общем для них образце. Именно такое со-общение и происходит в онтологии Уайтхеда. Проблема же состоит в неспособности любой линейной модели передать отношение между «пространственно-временными каплями» таким образом, чтобы их связь была не внешней, а внутренней. Наглядная «волновая модель» оказывается для данного случая более подходящей [252]. Дело в том, что каждая «капля пространства-времени» содержит в качестве элемента своей конституции, т.е. как свою собственную часть, все предыдущие «капли», каждая из которых содержит свои собственные части тем же самым образом. Так, если бы расходящаяся рябь на поверхности воды внезапно замерзла, то мы получили бы «гнездо» концентрических волн вокруг эпицентра. Если бы каждая волна и сфера внутри нее была рассмотрена как «ряд», то она бы покрывала более мелкие волны, включая их в себя. Каждая волна вместе с включенными в себя отдельными волнами, могла бы служить визуальным образцом длительности в уайтхедианском смысле. Их упорядоченная последовательность могла бы служить моделью времени. Эти волны не являются «просто» изолированными, самодостаточными, локализованными «бусинами» времени. Они возрастают в содержании, в объеме, перекрывают одна другую в том смысле, что более поздние волны в пребывающей (длящейся) сущности обнимают собой предшествующие [253].
Как видно из этой модели, каждая сущность-волна дана со всеми своими фазами, поэтому ее личное развитие не есть последовательная смена состояний, а непрерывный переход энергии, органическое изменение, происходящее внутри уже наличествующей длительности, т.е. сопряженность энергии и энтелехии. Причем это изменение, этот переход, происходит за счет и для других сущностей-волн, сущностно входящих в данную волну как ее прошлые (настоящие) и будущие (настоящие) моменты. Физическое же пространство-время – это абстрактная схематизация сущностных связей внутри системы, а не рамка, в которой содержится система [254].
Теперь я хочу вернуться к тому, почему «действительная сущность» в онтологии Уайтхеда названа происшествием (occasion) или событием (event) [255]. Но для начала уточним, что мы будем понимать под «происшествием» и «событием». Русское слово «происшествие» хорошо передает значение внезапности, «незапланированности» английского «occasion» (от лат. occurro – очутиться, встретиться) и английского event (от лат. ex + venire – обнаружиться, выйти, появиться); русское же слово «событие» вносит дополнительный смысл «совместного бытия». «По самому своему определению события не могут быть выведены из детерминистического закона, – пишут И. Пригожин и И. Стенгерс, в онтологии которых понятие «события» также играет ключевую роль, – событие, как бы мы его не трактовали, означает, что происходящее не обязательно должно произойти» [256]. Иначе говоря, «событие» – это уже встречавшееся нам «диалектическое вдруг», которое возникает «на пересечении» единого и иного и нарушает симметрию между прошлым и будущим. «Разрыв между прошлым и будущим», «энергийный переход», «квантовый скачок», – эти термины помогают понять отличие уайтхедианского «события» от «субстанции» в смысле неизменного субъекта изменения. «Событие» – это отношение бытия и становления, и в таком качестве оно наследует характеристики того и другого; оно не только «subject», но и, одновременно, «superject» («над-лежащее»), т.е. «поверхностный эффект» [257] собственной истории, принадлежащий уже другому «субъекту».