Что касается последнего пункта, Поппер утверждал: ученые не выводят теории и законы из наблюдений; это миф. Напротив, они предварительно получают выводы, выдвигают гипотезы, а затем пытаются опровергнуть их эмпирическими данными. Иными словами, успех они видят не в подтверждении теории или закона, а в провале попытки опровергнуть их. Однако никаких аргументов в подкрепление этих утверждений Поппер не приводит, и позитивисты могут апеллировать к данным эмпирических исследований в доказательство того, что учение на самом деле рассуждают в пробабилистской манере, близкой к индуктивной логике, предложенной Карнапом. Впрочем, последователь Поппера, в свою очередь, может возразить, что такого рода данные в сущности ничего не доказывают: даже если ученые и действуют подобным образом, они действуют ошибочно, потому что сначала нужно сформулировать теорию, а затем попытаться ее опровергнуть.
Однако в других отношениях позиция Поппера сближалась с позитивистской, и в общем и целом он решал ту же самую общую проблему обоснования знания. Он лишь просто развернул ее и главное внимание уделил не механизму создания верных гипотез, а методике опровержения неверных. Но в любом случае речь шла о того или иного рода проверке, и фальсификация в конечном счете предстала как экстремальная форма верификации.
Фальсификация служила для Поппера главным инструментом решения проблемы демаркации, т.е. отделения науки от не-науки. С точки зрения позитивистов (по крайней мере, некоторых), утверждение, в принципе верифицируемое (доступное проверке и в той или иной мере подтверждаемое) является осмысленным и научным. Поппер же считал фальсифицируемость более работоспособным критерием. В настоящее время достаточно широко распространена точка зрения[293], согласно которой продуктивнее разрабатывать аргументы против конкретных феноменов псевдо-науки (какими для Поппера были психоанализ и марксизм), чем универсальные критерии, для которых неизбежны исключения.
Наконец, в области выбора теории Поппер также признавал критерий простоты: “Новая теория должна исходить из простой, новой, убедительной, объединяющей идеи по поводу связи или отношения (например, гравитационного притяжения) между прежде не связанными вещами (например, планетами и яблоками), фактами (например, инерционной и гравитационной массой) или новыми “теоретическими сущностями” (например, полем и частицами”[294]. Иными словами, новая теория 1) объясняет некую совокупность фактов, 2) не просто лучше объясняет ее, но содержит новые и проверяемые вывод, 3) не только выдерживает опровержение, но и обладает прогностическим потенциалом. Таким образом, разрабатывая критерии выбора теории, Поппер ограничил сферу фальсификации новыми продуктивными гипотезами. Однако если эти критерии подходят для реалий физики, их опять же трудно применить к социальным наукам, поскольку изучаемые ими феномены слишком сложны для прогнозирования.
Историцизм
Критику фальсификационизма Поппера предпринял Кун в работе “Структура научных революций”. Он отметил, что ученые часто продолжают разрабатывать ту или иную теорию, даже когда сталкиваются с отклонениями от нее или противоречащими данными. Однако главное значение работы Куна в другом. Он развил позицию, которая получила название историцизма, в 1960-х – 1980-х годах служила противовесом позитивизму, концепции Поппера, а также более раннему натурализму и нашла приверженцев в лице Фейерабенда, Тулмина и (в меньшей мере) Лакатоса. Кун призывал больше полагаться на исторические факты в ходе философской аргументации. Концепция Куна оказала существенное влияние на философию и социологию науки, но после 1970-х годов все больше становилась фоном, на котором формулировались другие позиции и теории. По мере появления альтернатив новизна позиции Куна тоже была поставлена под сомнение. Ряд его социологических идей имел предшественников в работах Флека 1930-х годов[295] и Мертона, а в философском плане он был не столько ниспровергателем позитивизма, сколько его продолжателем[296].
К 1990-м годам роль Куна в сфере STS считалась архивной и консервативной, поскольку он скорее продолжил, чем отверг фундаментальные теории в социальных исследованиях и философии. Однако вне STS он продолжал пользоваться значительной популярностью. С точки зрения Куна, наличие неразрешенных теоретических проблем и перманентных небольших инноваций является нормой научной работы, которая не вписывается в попперовскую модель фальсификации. Кун связывает научные революции с кризисом парадигмы, который вызывается накоплением аномалий, требующих новой парадигмы. Понятие парадигмы смещает объект фальсификации или верификации с отдельной теории на нечто более общее. Правда, чрезвычайная многозначность этого термина делает его аналогом термина “культура” у антропологов. Самым общим значением термина “парадигма” следует считать “дисциплинарную матрицу”, которой свойственны три главных компонента: 1) символические генерализации, или формальные части парадигмы, 2) модели, снабжающие заинтересованные группы “предпочтительными аналогиями или идеями и 3) образцы или общепринятые варианты – конкретные проблемы, решенные теорией и служащие ориентирами для новых исследований.
Другой ключевой термин – “аномалия”, наблюдение, порождающее сомнение в верности теории. Концепция аномалии ставит Куна между Поппером и конвенционализмом. Новая парадигма не усваивает все эмпирические данные предшествующей: парадигматический сдвиг не является шагом вперед во всех отношениях, поскольку часть прежней базы знаний непременно утрачивается. С этой идеей связана концепция несоизмеримости (также обычно приписываемая Куну, но разделявшаяся Фейерабендом и до некоторой степени Карнапом): представители разных парадигм живут в столь различных мирах, что их теории не могут быть корректно соотнесены друг с другом. Позднейшей версией этой формулировки является тезис, согласно которому более ранняя теория не входит в состав более поздней и не может быть выведена из нее. В социальных исследованиях этот тезис не получил популярности, поскольку оппоненты обходили проблему трансляции и обращались непосредственно к воспроизведению процедур и протокольных действий – особенно с тех пор, как наука стала изучаться больше в своей практической ипостаси, нежели как разработка теорий[297].
Из критериев выбора теории Кун отмечает следующие: 1) корректность – выводы теории должны соответствовать результатам экспериментов и наблюдений; 2) непротиворечивость – как внутренняя, так и по отношению к родственным теориям; 3) широта – выводы должны выходить за пределы единичных наблюдений или законов, которые она должна была объяснить; 4) простота в установлении связей между доселе не связанными явлениями; 5) плодотворность – возможность генерировать новые открытия[298]. Эти критерии Кун рассматривал как своего рода прескриптивные ценности, которым ученые должны следовать и действительно следуют на практике. Можно считать, что главный вклад Куна в проблему выбора теории состоял в упорядочении и синтезе предшествующих позиций.
Пост-куновские теории прогресса
Лакатос принял тезис Куна, согласно которому теории сосуществуют с множеством аномалий, а потому не могут быть легко опровергнуты даже при наличии не соответствующих им данных. Однако он пошел дальше и предложил методологию т.н. исследовательской программы и вытекающую из нее концепцию усовершенствованной фальсификации. По его мнению, “базовой единицей оценки должна быть не отдельная теория или совокупность теорий, а исследовательская программа”[299]. Например, три закона механики и закон гравитации составляют средоточие ньютоновой программы. Программное ядро окружено “защитным поясом вспомогательных теорий”, которые противодействуют аномалиям. Это – т.н. негативная эвристика. Позитивная же заключена в лишь частично формализованном наборе предположений или догадок относительно того, как изменять и улучшать “опровергаемые” варианты программы, модифицировать и совершенствовать “опровергаемый” защитный пояс[300].
Что касается критериев предпочтения программ, концепция Лакатоса содержит мало нового: “прогрессивна” исследовательская программа, обладающая прогностическим потенциалом и объединяющая теории, каждая из которых “лучше”, чем предшествующие. “Лучше” определяется по трем критериям: 1) новая теория построена на более широком эмпирическом основании и способна предсказывать новые факты; 2) объясняет успех предшествующей теории и инкорпорирует ее в себя; 3) новые элементы находят хотя бы частичное подтверждение. Здесь, однако, возникает ряд вопросов. Неясно, как возможно инкорпорирование в тех областях, где, по Куну, происходит частичная утрата данных. Далее, прогностический критерий выбора теорий (или исследовательских программ) ограничен лишь теми науками, которые способны предлагать предсказывающие объяснения, и близко напоминает такой же критерий Карнапа, Поппера и Куна. Соответственно, Лакатос считал социальные науки “недоразвитыми”[301] по причине их низкого прогностического потенциала. В этом плане предлагаемая Лакатосом интерпретация “прогресса” как замены одной теории на другую, более совершенную, создает дополнительную основу для междисциплинарных недоразумений, т.к. имеют ограниченную применимость.
Натурализм и реализм
Натурализм, по определению его видного американского представителя, исходит из того, что “все человеческие действия могут быть поняты как чисто природные феномены, подобные взаимодействию химических элементов или жизнедеятельности животных”[302]. Натурализм заявил о себе после первых дебатов между позитивистами, сторонниками Поппера и конвенционалистами и последующей волны историцизма. Некоторые натуралисты считают своим предтечей прагматизм, в частности, Чикагскую школу. Однако есть и другие линии преемства. Подобно историцизму, натурализм сторонится характерной для позитивистов формальной, априорной аргументации и вводит эмпирические факты в поле философского дискурса. Натуралисты, как правило, больше ориентированы на специфические философии науки, связанные с естественными дисциплинами (например, философию биологии), и не считают физику образцовой инстанцией.