Нормы и автономия науки
Мертон не оперировал столь глобальными категориями; его теории предназначались для решения проблем эмпирических исследований. Основной вклад Мертона в социологию науки – т.н. “нормы Мертона” (он, как и Парсонс, отличал нормы от ценностей). Этос науки он описывает как комплекс ценностей и норм: институциональные ценности служат обоснованием норм, выраженных в разнообразных предписаниях, разрешениях, предпочтениях[308]. Далее, Мертон отличает технические нормы – адекватность и надежность эмпирических данных, логическую связность, систематические и точные прогнозы (нечто подобное куновским критериям выбора теории) от “институциональных императивов”. К числу этих базовых регулятивов относятся: 1) универсализм (оценка истинности должна производиться на основе предварительно установленных имперсональных критериев), 2) коллективизм (научные результаты должны быть общим достоянием), 3) непредвзятость (ученые должны представлять полученные результаты на суд научного сообщества и не имеют права действовать в чьих-либо интересах), 4) организованный скептицизм (ученые должны беспристрастно вести анализ на основе эмпирических и логических критериев, не поддаваясь влиянию посторонних институтов, например, религии)[309].
Среди представителей социальных наук уже многие десятилетия господствует убеждение, что реальная деятельность ученых очень мало соответствует нормам Мертона. Если эти нормы вообще имеют хоть какой-то смысл, то лишь в роли абстрактных императивов, составляющих столь же отвлеченную “профессональную идеологию” науки, к которой ученые могут апеллировать в случаях конфликтов[310].
С проблемой норм и ценностей связан вопрос об автономии науки. Концепция Мертона подразумевает, что в демократическом обществе наука должна быть сравнительно автономным институтом – свободным от прямого контроля государства, церкви, капитала и т.д. В качестве дескрипции тезис об автономии науки сводится к тому, что по мере модернизации общества различные институциональные домены (церковь, государство, наука, судебная система) приобретают суверенитет (конечно, ограниченный) в соответствующих областях социальной жизни. Однако институциональная автономия науки ни в коей мере не является чем-то гарантированным, и ученым приходится защищать свою независимость. Если же говорить о плане предписания, Мертон считал автономию науки благом для либерального общества. Организованный скептицизм науки помогает разоблачать догмы церкви, экономики, государства[311]. Представляется, что наиболее существенным наследием Мертона будет именно предписывающий аспект его концепции – вопрос о том, какие социальные нормы в идеале должны руководить учеными и в какой мере автономия науки способствует укреплению демократического общества.
Стратификация: теория накопления преимущества и проблема оценки
В данном контексте термин “стратификация” обнимает все статусные различия, существующие в научном сообществе. Эта тема особенно занимала институциональную социологию науки в 1960-х годах. Вероятно, самой влиятельной теорией в контексте стратификационных исследований является теория накопления преимущества, а именно: ранний карьерный успех позволяет ученым получить признание и ресурсы, а затем, при условии повышения научной продуктивности, циклически наращивать их по нарастающей. Теория аналогична т.н. “эффекту Матфея” (13,12: “Ибо кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет”), как его сформулировал Мертон: “Эффект Матфея состоит в приобретении известными учеными все большего признания за научные достижения и умалении признания тех, кто еще не выдвинулся”[312]. Иными словами, достижение видного ученого будет замечено быстрее и оценено выше, чем аналогичное достижение малоизвестного. Хотя речь идет прежде всего о признании заслуг, Мертон понимал, что “эффект Матфея” имеет в виду также и распределение ресурсов[313]. Родственный эффект получил название “эффекта гало”[314]: ученый, работающий в более престижном научном учреждении, получает преимущество в плане признания.
Статус ученого, несомненно, связан с продуктивностью, но характер этой связи амбивалентен. С одной стороны, более высокий статус приносит больше ресурсов, что повышает продуктивность. С другой стороны, ученый может приобрести статус за счет более высокой продуктивности.
Ключевым средством обеспечения стратификации в науке является оценка деятельности ученых, а одним из главных ее критериев – количество публикаций. Как свидетельствуют эмпирические исследования, здесь существуют междисциплинарные различия: “Чем более гуманитарный характер имеет журнал, тем выше уровень отклонения рукописей, представленных для публикации, и, напротив, чем больше журнал ориентирован на эксперименты и наблюдения, тем ниже уровень отказов”[315]. Этому явлению даются различные объяснения. Высказано, например, предположение, что в естественных науках консенсус выше, чем в социальных[316], – хотя доказать это затруднительно.
Продуктивность ученых оценивается и по другим параметрам, – в частности, возрастному. Исследования, проведенные в США и других развитых странах, показали, что в среднем основные достижения приходятся на возраст 35–45 лет. В абстрактных дисциплинах (например, математике и физике) открытия нередко совершаются и в более раннем возрасте, а в эмпирических (например, геологии и биологии) – в более позднем. Высказываются, однако, опасения, что генерализации, построенные на подобных эмпирических данных, весьма уязвимы из-за несовершенства критериев[317].
Еще один вопрос – кто совершает наиболее значимые открытия. Согласно маргиналистской гипотезе[318], это ученые-маргиналы, мало связанные с господствующими теориями. Другая гипотеза – “включенность в технологическую структуру”[319]. Эта последняя подобна парадигме и обнимает цели исследования, стратегии решения проблем, экспериментальные навыки, обучение и т.д. Иными словами, включенность ученого в структуру многомерна. Если ученый слабо включен в существующую структуру, но тесно связан с альтернативной, он имеет много шансов стать новатором. Эта модель напоминает более ранее предположение[320], согласно которому новаторство свойственно ученым, приходящим из других дисциплин или заимствующим идеи из других дисциплин (например, физики и физические теории сыграли ключевую роль в создании молекулярной биологии).
Наконец, следует упомянуть квантитативную теорию Прайса, согласно которой “половина научных публикаций в любой области исследования принадлежит авторам, число которых составляет квадратный корень из общего количества исследователей”[321]. Иными словами, основной вклад (измеряемый количеством публикаций) в развитие той или иной дисциплины совершает абсолютное меньшинство. “Закон Прайса” является вариацией более ранней гипотезы, которую еще в 1926 году сформулировал А.Лотка[322]: количество авторов, производящих n публикаций, обратно пропорционально n2. В этом же ряду находится т.н. “закон Брэдфорда”, относящийся к научным журналам: “Если речь идет о конкретной теме, то большинство значимых публикаций концентрируется в небольшом числе журналов”[323]. Организационные импликации, вытекающие из перечисленных “законов”, могут диктовать уменьшение общего количества исследователей и концентрацию ресурсов на самых продуктивных ученых, что, в свою очередь, способствует нарастанию элитизма в науке.
Исследования формирования дисциплин
Еще одна важная область исследований институциональной социологии науки – социальные объединения, образующиеся вне рамок традиционных и формальных организационных структур (лабораторий, дисциплин, кафедр, научных центров и т.д.). Эта тема начала привлекать внимание в 1960-х годах, когда Прайс стал использовать заимствованный у Бойля термин XVII века “невидимый колледж” для обозначения неформальных групп ученых, работающих над одними и теми же проблемами. По мысли Прайса, это своего рода коммуникационная сеть, обеспечивающая контакты между учеными[324], или “социальный кружок”, “группа солидарности”[325]. В последующие десятилетия эта тема занимала важное место в STS, будучи предшественницей исследования кластеров и сетей в социологии науки и социологии научного знания.
Работы 1960-х – 1980-х годов выявили групповую специфику науки, т.е. тенденцию к организации скорее через небольшие неформальные структуры, чем через крупные коллективы в рамках той или иной дисциплины. В частности, анализ возникновения экспериментальной психологии привел к разработке модели гибридизации ролей и позиций: известные ученые (психологи) перешли из своей сферы в менее конкурентную для них и более перспективную (философию); сам же процесс формирования специальности состоял из трех стадий: предшественники, основатели и последователи[326].
Группа немецких исследователей, возглавляемая Вайцзекером и Хабермасом, в 1970-х годах предложила модифицированную трехфазовую модель: пред-теоретическая фаза выявления фактов, парадигматическая фаза организации области знания и пост-парадигматическая фаза нормативной науки, финализация[327]. Эта модель была более релевантна с точки зрения политики организации науки, но чрезмерно ориентировалась на Куна и не умаляла роль социальных связей в формировании дисциплины.