Когда антропософия говорит о «развитии», она делает это не так наивно, как зачастую бывало в XIX веке под впечатлением научных открытий. «Развитие» в антропософском смысле есть нечто многоуровневое и дифференцированное. Наблюдение за действительностью показывает, что в развитии всегда присутствует и движение вспять и новые достижения нередко оплачиваются по крайней мере временной утратой прежних способностей, что зачастую «двигаться вперед можно и двигаясь назад». Прохождение через повторные земные жизни, ставящие человека лицом к лицу с негативными последствиями его вины, переживания суда после каждой земной смерти — все это еще не гарантирует, что человеку от одной земной жизни к другой автоматически должно быть «лучше и лучше». Такая возможность, разумеется, существует, но человек должен со- участвовать в своем становлении. В зависимости от его поведения ему от одной земной жизни к другой может с тем же успехом становиться и «хуже и хуже» Значит, перевоплощение как таковое отнюдь не есть то же самое, что и «повторное рождение». Когда инкарнации закончатся, вслед за очередным посмертным судом произойдет истинный «Страшный суд», открывающий возможность разделения человечества на «овец и козлищ» — на тех, кто использовал свои земные жизни в праведном смысле, и на тех, кто пренебрег присутствовавшей в земном бытии возможностью. В конечном итоге решающим моментом будет: принят Христос людьми или нет. Без приятия того, что через Христа вошло в развитие человечества, задача «становления человеком» не может быть по-настоящему решена. Становление человеком будет все более проявлять свою тождественность «становлению христианином», причем последнее, безусловно, понимается не в узко конфессиональном смысле.
Рудольф Щтайнер пришел к своим христологическим выводам, руководствуясь не апологетически христианскими интересами. Последовательно продвигаясь по пути эмпирического исследования духовного мира, он столкнулся с сверхчувственным фактом, лежащим в основе христианства. Это его видение Христа проливает новый свет и на учение о карме. Словом «карма» древнеиндийские воззрения указывают на взаимосвязь, которая как причина и следствие перехо- [Стр.70]
дит из одной жизни в другую. Закон «посева и жатвы» («что посеет человек, то и пожнет», Гал. 6:7) действует также от одной жизни к другой. Поступки и переживания одной инкарнации, вне непрерывного опосредования материально- земным пронесенные через чисто духовно-душевную область, вызывают в следующей инкарнации соответствующие обратные влияния. Чем больше действует истинное «я», призванное к свободному творчеству, тем значительнее, наряду с аспектом «жатвы», становится аспект «посева» — в смысле способности заложить новые «начинания», привнести в бытие новые элементы. То, что как «любовь свыше» творчески, почерпнутое из высшего мира, привносится в земное существование, не срывает «математически» точного плана кармы в переплетении причины и следствия, но добавляет новый, дополнительный фактор в расчеты судьбы, благодаря чему результат становится иным.
В высочайшем смысле это справедливо и касательно самого Христа. Он, как мы говорили, несет САМОГО СЕБЯ и как новый дополнительный фактор изменяет баланс судьбы человечества. Существование «греха мира», который несет божественный Агнец, можно понять только исходя из идеи кармы. Содеянное человечеством зло есть духовная реальность. Сущностно оно присутствует в незримых сферах мира как злая мощь. Человек способен «исправить» всегда лишь часть своих дурных поступков. Порой из глубочайшего раскаяния он может стать святым. Если позволяют обстоятельства, он может сделать жертве своего прегрешения столько добра, что в определенном смысле как бы возмещает урон — если не в этой, то в одной из следующих жизней. Но полагать, что тем самым действительно все уже сделано, значит судить поверхностно. Все подобные «искупления» не упраздняют факта, что зло уже произошло, стало реальностью и тем изменило состояние мира в целом. Человек постоянно грешит «не по средствам». «Залезает в долги», которые сам не сумеет «выплатить». Соответствующий вывод духовных исследований Рудольфа Штайнера созвучен библейским высказываниям. Третье измерение злого поступка — то, что он причиняет урон не только самому согрешившему и его жертве, но и нарушает что-то в незримом духовном составе мира, — находит выражение в псалме 51, где молящийся [Стр.71]
обращается к Богу: «Тебе единому согрешил я». Тот же смысл заключен и в словах блудного сына, который говорит своему отцу: «Отче! я согрешил против неба...» — и лишь затем добавляет: «и пред тобою» (Лк. 15:18, 21).
Все, что превосходит способности человека к искуплению, накапливается как «грех мира», собираясь как бы в зловещую грозовую тучу. Человечество погибнет, если ему на помощь не придет существо более высокого, даже высочайшего порядка, которое, если можно так выразиться, имеет куда больший «радиус действия», нежели человек, и может помериться силой с этим самым фактором зла. Таким существом является Христос — «Агнец Божий». Вочеловечиваясь, Он делается причастен человечеству. Становясь «плотию», которая неминуемо ведет его к смерти, Он создает надлежащую предпосылку, благодаря которой сможет «подступиться» к мировой вине, существующей из-за людских грехов. Христос не может не страдать, ибо «грех мира» существует реально. Но Он принимает на себя эти страдания, принося добровольную жертву. Для всякого другого человека смерть — «возмездие за грех». С Христом все по-другому, поэтому Его смерть приобретает совершенно иную ценность. Смерть Христа, Его «смертное страдание» не служит, как у грешного человека, для искупления собственного греха, но идет во благо человечества.
Поскольку можно положиться на закон кармы, закон посева и жатвы, можно говорить о спасительной силе смерти Христа, которая как любовь свыше вносит в расчеты судьбы человечества новый, дополнительный фактор, меняющий конечный результат. В цикле лекций «Христос и человеческая душа» (Норчёпинг, июль 1914) Рудольф Штайнер показал, что «милость Божия» и правильно понятая идея кармы созвучны друг другу.
Тем самым снимается возражение, что учение о перевоплощении, открывая перспективу дальнейшего нравственного развития и искупления содеянного, по причине «спасения собственными силами» якобы исключает «милость Божию». Рудольф Штайнер совершенно ясно показал, что все человеческие усилия и дальнейшее развитие — при всей их необходимости — без Христа и Христовой жертвы не смогли бы привести к цели. [Стр.72]
Мудрость о человеке
Когда в 1912 году Рудольф Штайнер заменил широко употребительное до той поры слово «теософия» словом «антропософия», это отнюдь не означало противопоставления «человеческого» и «божественного», как это случилось, например, в некоторых направлениях «гуманизма». Скорее, здесь нашло выражение то, что в нашем XX столетии стал возможен важный новый шаг в осознании человеком собственного его существа, решительное «расширение» знаний человека о себе самом. Высшее проявление «человеческого», «hитапит», в свете сверхчувственного обретает совершенно новые измерения. Тем самым появляется возможность постичь существо Христа в его значении для истинного становления человека. Таким образом, впервые гуманизм более высокого порядка может полностью совместиться для человеческого сознания с христианством.
В великих дохристианских культурах созерцание божественного миротворения еще во многом затмевало восприятие человеком собственного его существа. Осознание собственного «я есмь» еще в значительной мере дремало. Христос не мог прийти прежде, чем «исполнились сроки», прежде чем в людях пробудилось, хотя бы до некоторой степени, осознание существа своего «я». Это пробуждение произошло в греко-латинскую культурную эпоху. На рубеже времен, во II веке до Р.Х., впервые во встречах греческих и римских деятелей, не считаясь с национальными границами, на «чисто человеческой основе» начинает заявлять о себе движение «гуманизма». Произошло это в кружке, который сложился вокруг Сципиона Младшего и к которому принадлежал, в частности, «депортированный» из Греции Полибий. К этому кружку присоединились также философ-стоик Панетий и комедиограф Теренций, вольноотпущенный раб. Устремление к «чисто человеческому» в то время носилось в воздухе. Теренций имел в театре необычайный успех, когда в своей пьесе «Самоистязатель», вовсе не собираясь кого-либо поучать, вложил в уста старика Хремета слова: «homo sum, humani nihil a me alienum puto» (I.I, 25) — «я человек: считаю, что ничто человеческое мне не чуждо». Даже спустя полтысячелетия Отец Церкви Августин знает, какой эффект произвела тогда эта [Стр.73]