ние видения и верования сохраняется, но переходит все глубже в конкретно-сущностное. Античные греки назвали бы видение «аполлоническим», а веру — «дионисийским» переживанием. В причастии содержится и то и другое; двуединство тела и крови глубоко обосновано.
В таком причастии вечная жизнь познается «уже сейчас», но во всей полноте ее воздействие откроется на Страшном суде.
Страшный суд — буквально «последний день», «eschate hemera». В предвидении конца мира выражение «последний день» совершенно уместно. Оно правильно и точно в буквальном словоупотреблении, поскольку пространство и время в нашем смысле когда-нибудь перестанут существовать. В конце пространственно- временного земного бытия, в которое человек помещен, чтобы стать человеком, но которое как таковое сохранится не вовеки, с необходимостью обнаружится, прошел ли человек через назначенное ему Провидением земное существование так, чтобы вынести из этого «эпизода» — пусть даже по нашим понятиям он продлится очень долго — то, чего он мог достичь лишь в этих особенных условиях бытия: становления «я» в стихии свободы. Результат зримо проявится в теле воскресения, которое человек возьмёт с собой в вечность и в силу которого он также и в духовном царстве вечности сможет быть «совершенно самим собою». Не осуществившееся в конце времен уже не будет достигнуто Никаким иным способом. Последний день есть также день Страшного суда.
В Евангелии от Иоанна, равно и в Иоанновом Апокалипсисе, можно видеть, как в речевых фигурах по - особенному раскрывается власть священных чисел. Так, слова «последний день» звучат в Евангелии от Иоанна точно семь раз. В гл. 6 мы встречаем их четырежды. На празднике поставления кущей эти слова характеризуют седьмой, последний, день этого торжества (Ин. 7:37), но и здесь они тоже имеют эсхатологически - апокалиптическое звучание. Праздничная неделя становится иносказанием, ее «последний день» создает предчувствие грядущего конца мира. Он называется «великим» днем, и в этот день Христос говорит о «реках воды живой», что потекут из чрева верующих в Него, — и это тоже обетование преображенной телесности. В гл. 11, [Стр.43]
ст. 24, слова «последний день» произносит Марфа у гроба Лазаря. В ее устах они звучат как заученная из катехизиса истина. Но эти ее слова становятся поводом к тому, чтобы Христос мог возвестить эту отдаленную цель как свершившуюся в Его личности «уже сейчас», в тогдашнем зоне: «Я есмь воскресение...» В седьмой и последний раз мы встречаем слова «последний день» в конце описания обращенной вовне деятельности Христа, когда перед началом страстей Христос, как бы оглядываясь назад, произносит своего рода итоговую фразу: «Отвергающий Меня и не принимающий слов Моих имеет судью себе: Слово, которое Я говорил, оно будет судить его в последний день» (Ин. 12:48).
Через свое воскрешение, которым Он предосуществляет «последний день» для собственной личности, Христос стал «первенцем из мертвых» (Кол. 1:18), «первенцем из умерших» (1 Кор. 15:20). Он «первородный между многими братиями» (Рим. 8:29), которые должны «быть подобными» (sym-morphos) Его «праобразу» (eikon). Это слово, sym-mor-phos, Павел употребляет также в Послании к Филиппинцам (Фил. 3:21): Христос, совершив вознесение, целиком преобразит (meta-schematizein) наше подвергнутое уничижению тело таким образом, что' оно «будет сообразно» — «sym-morphon» — «славному телу Его».
Такова великая отдаленная цель Страшного суда. Но мы увидели также, что этот день приуготовляется уже в земной жизни христианина. Приобщение ко Христу начинается с того, что находящийся в становлении христианин всеми силами своей душевной жизни обращается к облику Христа Иисуса и Его земной судьбе. Благоговейно созерцая образы страстей Христовых, устремляя к ним всю свою способность сочувствия («sym-pathie»), он в конце концов подходит к действительному состраданию со Христом. Так апостол Павел обрисовал Галатам Христа: «перед глазами предначертан был... как бы у вас распятый» (Гал. 3:1). Павел сам со -пережил все страсти вплоть до ощущения стигматов, «язв Господа» (Гал. 6:17), он осознанно соучаствует, настоящим и полноценным участием, в страданиях Христа (Кол. 1:24), он «со- [Стр.44]
распялся Христу» (Гал. 2:19). Он может сказать о себе: «Я каждый день умираю» (1 Кор. 15:31), однако в совсем ином смысле, нежели его современник император Тиберий, который в письме к сенату писал: «perire me cotidie sentio» — «я чувствую, что ежедневно погибаю» (Тацит. Анналы VI, 6). Переживание Павла — это «смерть для жизни новой»*: «но если внешний наш человек и тлеет, то внутренний (eso) со дня на день обновляется» (2 Кор. 4:16).
Павел стремится привести свои общины к необходимому внутреннему усвоению праобразных свершений Христовых. Тогда из первоначальной «sym-phatie» вырастает «sym-paschein» со - страдание (Рим. 8:17), со- распятие (Рим. 6:6; Гал. 2:19), со - умирание (2 Кор. 7:3), со- погребение (Рим. 6:4; Кол. 2:12), со- воскресение (Ефес. 2:6; Кол. 2:12), со - житие (2 Кор. 7:3; 2 Тим. 2:11), со - прославление со Христом (Рим. 8:17). Благодаря всему этому Христос должен «изобразиться» (Гал. 4:19) (morphothe) в христианах. Такое переформирование, «метаморфизирование» посредством излучающего в человека первообраза пройдет ряд ступеней восходящего преображения «в тот же образ от славы (doxa) в славу» (2 Кор. 3:18).
Этот процесс развития в становлении христианина устремлён к отдаленной цели Страшного суда, как некий «встречный рост». В каждом отдельном христианине он начинается весьма по-разному и прерывается смертью, которая настигает людей на различных стадиях этого становления, в зависимости от возраста, судьбы, жизненной зрелости и интенсивности устремления. Как же соотносится начавшийся процесс со свершением в день Страшного суда? Что находится между смертью и днем Страшного суда?
Недавно возникшее теологическое учение о «полной смерти» отвечает так: между смертью и воскресением в день Страшного суда для человека нет абсолютно ничего. Смерть как возмездие за грех целокупно ввергает его в небытие. Человек существует лишь в памяти Бога, который в день Страшного суда как бы заново его воссоздаст. Это учение о полном уничтожении в смерти созвучно современной материалистической концепции неразделимого единства челове-
________________________________________________________________________
* И.В. Гёте. Западно-восточный диван. Книга певца. Блаженное томление. Перевод Н. Вильмонта [Стр.45]
ческой души и тела, которая не признает за духовно-душевным началом собственной, отдельной от телесности формы существования.
Внутри христианства, если не считать «свидетелей Иеговы», такой концепции прежде не было. То, что духовно-душевное не просто феномен, выступающий в человеческом теле и с ним же преходящий, есть древнейший опыт человечества, с которым односторонне интеллектуалистское миропонимание справиться не способно. Теория «полной смерти» приводит, однако, и религиозные аргументы, считая дерзостью и самонадеянностью, что человек претендует на «бессмертие» своей души и тем самым стремится избегнуть смертного приговора за грех. При этом ссылаются на то место из Первого послания к Тимофею, где о Боге сказано, что Он «единый имеющий бессмертие (athanasia»> (1 Тим. 6: 16). Поскольку же, по христианским воззрениям, суть Бога - в «любви»(1 Ин. 4:16), все же допустимо представление, что в любви Он может позволить другим существам приобщиться к Его исконной сути в смысле того великого слова «примите», что произносится при причастии. Полностью трансцендентный Бог - скорее мусульманская, нежели христианская доктрина. Если истинно, что духовно-душевное ядро человеческого существа не уничтожается смертью, тогда в основе этого все же промысел божественного творения; и когда данное обстоятельство выступает как конкретный духовный опыт, нельзя считать, будто человек притязает на бессмертие как на своего рода «юридически гарантированное» право. Как мы видели, апостол Павел употребляет слово «athanasia» и для грядущего тела воскресения, которое должно обрести ее через великое преображение (1 Кор. 15:53, 54). И если полагают, что смертная кара, возвещенная после грехопадения, постигает человека не во всей ее серьезности, т. е. эта кара относится только к телу, которое само по себе, в сущности, невиновно, то перед нами явно скороспелый вывод. Ответный удар, постигающий падшего в грех человека, который, опираясь на свое земное, телесное бытие, порывает с божественно-небесным, в том-то и заключается, что в смерти отнимает у неготело, позволявшее ему вести такое независимое от Бога существование; этот удар - расплата за злоупотребление самостоятельностью. Для духовно-душевного начала уничтоже- [Стр.46]
ние не являлось бы карой. Смотреть на земное воплощение, использованное в дурном смысле, - куда более серьезный суд, чем небытие, не причиняющее боли. Теологическая аргументация в пользу теории «полной смерти» совершенно не убеждает, равно как и ссылки на Библию, с изречениями которой эта теория нередко вступает в конфликт, хотя права в том, что как в Ветхом, так и в Новом Завете акцент сделан на воскресение тела.