Схожий план попытались осуществить и в 1910 году. Митрополит Антоний посылает Толстому личное письмо, умоляя примириться с Богом и Его Церковью. 5 ноября Синод отдаёт распоряжение одному из оптинских иеромонахов ехать к Толстому «для предложения ему духовной беседы и религиозного утешения в целях примирения с Церковью». Настоятель телеграммой запрашивает у епископа Вениамина, можно ли присоединить Толстого к Церкви в случае, если он раскается. Епископ Вениамин на это отвечает, что пусть посланное для беседы с Толстым лицо доложит о её результате, и тогда епископ сможет посовещаться с Синодом. И эта готовность и желание Церкви принять «отступника» в своё лоно очень показательна, а решение этого вопроса на столь высоком уровне ещё раз подчёркивает значение, которое придавали этому человеку.
Далее, телеграммой иеромонах запрашивает у начальника станции Астапово, на месте ли граф, если нет, то где его можно найти. На это семья Толстого просит священнослужителя не выезжать ко Льву Николаевичу. Тем не менее, отец игумен Варсонофий, во исполнение синодального распоряжения, выехал к графу Толстому в Астапово.
Не смотря на то, что отец игумен Варсонофий употребил все старания побеседовать с графом Толстым, ему это так и не удалось. Дочери и сыновья отвечают отказом на его просьбу сообщить графу о желании о. игумена побеседовать с ним.
Ситуация с Толстым создавала и другие проблемы для министерства внутренних дел. Как только стало известно об уходе Толстого из Ясной Поляны, тайная полиция начала отслеживать его передвижения, а в Астапово не преминула установить контроль над представителями прессы и прочими присутствующими. Среди телеграмм, посылаемых с астаповского телеграфа, было множество шифрованных рапортов агентов. Эти люди также следили за движением поездов через станцию, разрешали или запрещали конкретным людям оставаться в Астапове, командовали репортерами и фотографами. Пятого ноября в Тулу было тайно вызвано шестьдесят кавалеристов, а два дня спустя, когда Толстой скончался, к ним присоединились подкрепления из состава местных воинских частей.
Два факта русской жизни начала века потрясли русское общество - отлучение Л.Н. Толстого и смерть уже отлучённого писателя. Предшествовавший смерти Л.Н. Толстого уход из Ясной Поляны, ставший личной и семейной драмой для писателя, завладел воображением широких масс в России, одновременно возродив интерес к религиозным исканиям Л.Н. Толстого. В предсмертные дни Толстой, как казалось, наконец, попытался на деле привести свою жизнь в соответствие с этическим учением, изложенным в его статьях и книгах. Для русских людей было важно, покается ли он, придет ли в лоно церкви перед кончиной, как будут хоронить отлученного, будет ли крест на его могиле.
В том, что касалось похорон, семья Толстого руководствовалась его личной волей. Над писателем не справляли никаких церковных обрядов, в соответствии с волей писателя, на его могиле не установили креста.
Похороны Л.Н. Толстого в Ясной Поляне стали событием общероссийского масштаба. 9 (22 по новому стилю) ноября 1910 года несколько тысяч человек собралось в Ясной Поляне на похороны Льва Толстого. Среди них были местные крестьяне и московские студенты, друзья писателя и поклонники его творчества.
Толпа, соблюдая полный порядок, с тихим пением проводила от станции до усадьбы гроб Толстого; выстроившись в очередь, люди молча входили в комнату, где было выставлено для прощания тело; когда же гроб опускали в могилу, все присутствующие благоговейно преклонили колени. Когда же вся толпа разом опустилась на колени, остался стоять только один человек - этот полицейский. При виде такой непочтительности собравшиеся немедленно приструнили полицейского: «Ему закричали: "Полиция, на колени!", и он покорно опустился на колени»[114].
Утром в день похорон в Московском университете собралось восемь тысяч студентов. Их шумный митинг завершился уличным шествием. Две тысячи людей, присутствовавших на самих похоронах, соблюдали порядок. Вокруг процессии выстроилась живая цепь. Поочередно выступили три хора, насчитывавшие вместе семьсот человек. Хотя около ста студентов пожелало выступить с надгробными речами, в итоге все ораторы воздержались, уважая решение семьи писателя. Как рассказал приезжему горожанину один местный крестьянин: «Хорошо хоронили!... Студенты больно пели. Порядок был. Студенты цепь сделали и мы цепь, порядок был».
Сын Толстого отмечал: «Для того времени это было непривычно, но я думаю, что отсутствие духовенства только способствовало торжественному настроению большинства прибывших на похороны». Несколько присутствующих упали в обморок, возможно, из-за ощущения, что происходит, как выразился один студент, «нечто действительно великое, необычное».
По мере того, как похороны распространялись по стране хронологически, материально и идеологически (позднее этот период стал известен под названием «Толстовские дни»), становилось все яснее, что Россия, какой она оказалась в свете смерти Толстого, имела мало сходства с описанной в «Войне и мире» страной. В городах, помимо традиционных литературных вечеров и памятных мероприятий, начались самые значительные со времен революции 1905 года демонстрации - опять же в память о Толстом.
В университетах всей страны продолжались массовые собрания студентов, кончавшиеся дерзкими уличными демонстрациями и арестами; были пострадавшие. Начинали размываться границы между публичным поминовением и политической деятельностью: на демонстрациях появились транспаранты с призывами к отмене смертной казни. Заявлялось, что упразднить эту меру наказания - значит наилучшим образом увековечить память Толстого, который был яростным противником казней («Не могу молчать») и в последние дни своей жизни работал над статьей на эту тему.
Похоронили Л.Н. Толстого в лесу, на краю оврага, где в детстве он вместе с братом искал «зеленую палочку», хранившую «секрет», как сделать всех людей счастливыми.
Образованное общество очень сочувственно отозвалось на смерть писателя. Зимой 1910 года газеты и журналы были переполнены статьями и письмами, где поднималась одна и та же тема: значение смерти Толстого и феномена гражданских похорон для России. Часто звучал вывод об эпохальности произошедшего. Одни - к примеру, «нововременцы» - рисовали картину политического хаоса и маниакального мифотворчества, стремились рассеять возникшую вокруг смерти Толстого харизматическую ауру, стараясь мобилизовать существующие в обществе фобии и антипатии. Другие - как-то, авторы «Вестника Европы» - подчеркивали дисциплинированность искреннюю любовь участников мероприятий к Толстому, а также восхищались пробуждением политического и нравственного самосознания нации. В декабрьском номере «Вестника Европы» за 1910 год Толстому был посвящен целый ряд статей.
Автор одной из них отдаёт должное аудитории вечера памяти Льва Толстого в Петербурге, который был организован при том условии, что зрители будут спокойно реагировать на произносимые речи. Тысяча семьсот присутствующих выразили свое уважение к Толстому, «свято исполнив» требование. «Это такой показатель общественного воспитания», - утверждал автор, - «которому за границей могут только позавидовать». Описывая отклик на смерть писателя в «провинции», другой автор выворачивал наизнанку идеи «нововременских» публикаций, отводя правительству и церкви роль злодея. Автор «Вестника Европы» выражал надежду, что репрессии против людей, желавших почтить память Толстого (ратовавшего за мир и справедливость) стали важным уроком, новым значительным шагом на пути к политическому просвещению общества. Более того, в своей реакции на недавние события общество объединилось, а всякий акт подобного единения оказывает очищающее, целительное действие на общественную жизнь. Третья статья в том же номере оспаривала обвинения, будто демонстрации были спровоцированы чужаками-«инородцами» в их аморальных целях: гораздо конструктивнее было бы признать демонстрации естественным порождением русского общества и проанализировать механизм их возникновения. Студенческие беспорядки, заявлял автор, возникают из-за отсутствия у оппозиции иных, более эффективных средств выражения протеста.
А.С. Изгоев в своей статье в газете «Русская мысль» отмечает прежде всего политические моменты, связанные со смертью Толстого. Он напоминает о ситуации, сложившейся во времена крымской болезни Льва Николаевича, когда Победоносцев отдал местному священнику тайный приказ войти в минуту смерти в дом умирающего и затем объявить о примирении Толстого с церковью. Изгоев подчеркивает, что в настоящий момент «к чести Синода, несмотря на все страстные попытки вернуть Л.Н. Толстого в лоно церкви, не было сделано ни одного нелояльного шага»[115]. В такой оценке действий Синода его поддержал и Булгаков, но уже в связи с похоронами: «Толстой похоронен был без церковных обрядов, согласно свои убеждениям. Церковная власть оказалась на этот раз на высоте положения, отнесшись к этому с достойной сдержанностью»[116]. Изгоев замечает, что эти похороны, «протекшие без всякого участия духовенства, были в сущности первыми гражданскими похоронами в России»[117].