Таким образом, политические сообщества и цивилизации больше не могут рассматриваться как чисто «дискретные миры»; они вплетены и встроены в сложные структуры взаимодействующих сил, отношений и движений[77]. Очевидно, что нередко среди них царит неравенство и иерархия. Но даже самые могущественные из них (в том числе и самые могущественные национальные государства) не остаются не затронутыми меняющимися условиями и процессами усиления регионализации и глобализации. Учитывая всё вышеизложенное, можно отметить пять центральных пунктов, которые помогут охарактеризовать меняющиеся отношения между политической глобализацией и современными национальными государствами. Критериями являются увеличение экстенсивности, интенсивности, скорости и степени воздействия политической глобализации, а также важные моменты, касающиеся развития демократического политического сообщества.
Во-первых, отныне средоточием дееспособной политической власти нельзя считать национальное правительство – эффективная власть раздроблена и разделена между различными силами и органами, действующими на национальном, региональном и международном уровнях.
Во-вторых, представление о «политическом сообществе с общей судьбой» – самоопределяющейся общности не может больше иметь смысла, если локализовать его в границах какого-нибудь одного национального государства[78]. Некоторые из наиболее фундаментальных сил и процессов, от которых зависит проведение внешней и внутренней политики, находятся теперь вне границ отдельных национальных государств. Система национальных политических сообществ, конечно, по-прежнему существует, но сегодня она связана со сложными экономическими, организационными, административными, правовыми и культурными процессами и структурами, которые её ограничивают и проверяют на эффективность.
В-третьих, суть данного исследования состоит не в том, чтобы доказать, что сегодня национальный суверенитет, даже в регионах с интенсивно взаимодействующими и разделенными политическими и властными структурами, был полностью ниспровергнут, – вовсе нет. Хотелось бы, показать, что существуют важные сферы жизни, где сталкиваются представления о верности, вступают в конфликт истолкования прав и обязанностей, правовые и властные структуры и т. д., которые заставляют отказаться от понимания суверенитета как неограниченной, неделимой и исключительной формы общественной власти. Функционирование государств в условиях всё более усложняющихся региональных и глобальных систем сказывается как на их автономии (изменяя затраты на политику и выгоды от неё и влияя на установление её первостепенных задач), так и на суверенитете (изменяя равновесие между национальными, региональными и международными правовыми структурами и нормами административного управления). Хотя высокая концентрация власти по-прежнему остаётся особенностью многих государств, она всё чаще оказывается разделённой между разными сферами политического управления, которыми и осуществляется.
В-четвёртых, последняя треть XX в. отмечена возникновением целого ряда принципиально новых «пограничных проблем»[79]. Мы живём в мире «взаимно пересекающихся сообществ с общей судьбой», в котором пути всех стран переплетены сильнее, чем когда-либо прежде. При этом возникают пограничные проблемы нового типа. В прошлом, конечно, национальные государства решали разногласия по поводу границ, руководствуясь главным образом своими интересами и в конечном счёте силовыми методами. Но подобная логика власти оказывается совершенно неадекватной и неподходящей для решения многих сложных проблем, от экономической регуляции до истощения природных ресурсов и ухудшения экологической обстановки, которые ведут – со скоростью большей, чем когда-либо прежде, – к взаимному сплетению «национальных судеб». В мире, в котором могущественные государства принимают решения, затрагивающие интересы не только их собственных народов, но в равной мере и народов других стран, в котором транснациональные механизмы и силы действуют, так или иначе минуя границы национальных сообществ, – в таком мире вопросы, кто и перед кем должен нести ответственность и на каком основании, не имеют однозначных ответов.
В-пятых, различия между «своими» и «чужими» делами, внутренними политическими проблемами и внешними вопросами, суверенными делами национального государства и международными соображениями в наше время провести не так просто. Правительства сталкиваются с такими проблемами, как наркотики, СПИД, использование невосстановимых ресурсов, захоронение отходов атомной промышленности, распространение оружия массового поражения и глобальное потепление, отнесение которых к той или иной из вышеназванных категорий не имеет никакого смысла. Более того, такие проблемы, как арендная и инвестиционная политики многонациональных корпораций, регуляция глобальных финансовых рынков, опасность исчезновения базы налогообложения, угрожающая отдельным странам и возникающая в результате глобального разделения труда при отсутствия эффективных средств контроля, – всё ставит под сомнение непреходящую ценность некоторых из главных инструментов национальной экономической политики[80]. Фактически во всех основных областях политики участие национальных политических сообществ в региональных и глобальных потоках и процессах включает их систему интенсивной, не знающей границ координации и регуляции. Политическое пространство, на котором осуществляется эффективное правление и существует подотчётность власти в географическом отношении, больше не совпадает с политической территорией, имеющей чётко обозначенные границы. Современные формы политической глобализации предполагают исключение территориального признака из понятия политической власти, хотя точный ответ на вопрос о том, как далеко зашёл этот процесс, остаётся за рамками исследования.
Глобализация по-новому оценивает и измерят характер и пределы свободы. Свобода как некая имманентно присущая человеку ценность под влиянием процессов глобализации трансформируется: размываются границы личной, индивидуальной свободы, превращая её в космополитический и наднациональный феномен[81].
Обладает ли большими или меньшими свободами человек нового глобального общества по сравнению с человеком традиционного общества? Возможно, вопрос лишён смысла, столь различны эти общества и столь несравнимы объективно определённые свободы. Если говорить о свободах-способностях, то очевидно, что сегодняшний человек располагает большим объёмом ресурсов, идёт ли речь о возможности сменить место работы и жительства или просто переместиться, без особого труда преодолевая границы национальных государств, из одной точки земного шара в другую. Однако человек по-прежнему встроен в производственную систему, включён в сеть обязательств, является узником коллективной рациональности.
Каково же будущее свободы?
Во-первых, демократия в нынешних условиях гораздо более эффективна как форма контроля над властью, реализующей политику конституционного либерализма, чем как инструмент выборов тех, кто будет реализовывать эту власть. Различия между англо-американской и континентальной моделями общественного устройства, которые многие исследователи склонны сводить лишь к различиям в системах права и судопроизводства, на деле оказываются более глубокими и фундаментальными. Излишний «этатизм» континентальной системы отчасти обусловлен тем, что европейцы раньше осознали, что никакой «кодекс чести» не может стать надёжной защитой от искушений демократии.
Во-вторых, в этой связи высказывается мнение в пользу расширения полномочий и сфер компетенции организаций, которые, нередко будучи формально недемократическими, на деле служат проводниками в жизнь политики конституционного либерализма, который оказывается более важным гарантом свободы, нежели демократия. Подобным примером, считает главный редактор «Newsweek International» Фарид Закария, может служить Европейский Союз, базовые институты которого выступают (или должны выступать) гарантами прав и свобод европейских граждан, а также структуры, эффективно способствующие развитию справедливых торговых отношений, так необходимых для экономического прогресса. Те, кто критикует подобные структуры, утверждает Закария, по-видимому, не осведомлены о проблемах, делающих необходимыми невыборные институты, и не замечают того факта, что эти органы чутки к пожеланиям своих демократически избранных хозяев. Хотя с этим тезисом Ф. Закарии можно и не согласиться, и он, кстати, позднее в работе «Постамериканский мир»[82] пересмотрит эту позицию. Однако данное положение находит убедительное подтверждение в том факте, что итоги многих демократических выборов последнего времени оказались крайне спорными.
В-третьих, свобода невозможна без толерантности, в то время как демократия не только может легко без неё обходиться, но порой эффективно эксплуатирует не самые лучшие человеческие черты и наклонности. В той же степени, в какой демократия есть форма народовластия, она есть и инструмент борьбы за власть, а в этой борьбе слишком часто участвуют люди, считающие, что цель оправдывает средства. Именно поэтому в новых демократических обществах тенденция к обострению конфликтов обескураживает своим постоянством. Причина здесь проста: когда общество открывается, и политики начинают бороться за власть, они обращаются к избирателям, хватаясь за то, что оказывается самым простым и доходчивым, а именно: групповую солидарность в противостоянии с некоей другой группой. Ф. Закария с сожалением отмечает, что демократия, если она не избавится от своих недостатков, «может лишиться своей опоры – нашей лояльности»[83]. Это, конечно, звучит красиво, но парадокс демократии заключался и поныне заключается в том, что наша лояльность к ней обусловлена использованием ею, пусть и в ограниченном и допустимом масштабе, нашей нелояльности к себе подобным, а это гораздо хуже нелояльности к абстрактным принципам, какими бы благородными они ни были.