Есть серьёзные причины критически осмыслить релевантность, предпочтительность и желательность транснациональной демократии. Доля различных скептических аргументов указывает на то, что смысл транснациональной демократии заключается в том, что ни один ответ на глобализацию или проект глобализации, как предполагают её защитники, не являются этически и теоретически убедительным. Напротив, это чревато теоретическими недостатками и практическими опасностями. Но нет, как предлагает Р. Даль, наименьшей является опасность общественного контроля вопросов экономической жизни и военной безопасности. Кроме того, развитие национальной (территориальной) демократии было настоятельно связано с силой и насилием, поэтому история современной демократии иллюстрирует её, даже в пределах контекста разделённой политической культуры, как отчетливо хрупкую систему правил. В мире культурного разнообразия и растущего неравенства возможность понимания транснациональной демократии, поэтому должна быть оценена как незначительная без любого её убедительного навязывания любым соглашением демократических государств или мягкой демократической гегемонией. Не удивительно, что для большинства скептиков самоуправление в пределах государств (демократических или недемократических) считается этически предпочтительным для возможной тирании более демократического глобального правления.
Защитники транснациональной демократии обвиняют скептиков в слишком поспешном отклонении теоретических, этических и эмпирических аргументов, составляющих их проекты демократии без границ. Более определенно, утверждают они, обесцениваются важные политические преобразования, вызываемые усиливающейся глобализацией и регионализацией; скептики особенно неправильно истолковывают возможности значимых политических изменений по отношению к более демократическому мировому порядку. Эти трансформации, в конечном счёте, изменяют условия, которые делают возможными суверенные, территориальные, самоуправляющиеся политические сообщества, поскольку в мире глобальных изменений локальное и глобальное, внутренне и внешнее в значительной степени неразличимы. Отрицать такие обстоятельства означает утратить способность оценивать с точки зрения вечности сущность концепции современной государственности и политического сообщества и игнорировать её историческую и социально построенную природу[144].
Современные политические сообщества являются историческими и социальными конструкциями. Их специфическая форма, совпадающая с территориальной досягаемостью «предполагаемого сообщества» наций, является продуктом специфических условий и сил. Эта форма определяет метрическую систему, по которой измеряется единица современной демократии. Исторически государство было первичным инкубатором современной демократической жизни. Но, как замечает профессор международных отношений университета Уэллса Эндрю Линклетер, политические сообщества никогда не были статическими, неизменно созданными, а всегда находились в процессе конструкции и реконструкции[145]. Поскольку глобализация и регионализация стали усиливаться, современные политические сообщества начали испытывать существенную трансформацию: появляются новые формы политических сообществ.
Согласно Д. Хелду, национальные политические сообщества сосуществуют сегодня рядом с «пересекающимися судьбами сообществ», определяемых пространственной досягаемостью транснациональных сетей, систем гражданства и проблем. Они могут быть задуманы как «тонкие» сообщества, в противоположность «толстым» сообществам локального типа и нациям-государствам. Тем не менее национальные сообщества представляют собой необходимые этические и предварительные политические условия для культивирования транснациональной демократии. В основном они перекрывают судьбы сообществ, определяемые как новые возможные транснациональные направления развития наций.
Как отмечено, критики транснациональной демократии обвиняют её защитников в том, что они предпочтительнее применяют неопределённую концепцию народа. Это обвинение, однако, не учитывает недетерминированный и сконструированный характер современного народа (нации) самого по себе. Так Э. Линклетер предлагает, вопреки скептическому аргументу, что нация не является некоей преобразуемой политической сущностью, которая предшествует демократическому развитию, но, напротив, она самостоятельно конституируется благодаря процессам демократизации. Начиная с классической греческой демократии, конституирование народа является всегда проблематичным и случайным[146]. Этот аргумент внушает доверие утверждениям защитников транснациональной демократии, что неопределённая природа народа в их планах не ослабляют правдоподобие или теоретическую последовательность их проекта.
Не рассматривая «космополитическую нацию» как единичную, предопределенную и универсальную сущность – унифицированную мировую нацию, литература по транснациональной демократии подчёркивает комплексную, подвижную и многослойную конструкцию, ясно сформулированную в разнообразии наборов отношений к множеству участков глобальной власти и структуры глобального управления. Такая концепция, как подтверждено опытом Европейского Союза и федеративных государств, является, конечно, исторически беспрецедентной. К тому же так называемая загадка народа в теориях транснациональной демократии не является фатальным недостатком, как хотелось бы многим скептикам.
Центральным пунктом в учреждении политических сообществ вне государства является рост институционализации транснациональных общественных сфер, как некоторые утверждают, благодаря росту конституционализации мирового порядка[147]. Накопление многосторонних, региональных и транснациональных мер (которые развились в последнее пятидесятилетие), создало неписанную конституцию глобального государства. В поисках управления и регулирования трансграничных проблем государства стремились упорядочивать соответствующие полномочия и власть через соглашения и другие меры. При этом они институционализировали сложную систему правил, прав и обязанностей для управления их общими делами. Дальше всего это пошло в Европейском Союзе, где появилась эффективная квазифедеральная конституция. Но в другом случае, как в ВТО, власть национальных правительств пересматривается: управление торговыми спорами становится подчиненным правовым нормам[148].
В пределах сообщества государств были разработаны и укреплены некоторые существенные демократические принципы, cвязанные с институционализацией [149]. Таким образом, самоопределение, народный суверенитет, демократическая законность, юридическое равенство государств стали ортодоксальными принципами международного общества. Как комментирует профессор международных отношений университета Кембриджа Джеймс Майал, происходило «укрепление не только непосредственно демократии, но и демократических ценностей, как стандарта из законности в пределах международного сообщества»[150]. В последние годы эта демократизация международного сообщества также ускоряется в ответ на процессы глобализации, действия межнационального гражданского общества и социальной динамики расширяющегося сообщества демократических государств. Несмотря на её неравномерность и недолговечность, она предстаёт объединённой с конституционализацией мирового порядка «подгонкой» необходимых исторических условий – создание «зон мира» и господства права – для культивирования транснациональной демократии.
Дальнейшее свидетельство этого процесса демократизации должно быть обнаружено в возрастающей политической реакции многих правительств и учреждений транснационального гражданского общества на последствия экономической глобализации[151]. Такие ответы достаточно чётко демонстрируют не только разнообразные пути, но и общее стремление прогрессивных политических сил и являются системой ответственного, отзывчивого и прозрачного глобального управления. Наряду с ростом осознания, что власть ускользает от демократических государств и избирателей и переходит к неизбранным и фактически неподотчётным глобальным органам (например, ВТО), прибавилось увеличивающееся политическое давление на правительства «Большой восьмёрки», чтобы привести в соответствие хорошее управление с глобальным управлением[152].