И наоборот, теории космополитической и совещательной демократии предоставляют более систематическое и убедительное описание своих возможных условий выполнимости и реализации, но являются при этом нормативно амбициозными и радикальными теориями, поскольку каждая из них стремится к преобразованию мирового порядка в направлении демократического сообщества из государств и народов, однако каждая из них тем не менее глубоко осознает мощь структурных и экономических сил, препятствующих перспективам транснациональной демократии. Оба эти направления проводят строгий учет необходимых предварительных условий и процессов, являющихся причиной демократизации мирового порядка. В этих отношениях они могут рассматриваться как дополняющие друг друга описания транснациональной демократии. При этом учитывается, что первичные проблемы совещательной демократии являются наряду с непоследовательными источниками мирового порядка и значительной коммуникативной властью гражданского общества в демократизировании глобального управления первичным интересом космополитической демократии со спецификацией соответствующих конституционных и институциональных порядков культивирования и укрепления демократии вне государства. Кроме того, защитники теорий космополитической и совещательной демократии рассматривают транснациональную демократию «…не [просто] как альтернативу национальной демократии, но также как её частичное спасение»[161]. Несмотря на врождённый идеализм, космополитическая и совещательная теории транснациональной демократии представляют собой самые сложные, но в то же время весьма убедительные аргументы за демократию вне границ. Вместе они представляют оригинальные и всесторонние попытки переосмысления демократии, согласуясь с миром, в котором организация и осуществление власти приобрели существенные транснациональные, региональные и даже глобальные измерения.
История теории демократии – это история последовательного переосмысления проекта демократии в соответствии с новыми историческими обстоятельствами. В ответ на современные паттерны глобализации и регионализации теоретики начали размышлять над потребностью, желательностью и вероятностью транснациональной демократии, для того чтобы призвать к ответу глобальные и транснациональные силы, которые теперь избегают существующих учреждений территориальной демократии. Объединились серьёзные академические и политические дискуссии, вследствие чего появились отличительные теории, по-разному понимающие демократию и в различной степени находящие своё выражение в обсуждении реформы глобального и регионального управления – от Европейского Союза до Международного валютного фонда. В этой работе были критически пересмотрены нормативные и эмпирические утверждения теорий транснациональной демократии, а именно: демократической межгосударственности, радикального демократического республиканизма, космополитической и совещательной демократий. Однако представленная аргументация была направлена на защиту идеи транснациональной демократии в основном против заявлений самых скептически настроенных критиков. Более определённо это было доказано в случае описания космополитической и дискурсивной демократий как взаимодополняемых и взаимообусловливаемых проектов. Вместе они обеспечивают политически убедительный и амбициозный ответ на вызов глобализации и требования более демократической структуры глобального и регионального управления. Конечно, предложенные аргументы могут быть не в состоянии убедить те особо скептические мнения, что сама идея транснациональной демократии не является просто утопической. Однако подобный скептицизм должен сглаживаться предостережением известного британского историка Эдварда Карра о том, что «здравую политическую мысль и здравую политическую жизнь можно обнаружить только там, где (в утопии или в реальности) их место»[162].
Существует много серьёзных оснований для того, чтобы сомневаться в теоретической и эмпирической обоснованности утверждений о том, что в условиях современной глобализации национальные государства как бы уходят в тень. В данной работе была предпринята попытка подчеркнуть, что, хотя региональные и глобальные структуры взаимосвязей укрепляются, они влекут за собой сложные и разнообразные последствия для разных сфер общественных отношений. Но при этом не ставилась задача доказать, что суверенитет государства сегодня совершенно разрушен, даже если бы речь шла о таких сферах, где властные структуры пересекаются и властные полномочия оказываются разделёнными, такое высказывание совершенно исказило бы данную позицию. Была предпринята попытка доказать, что существуют обширные области и регионы, для которых характерно проявление взаимной лояльности, наличие противоречащих друг другу представлений о правах и обязанностях человека, взаимосвязях правовых и властных структур, и другие, в которых (особенно это относится к развитым странам), как принято считать, суверенитет есть абсолютная, не делимая и единственно возможная форма проявления государственной власти.
Политические сообщества и цивилизации больше не могут быть охарактеризованы как «обособленные друг от друга миры» или как «локальные». Несомненно, их структурирование обусловлено существующими между ними неравенством и иерархией. Но даже самые сильные из них, включая самые мощные национальные государства, больше не могут оставаться не затронутыми меняющимися моделями региональных и глобальных потоков и структур активности. Но при этом характер отдельных трансформаций и их влияний на отдельные формы политического сообщества весьма разнообразны.
Можно привести два весьма характерных примера подобных изменений: один из области законодательства по правам человека, другой – из сферы политики, проводимой в отношении процентных ставок.
В процессе развития в условиях глобализации международное законодательство по правам человека, индивиды, правительства и неправительственные организации оказались в новых системах правового регулирования. Теперь международное право, признавая силу и принуждение, права и обязанности, во многих существенных отношениях ограничивает принцип государственного суверенитета: суверенитет уже не является автоматической гарантией международной легитимности. Наиболее важны в этой связи, несомненно, законодательство по правам человека и режимы прав человека. Хотя в международном праве наметилась тенденция постепенного отхода от принципа, согласно которому государственный суверенитет необходимо отстаивать независимо от того, какие последствия будет это иметь для индивидов, групп и сообществ, но при этом уважение, проявляемое к автономии субъекта и к широкому спектру прав человека, в разных регионах мира различно.
Изменения в международном праве и режимах прав человека посягают сегодня на традиционное понимание суверенитета государства. Конечно, юридически легитимность власти может до известной степени измениться, но фактически по причине слабости механизмов применения права независимость государства глубоко ущемлена быть не может. Обратным примером могут служить финансовая глобализация и её воздействие на макроэкономическую политику. Так как речь идёт о радикальном влиянии глобализации не на суверенитет, а на независимость государства.
Финансовая глобализация, напротив, как считают, de jure вообще не ставит под сомнение легитимность той или иной формы правления, но de facto ограничивает независимость государств в том, что касается выбора ими предпочтений и следования их собственным политическим интересам. Например, финансовая глобализация предполагает, что национальные процентные ставки в значительной степени обусловлены общемировой ситуацией в данной сфере. В условиях системы фиксированных валютных курсов национальные государства должны признать процентную ставку необходимой для поддержания паритета между валютами. При «плавающих» процентных ставках правительства стран свободны (в пределах рынка) в выборе своих процентных ставок при условии, что они соглашаются с их возможными последствиями, а именно: с международными валютными курсами.
Поэтому трудно согласиться с мнением, что финансовая глобализация просто ограничила независимость национальных государств в каком-то одном направлении; она не привела к простому расширению или сокращению полной независимости государств или выбора ими того или иного политического курса. Но затраты и выгоды, связанные с этим выбором, безусловно, изменились. Так, финансовая либерализация заставила правительства стран больше полагаться на процентные ставки как главный инструмент своей валютной политики, поскольку манипулирование капиталом, выделение резервных денежных средств, кредитные ограничения и другие рычаги управления становятся менее эффективными и более дорогостоящими инструментами макроэкономической политики. В то же время контроль над всем, кроме краткосрочных процентных ставок, ослабел, и при политике фиксированного или регулируемого валютного курса контроль даже над краткосрочными процентными ставками был в значительной степени продиктован существованием фиксированной валюты и требуемой рынками надбавкой за риск. Что естественным образом привело к известным последствиям. Поэтому отказ от использования рычагов манипулирования капиталом и масштабы финансовой глобализации должны предопределить строгое следование национальной валютной политике и антиинфляционным мерам.