Значение методологических достижений Библии в том, что обоснование необходимости и возможности изменить тип культуры ведет к появлению самоценности обоснования способности человека изменяться, развиваться, самоценности обоснования способности человека раскрыть личность в себе. Методологические средства Библии имеют глубокое гуманистическое содержание. Они стали одним из оснований, породивших гуманистические движения Ренессанса, Реформации, Просвещения на Западе и гуманистическое содержание русской художественной литературы.
Поняв Библию культурологическим образом, как некоторое смысловое поле, на котором может быть применен культурологический анализ, я пришел к выводу, что методология Библии может быть продуктивно использована при анализе российских художественных текстов. Такой перенос библейской методологии на реальность, которая далеко отстоит от библейской культурной эпохи, возможен, потому что культура всех времен и народов имеет общий метакод: она в определенной степени дуальна. Поэтому логику различных культур можно изучать с помощью одних и тех же дуальных оппозиций, которые неизбежно содержатся в этих культурах и, следовательно, в рефлексии людей разных культур и разных культурных эпох. Ключевой для изучения динамики культур может стать дуальная оппозиция «Бог(всеобщее) – человек(единичное)», переходящая в дуальную оппозицию «Бог(всеобщее) – человек(всеобщее)», смыслы полюсов которой могут соотноситься как «нераздельное и неслиянное», порождая господство статики, инверсии, инверсионное метание и застревание в культуре, а могут порождать динамику, медиацию и способность к созданию новых, богочеловеческих, срединных синтетических культурных форм.
Критика культуры как критика народа.
В лермонтовской рефлексии по поводу смысла человеческого впервые в русской культуре появилась критика народа. Этому выводу в книге будет посвящено немало страниц, особенно при анализе стихотворения «Дума», поэмы «Демон» и сравнении творчества Лермонтова с творчеством других писателей XIX в.
Откуда это методологическое основание у Лермонтова? Думаю, что ответа на этот вопрос в работах многочисленных биографов поэта нет. Ответ на этот вопрос надо искать в самом творчестве поэта, в специфике его мышления, которая очень близка методологии анализа культуры в Библии. И если логика мышления Лермонтова и Совокупного Библеиста – автора библейских текстов тяготеет к тождеству, то можно говорить о решении этими авторами методологически тождественных задач: об осмыслении Лермонтовым методологии Нового Завета, которую я рассматриваю как новозаветно-гуманистическую, и об осмыслении Совокупным Библеистом методологии, которую я рассматриваю в данной книге как лермонтовскую.
Стиль Библии это, в основном, поучение. Но Библия дала художественной литературе не только поучение. Она дала гораздо более важное – критику исторического опыта как способ анализа человеческой реальности. Именно из Ветхого завета пришла в русскую литературу нацеленность автора текста на критику сложившихся культурных представлений. Совокупный Библеист как беспощадный критик древнееврейской культуры породил совокупного русского писателя как беспощадного критика русской культуры. В этом сопоставлении надо искать корни лермонтовского стиля и лермонтовской глубины критики менталитета русского человека.
Методологическое достижение Библии с точки зрения современной культурологии заключается в том, что ее авторы критикуют не партию, группу, класс, национальность, этнос и не партийную, групповую, классовую, национальную, этническую и т. п. точку зрения на что-то, а способ мышления народа, специфику того всеобщего, которое господствует в менталитете народа, в культуре, в народной традиции. Народ в Ветхом завете всегда не прав. Народ в Ветхом завете является носителем архаичной языческой традиции, которая держит его в рабстве у добиблейского прошлого. Глас народа в Ветхом завете это никогда не глас божий. «Народ мой глуп,… нет у них смысла,… добра делать не умеют»[27], «не ищут истины»[28], – говорит Бог словами пророка Иеремии. Иеремия от себя добавляет: «Все они прелюбодеи, скопище вероломных»[29]. Ветхозаветный Бог и пророки не стесняются в выражениях, во многих главах книги множество раз называя еврейский народ, - именно народ (!), - «лживым», «лукавым», «коварным», «корыстным», «несправедливым», «нечестивым», «злым», «преступным», утонувшим в грехе, нацеленным на клевету, убийство, ограбление ближнего, прелюбодеяние, попрание слабого. Еврейский народ, с точки зрения Бога – источник всяческого зла, достойный гибели. Библия, как это не парадоксально звучит, утверждает, что глас народа это глас, противостоящий праведному, нравственному, божьему. Библейская критика народа разрушает главную ценность традиционности – исторически сложившуюся стабильность, статику тысячелетней культуры, народничество, народопоклонство. В способности развернуть критику народа непреходящее методологическое значение Библии.
Но не только. Критика народа с позиции инновационного всеобщего всегда ведется кем-то, кто ощущает себя в каком-то смысле вне народа, выше народа. Критик-новатор, если он конструктивен, это всегда личность, в определенной степени противостоящая традиционной, то есть народной культуре. В прокладывании путей осмысления воспроизводственной логики культуры личности методологическое значение Библии. Такими личностями, в каком-то смысле еретиками и самозванцами, противопоставившими себя традиции, стали в Библии пророки и Иисус. Они стали авторами, вестниками нового всеобщего, опиравшегося на смысл богочеловеческой личности и противостоящего традиционной соборно-авторитарной всеобщности.
В русской литературе критика народа как субъекта культуры началась в бессмертных творениях И. Крылова и Д. Фонвизина. Начиная с творчества Пушкина и Лермонтова, критика культуры все более велась с позиции личности. В некоторых произведениях Лермонтова критика культуры приобрела пафос библейских пророков, превратившись в критику народа с позиции ценности личности как нового всеобщего. И если можно говорить, что Лермонтов первым в русской литературе начал критику русского народа, что Достоевский углубил ее, что Чехов по новому поставил вопрос о критике народа, что критика русского народа Ерофеевым это начало какого-то нового этапа в критике русской культуры, то надо понимать, что методологические основания такой критики это не нечто такое, что характерно только для русской литературы. Критика культуры как критика народа это общекультурное явление и черта мирового развития. Методологические основания такой критики можно проследить в текстах Библии, в великих художественных творениях Ренессанса. Методологические основания лермонтовского творчества лежат в русле динамики мировой культуры.
Критика народа это критика оснований культуры с целью изменения ее типа и, следовательно, изменения некоторых ее исторически сложившихся фундаментальных культурных стереотипов. Именно с этой позиции следует оценивать творчество русских писателей XIX в. И чем дальше мы отходим от XIX в., тем более становится ясным, что историческое предназначение пушкинско-лермонтовского мышления заключается в том, чтобы изменить сложившийся тип русской культуры, изменить парадигму, систему, код религиозного оправдания добра, тип нравственности. Мы можем ужаснуться этому выводу как кощунственному (обвинение в кощунстве, цинизме до сих пор одно из главных и с трудом сдерживаемых в критике ценностей Фонвизина, Пушкина, Грибоедова, Лермонтова, Гоголя, Гончарова, Салтыкова-Щедрина), но ужасаться надо не этому… Удивительно, как при сложившемся понимании добра и зла мы, русские, еще живы.
Критика народа опаснейшее дело. Потому что она ведется людьми, которых в народе воспринимают как вольнодумцев, диссидентов, еретиков, врагов народа, классовых врагов и самозванцев. Гибель критиков, гонения критиков, – в древнем ли Израиле или в современной России, – тому свидетель. Путь критиков народа это принесение себя в жертву культуре. Но эти жертвы носят искупительный характер. Через осознание смысла этих жертв традиционные, патологически раздвоенные, больные, расколотые, застрявшие культуры выходят из кризисов и находят в себе новые цивилизационные ресурсы развития.
Логика социальной патологии.
Русское общество больно и нежизнеспособно – это один из основных выводов Лермонтова. У него есть и иные выводы, которые указывают на способы лечения «болезни». Но вывод о «болезни» русского человека у него фундаментален, глубоко разработан, имеет свое основание и требует культурологической методологии анализа. «Болезнь», о которой говорит Лермонтов, я назвал социальной патологией.
Что это такое?
Социальная патология возникает на стыке двух субкультур: традиционной и инновационной, в конфликте между статикой и динамикой, локализмом и открытостью, архаикой и модерном, старым и новым, господством коллективных ценностей и попыткой человека стать личностью, тоталитаризмом и диссидентским стремлением личности стать общественной силой. Она рождается как застревание культуры между этими полюсами. Смысл социальной патологии в понимании необходимости развития личности и неспособности ее развивать. Патология это движение одновременно в противоположных направлениях: к либерализму и традиционности. Она порождает кризис в культуре как хроническое состояние и поэтому уродует личность, общество. Уродство в том, что человек пытается освободиться от доминирования в себе исторически сложившейся социальной роли, от поклонения исторически сложившимся в культуре абсолютам, но одновременно, как палач, фатально исполняет роль субъекта традиционности – пытается взрастить и одновременно подавить в себе и Другом ростки индивидуальной свободы и уникальности. Уродство принимает социальную форму «нераздельности и неслиянности». Неспособность человека вырваться из состояния «нераздельности и неслиянности» в условиях нарастания понимания значимости ценности личности убивает в нем способность стать личностью, ведет культуру к застреванию, дряхлению, утрате конкурентоспособности на рынке культур, дегенерации, вырождению.