-в критике сложившихся представлений о божественном и человеческом с позиции новозаветно-гуманистической личности; в появлении возможности видения высшей нравственности не только через утверждение определенного представления о Боге, но и через такой поиск божественного, который способен менять сложившееся представление о божественном как о единственно правильном; в нарастании ценности релятивизма в рефлексии как одного из новых оснований формирования принципа личности;
-в осмыслении пути веры как индивидуального поиска смысла высшей нравственности; в осмыслении индивидуализма в вере как единственного способа формирования верующей личности;
-в интеллектуализации логики любви, согласно которой целью любви является любовь и ничто кроме любви, но одновременно мерой любви является способность любящего человека быть личностью, то есть нести способность быть независимым от всех сложившихся смыслов, в том числе и от смысла любви;
-в осмыслении творчества, нацеленного на поиск нового и одновременно формирование меры новизны, как единственной смысловой сферы, в которой решается вопрос высшей нравственности.
Тип этих новозаветно-гуманистических сдвигов и в культуре древних евреев и в культуре России XIX в. я должен оценить как либеральный, личностный, разрушающий господство инверсии. Этот тип сдвигов, обнаруживаемый в логике мышления древнееврейских пророков, Иисуса, и русского поэта, может быть понят через их способность формировать новые формы культуры и видеть в этой способности проявление высшей нравственности.
Типология сдвига в культуре Европы, связанного с Ренессансом и Реформацией (XVI в.).
Установление библейских и лермонтовских текстов как крайних точек выявляемой методологической связи недостаточно. Нужна какая-то промежуточная опора для того, чтобы увеличить прочность выстраиваемого моста. Такую опору дает выявление методологической близости между Библией и лермонтовскими текстами, с одной стороны, и религиозными текстами авторов церковной Реформации в XVI в. – М. Лютером, Дж. Бакстером, Ж. Кальвиным, с другой, установление типологической близости культурных сдвигов, отраженных в методологии библейских и лермонтовских текстов, с одной стороны, и культурных сдвигов, отраженных в методологии текстов лидеров Реформации.
Я не намерен устанавливать протестантскую религиозную связь между религиозными взглядами Лермонтова и, например, Лютера, хотя влияние Лютера на Лермонтова, возможно, было. Я лишь хочу показать, что культурный смысл Реформации в преодолении ветхозаветной пропасти между Богом и человеком как патологии и что Реформация как культурное явление в России шла. И что ее суть в нравственном обосновании, оправдании необходимости перехода от коллективного к индивидуальному представлению о божественном, от коллективного пути к Богу к поиску индивидуальных путей к нему. Западная Реформация в церкви и российская Реформация в литературе выросли из постановки вопроса о личности в Библии и новозаветно-гуманистического способа решения этого вопроса о личности в иудейско-христианской культуре Европы и России, то есть из модернизационного момента динамики иудео-христианской культуры.
Как это происходило?
Формирование личности было в центре внимания русской аналитической мысли XIX в. В творчестве Пушкина, Лермонтова читатель постоянно находит обращения к лучшим образцам ренессансной литературы – к Данте, Петрарке, Сервантесу, Шекспиру.
Появление в России творчества Пушкина и Лермонтова обозначило принципиальное изменение в воспроизводственной логике русской культуры. Через мышление этих поэтов начался переход в России от просветительства, поучений на основе библейских заповедей к медиационному анализу человеческой реальности на основе попыток выхода мысли за традиционные представления о Боге и человеке. Начался поиск таких способов анализа человеческой реальности, которые по своей значимости сопоставимы с переходом от Ветхого Завета к Новому Завету в Библии и от эпохи Средневековья на Западе к эпохе Нового времени.
В русской художественной литературе XVIII в. формируется идеал, согласно которому человек должен ориентироваться не столько на себя, сколько на ценность Другого. Гуманистический идеал XVIII в. делает акцент на смысле Другого, поиске высшей нравственности в бескорыстной помощи Другому, в любви к ближнему, а также в охранении целого, семьи, общины, государства, Града Божьего, сохраняющего саму оппозицию «Я – Другой». Как оценить этот идеал? Пожалуй, как воспроизводственную логику Средневековья. Фонвизин и Крылов это расцвет средневековой интерпретации личности в России.
Пушкин и Лермонтов начинают формировать иную логику. Они создают в своем мышлении образ новой для России, ренессансно-реформационной, новоевропейской личности. Пушкинский и, особенно, лермонтовский новоевропейский человек строит особый образ себя, особое представление о себе, которое кладет в основание своего мышления. Главная черта этого образа личности – перенос на человека божественных прерогатив. Все, чем раньше обладал Бог, теперь считается принадлежащим человеку – центральное положение в мире, власть над природой, разум, постановка задач и принятие решений, мышление, личность и свобода воли. Самостоятельность поведения, источник жизни, желаний, связь между прошлым и будущим, смысл бытия – все осознавалось теперь через способность человека осмысливать и переосмысливать свои потребности и цели. Другими словами, если до Пушкина и Лермонтова подлинным субъектом культуры в России был Бог (вождь, мораль), ему принадлежала инициатива в решении вопросов человеческого существования, то, начиная с Пушкина и Лермонтова, субъектом культуры все более становится сам человек. Но было бы ошибочным считать, что пушкинско-лермонтовская поэзия превратила человека в Бога. Смысл перехода в том, что божественное стала нести в себе способность человека быть субъектом культуры. Через эту способность в пушкинско-лермонтовской поэзии возникает образ ренессансно-реформационной личности.
Формулируя в «Речи о достоинстве человека» суть ренессансного мышления, итальянский гуманист и философ Пико Дела Мирандола (1463–1494) писал: «Тогда принял Бог человека как творение неопределенного образа и, поставив его в центре мира, сказал: «Я ставлю тебя в центре мира, чтобы оттуда тебе было удобно обозревать все, что есть в мире. Я не сделал тебя ни небесным, ни земным, ни смертным, ни бессмертным, чтобы ты сам, свободный и славный мастер, сформировал себя в образе, который ты предпочтешь».[34]
В этом высказывании Мирандолы просматривается логика некоторой ренессансной середины, чуждой традиционного понимания Бога и человека как святой и греховной противоположностей. У Мирандолы ценностный вектор явно переходит с церковных небес на землю, но не в человека, а в творческую деятельность человека, в высший профессионализм, в мастера, в некоторое богочеловеческое смысловое пространство между крайностями – традиционным пониманием Бога и традиционным пониманием человека. Этот переход в культуре Запада был замечен многими аналитиками, жившими в разные культурные эпохи, и выразился в известной формуле М. Вебера о расколдовании мира. Был ли он замечен В. Белинским? Русский литературный критик вполне в духе Мирандолы писал о русской поэзии: «Романтическое искусство переносило землю на небо; его стремление было вечно туда, по ту сторону действительности и жизни: наше новейшее искусство переносит небо на землю и земное просветляет небесным».[35] В рефлексии Белинского появилось новое основание писательского мышления – способность перенести небесное в земное, то есть реконструировать в своей рефлексии новозаветную логику, и просветлять земное небесным, придать способности нести человеческое сакральный статус. В приведенных высказываниях Мирандолы и Белинского возникла некоторая новая смысловая сфера – на земле, не на небе. Она не утратила связи с традиционностью, но одновременно существенно отстранилась от нее. Возникла некоторая сфера между земным и небесным, всеобщим и единичным, статичным и динамичным, Богом и человеком, некоторое особенное, заявившее свою претензию стать новым всеобщим. В этой небесно-земной, богочеловеческой сфере и разворачивается формирование в поэзии Пушкина и Лермонтова российской новоевропейской личности.
Для Лермонтова, возможно, больше, чем для Пушкина, характерно обращение к сюжетам Реформации (XVI в.) – к вопросам веры, вероучений, природы Бога, сути конфликта между церковностью и гражданственностью, религией и свободой. Эти вопросы все более тревожили Европу, начиная с первых веков христианства, и взорвали ее в XVI в. Тогда же «реформационное возбуждение» (термин Г. Флоровского) передалось России и выразилось в движении стригольников против Русской церкви. Это возбуждение тогда имело в России ограниченный, церковный характер. Но культурные рамки реформационного процесса в России из века в век расширялись. В XVIII – начале XIX вв. реформационная проблематика проявилась в России в форме увлечения дворянской интеллигенцией масонством и католицизмом, в XIX веке она выплеснулась на страницы художественной литературы и, в значительной степени, в творчестве Пушкина и Лермонтова.
В начале XIX в. через мышление писателей в России формировалась не только новоевропейская личность. Не менее важно и иное. Личность в пушкинской и лермонтовской интерпретации в основу понимания себя-новой кладет не только способность мыслить, но и способность чувствовать, верить в Бога. А раз так, то альтернативность пушкинско-лермонтовской личности исходит не только из пользы, здравого смысла, но и из экзистенциональной сущности человека, из мысли о том, что сущность человека – в человеческом существовании как таковом. Это значит, что человек, нацеленный на изменение себя-традиционного, жить, как раньше, не может всем своим существом. Его протест против засилия традиции, его самозванство и диссидентство это не только результат новоевропеизма, но и нарождающегося экзистенциализма в самоанализе, в анализе человеческой реальности. А это значит, что он истину ищет не в некой потусторонней субстанции (Боге, народе, красоте, любви, которые спасут мир), а в своей экзистенции, в поведении, в формах культуры, в переживаниях, в чувствах, в способе веры, в смысле любви. Точнее – в способности формировать новые формы культуры, обновлять свои способы мыслить, чувствовать, жить, в своей вере, в своей любви, в своем творчестве.