Этот набор демонских определений Вадима призван доказать, что Вадим носитель демонского, у Афанасьева – дьявольского. В этом наборе нет еще прямой связи демонизма Вадима с демонизмом Лермонтова, но первый шаг в выстраивании этого доказательства и, следовательно, нравственного падения Лермонтова Афанасьевым сделан.
Вот второй шаг. «Лермонтов не списывал Вадима с себя, но в нем есть его черты: физическая сила не совсем обыкновенного порядка, магнетизм взгляда, сильная воля, бурная смена чувств, доходящих почти всегда до крайнего напряжения, большая голова, кривость ног… Все это, конечно, дано в преувеличении (некрасивость превращена в отталкивающее безобразие, то есть в своего рода совершенство, противоположное красоте), но и преувеличения имеют свой источник – они пришли из лирики Лермонтова и его поэм. Внутренняя жизнь Вадима соткана из отзвуков поэзии Лермонтова».[82]
Итак, происхождение демонизма-дьявольщины Вадима установлено – оно от автора романа, от Лермонтова. Теперь можно осудить Лермонтова-Вадима. Вот это осуждение:
«После этого романа («Вадим» - А. Д.) обрывалась та поэтическая нить, которая в последние два-три года тянулась непрерывно и стремительно. Лермонтов уничтожал самого себя… Он в самом деле - ничто… Он летит в пропасть… Но что же он теперь? Только юнкер! И он решил полностью принять на себя эту роль ничтожного юнкера, может быть, первого по ничтожеству среди ничтожных».[83]
Откуда взял Афанасьев, что Лермонтов понял, что он в романе нравственно уничтожил себя, и что после романа в нем стало господствовать чувство ничтожества, самоуничижения – остается загадкой. Из биографических источников, в той степени, в какой я ими владею, это не видно. Сам Афанасьев не приводит ни одного доказательства. Более того, вся биография Лермонтова свидетельствует, что Лермонтов постоянно стремился к самоутверждению, победе над обстоятельствами – и в стихах, и в поступках. Но, по Афанасьеву, сдвиг в сознании Лермонтова после дьявольского романа произошел – и все тут. Читатель должен поверить религиозному Афанасьеву, потому что с религиозной точки зрения такой сдвиг не мог не произойти – одемонизировавший себя Лермонтов не мог не начать движение к пропасти, к смерти, к дуэли, погубившей его. И все повествование в книге Афанасьева посвящено доказательству этого тезиса.
Задача Лермонтова найти альтернативу вере в сложившуюся церковную интерперетацию Бога. Задача Афанасьева противоположная – не дать новому всеобщему родиться. Задача Афанасьева показать, что лермонтовские Вадим, Демон, царица Тамара, одемонизировавший себя Лермонтов, оторвавшись от канонического представления о Боге, несут безнравственность, то есть не соответствуют каноническому представлению о добре, что любовь, на которую они пытаются опереться как на основание своего богоборческого протеста, греховна и преступна. Способность любви мужчины и женщины быть нравственным основанием бытия это, по Лермонтову, ересь, самозванство, но это новое основание мышления для России, разрушающее сложившийся канон, и это хорошо, а по Афанасьеву любовь земная, противопоставляющая себя сложившемуся представлению о божественном это ересь, самозванство и это плохо, это демонизм, который есть дьявольщина. Любовь земная осмелилась конкурировать с церковным Богом – в этом, по Афанасьеву, основное преступление Лермонтова.
Вот отрывок, который полностью проясняет антилермонтовскую направленность труда Афанасьева. «Для того, чтобы человек верил в «полное блаженство» рая, Бог вложил в его душу «неисполнимые желанья» - стремление к совершенству, к счастью, дал ему надежду, которая для человека – «бог грядущих дней»:
Она (надежда – А. Д.) залог, что есть поныне
На небе иль в другой пустыне
Такое место, где любовь
Предстанет нам, как ангел нежный,
И где тоски ее мятежной
Душа узнать не может вновь.
Хорошо. Пусть так. Но, оказывается, что любовь небесная, идеальная противостоит любви земной как сатанинской. Далее цитирую. В том небесном «месте» исчезнет «пятно тоски», «сатанинская отметина, мучающая человека, навлекающая на него беды, доводящая душу до ненависти, проклятий, нелюбви ко всему родному, - и Сатана, глядишь, уже готов заместить Бога в душе этого человека… Путь туда – к небесной любви – для человека лежит через смерть, через могилу:
… я родину люблю
И больше многих: средь ее полей
Есть место, где я горесть начал знать;
Есть место, где я буду отдыхать,
Когда мой прах, смешавшися с землей,
Навеки прежний вид оставит свой.». [84]
Любовь как «сатанинская отметина», как «нелюбовь ко всему родному» - этого у Лермонтова нигде нет. «И Сатана, глядишь, уже готов заместить Бога в душе этого человека» - нигде в лермонтовских стихах ни Бог, ни Сатана в этой роли даже не упоминаются, это афанасьевский комментарий. Почему «путь туда – к любви – для человека лежит через смерть, через могилу»? А почему не через жизнь? Какая связь Лермонтова с этим выводом? Лермонтовские стихи об этом не говорят. Все эти представления о нечистой силе, ссылки на потусторонность, загробную жизнь, где только и достигается подлинная любовь – созданы искусственно. Это – не лермонтовское. Это – афанасьевское. Цель биографа чисто церковная – доказать через лермонтовские стихи (!), что любовь земная не может нести божественное и заменить собой опору на каноническое представление о потусторонности.
Вот еще одно место из этой книги:
«Чувство каллы» словно сторожит его, чтобы напомнить о себе. Ах, ты любишь! Но вот уходит твоя любовь, а это значит, что не вся твоя душа – любовь (как бы нужно)… Истощится стихия любви, уйдут и любовь к отчизне, и любовь отцу, всякая любовь уйдет…».[85] Из цитируемого текста видно, против чего борется Афанасьев – против способности человека любить – как нового для России XIX в. вводимого Пушкиным и Лермонтовым основания рефлексии. Биограф хочет, чтобы основанием была каноническая вера в Бога. Но назвать в конце XX в. Бога основанием прямо Афанасьеву почему-то трудно, хотя непонятно, почему, – В. Непомнящий, ведь, называет, - и поэтому Афанасьев прибегает к «чувству каллы». Калли – это богиня смерти, богиня убийства в индийской мифологии. Но это – не Калли угрожает Лермонтову смертью и тем, что любовь рано или поздно уйдет. Это – Афанасьев через образ Калли церковным языком пытается убедить читателя в том, что все суета сует и всяческая суета, в том числе и любовь, и что земная любовь не может быть абсолютной ценностью.
А вот еще из Афанасьева: «4 декабря (Варварин день) праздновались ее именины. У Лопухиных было многолюдно. Вареньке было весело. Она, как никогда, много танцевала. Лермонтову и минуты не удалось побыть с ней наедине. А черт уж тут – стал нагонять Лермонтову в душу сомнения, мрачные и неясные предчувствия».[86] Все. Хватит.
Итак, Сатана, черт, демон, Дьявол, дух Калли, Бог, судьба, потусторонность – хозяева лермонтовского творчества, его поэтического таланта, поступков. Сердце Лермонтова это место, где ведут борьбу Бог и Дьявол, добро и зло. Ну а что же сам Лермонтов? У него нет шансов. А что любовь мужчины и женщины? У нее тоже нет шансов. Афанасьев говорит о лермонтовском Демоне, что «любил он не по своей воле и что разлюбил тоже «не по своей воле».[87]
Зря суетишься ты, человек. Все происходит не по твоей воле, и волос не упадет с твоей головы без ведома Бога: все – либо дар Божий, либо наказанье Божье. И Иисус-богочеловек, и шекспировский Ренессанс, и лютеровская Реформация, и вольтеровское, гетевское Просвещение, и вышедшие из них Пушкин и Лермонтов, которые тебе так дороги – все твои новозаветно-гуманистические усилия вырваться из потусторонности тщетны. Все проходит. Остается только Бог-отец (вождь-отец) – хозяин потусторонности. И все, что сомневается в абсолютной ценности хозяина – все ересь и самозванство и приговаривается к кресту, костру, изгнанию, ГУЛАГУ и смертной дуэли на краю горной пропасти на расстоянии шести шагов.
Но крепко, как смерть, самозванство любви. В ней трагедия и счастье, многообразие и противоречивость человеческого существования. В поэтическом эпосе каждого народа, в мировой художественной литературе можно найти истории о том, как человек относится к любви. Это могут быть повести о беззаветной любви, о подвигах влюбленных, стремящихся друг к другу, об их совместной гибели, о трагической стороне любви. Героиня убивает детей из-за ревности к изменившему мужу. Влюбленный муж в порыве ревности душит жену, а затем, опомнившись, убивает себя. Ревнуя, муж убивает жену ядом, положенном в мороженое, и затем, обнаружив ошибку, сходит с ума. В песне поется, что герой, находящийся на борту струга, за борт бросает любимую им женщину ради того только, чтобы не утратить авторитета в глазах друзей. В другой песне говорится, как оскорбленная девушка хитростью завлекла в лодку любимого и погубила его в море, отомстив за обман. В одном эпосе рассказывается о царице, которая заманивала в свой замок прохожих мужчин, и, проведя с ними ночь, приказывала на утро казнить их. В другом повествуется, как царь, не удовлетворенный сказительными способностями очередной жены, приказывал на утро казнить ее, и только одна рассказщица, проведя с ним тысячу и одну ночь, удовлетворила его, сохранив себе жизнь. Чудесны дела твои, любовь. Ты вечная традиция и вечно новый протест против нее, счастье и горе, святое и насмешка над святым. Все в тебе. Потому что ты – сама жизнь.