Лермонтов в стихотворной форме обработал народную легенду о грузинской царице Тамаре, которая завлекала прохожих мужчин и, проведя с ними ночь любви, наутро казнила их. Получилась лирическая баллада «Тамара». Художественные обработки эпоса можно найти во многих литературах мира. Но для религиозного догматика любовь земная, самозвано возомнившая о себе как об основании, это область греха и преступления. Чтобы доказать этот тезис, Афанасьев ссылается на лермонтовскую балладу «Тамара»: «В какой-то момент, неожиданно, мысль об этой (демоническо-дьявольской – А. Д.) любви воплотилась у него в образе женщины-демона, у которой была «непонятная власть» демона-убийцы».[88] «Убитый любовью», «женщина-демон», «колдовские чары», «демон-убийца», «ложная, не небесная сладость», «счастливые по-земному» - вот набор определений, с помощью которых Афанасьев пытается сокрушить нравственность любви земной, посюсторонней с позиции абсолютности любви к потусторонности. Религиозность - не против любви, даже называет ее даром Божьим, если она не претендует на то, чтобы быть основанием мышления и нравственности. Но если любовь в чьей-либо интерпретации, например, в интерпретации Лермонтова, претендует на то, чтобы стать таким основанием, она становится преступной и подлежит анафеме.
Теперь образ Демона – ключевой в лермонтовском творчестве. Задача Афанасьева нравственно дискредитировать лермонтовского Демона и, следовательно, Лермонтова. Если Лермонтов через образ Демона искал личностную альтернативу социальной патологии российского общества, то Афанасьеву надо показать иное. Он подчеркивает, что Демон, то есть одемонизировавший себя Лермонтов, оторвался от Бога, а жизнь без Неба, когда земля лежит во зле, невозможна. Отсюда и поражение лермонтовского Демона в борьбе с Богом и смерть самого Лермонтова.
Биограф цитирует строчки из поэмы «Сашка», в которых Лермонтов от имени Демона критикует пороки человечества и делает вывод, что «везде – обман, безумство иль страданье!». Из этой лермонтовской критики жизни происходит афанасьевский вывод: «В тонких замечаниях Лермонтова о грехе, очевидно, сказалось чтение «Добротолюбия».[89] Возможно, и сказалось. Но выводы «Добротолюбие» и Лермонтов из этой критики жизни делают разные. «Добротолюбие» обвиняет человека в том, что он забыл Бога и призывает его вернуться к Богу, в тысячелетнюю церковь, а лермонтовский Демон обвиняет Бога в греховности человека, бросает ему «Ты виновен!» и видит спасенье человеческого в его способности пробудить в себе способность любить независимо от того, как он относится к Богу и как Бог относится к нему.
Попытки защитить религиозные догмы от Лермонтова и нравственно дескредитировать роман «Вадим», поэмы «Демон», «Сашка», балладу «Тамара» – дешевое, бессильное лермонтоведение. Я читаю книгу Афанасьева и не верю тому, что читаю: ее автор в конце XX в., как и Соловьев в XIX в., приговаривает Лермонтова к смерти: «…А он (Лермонтов – А. Д.) еще считал себя сильным человеком, способным к существованию в одиночестве, в одинокой независимости. Нет: коготок увяз – всей птичке пропасть!..».[90] Обвинения Лермонтова в нравственном падении, интерпретация смерти поэта как результат приговора Бога не способно ответить на основной вопрос лермонтоведения – в чем новизна творчества Лермонтова для русской культуры.
Велика сила твоя, любовь. Ты поистине Бог и Дьявол, Ангел и Демон, Жизнь и Смерть. Ты все во всем. И церковники всех времен и народов, то, превознося тебя как дар божий, то, связывая тебя с нечистой силой, топчут твое самостояние, пытаясь остановить попытку динамичного человека осмыслить тебя как новое основание своей жизни.
Религиозное обессмысливание Лермонтова в России продолжается.
Народническое обессмысливание логики мышления Лермонтова.
Российское народничество, опираясь на любимую ценность «народ», увековечило себя во многих фундаментальных трудах и диссертациях.
Не мало примеров подтверждают – народническое лермонтоведение выполняло народнический социальный заказ. Приведу лишь один – вводную статью В. Архипова к четырехтомному собранию сочинений Лермонтова, вышедшему в издательстве «Правда» в 1969 году[91].
Архипов начинает свой анализ с обнаружения Лермонтовым в себе желания действовать:
Так жизнь скучна, когда боренья нет…
Мне нужно действовать…
Что значит действовать? Лермонтов к революции не призывал. Тем не менее, Архипов, беззастенчиво связывая слова «действовать» и «революция», делает из Лермонтова революционного писателя: «Это не мимолетное желание юноши, а исповедание могучего мятежного духа, осознавшего неисчерпаемость богатырских сил, ищущих своего приложения. В этой исповеди – самосознание национальной героики как героики революционной»[92]. Так же революционно интерпретируется строчка «Он, мятежный, ищет бури –».[93] Более того, оказывается, что «Поэзия Лермонтова идейно воссоединяет декабризм и революционную демократию. Не случайно друг декабриста Одоевского – Лермонтов был любимым поэтом Чернышевского».[94] Логика устанавливаемой связи между любовью предбольшевика Чернышевского к декабристу Одоевскому и стихами Лермонтова, остается загадкой. Народно-революционная фантазия Архипова достигает апогея, когда он говорит: «Поэт увидел, как в огне революционных битв расправляет свои плечи народ, как восстанавливается человеческая гордость масс, «толпы», как гордость, удел немногих, возвышающихся над толпой и зачастую унижающих толпу, в процессе революции становится достоянием и достоинством демократии».[95] Откуда и зачем все это?
Архипов делает из Лермонтова марксистски подкованного советского писателя-моралиста: «Выход из трагического положения он (Лермонтов – А. Д.) видел в выступлении самого народа».[96] «Тема его – родина и мир, но герой его – народ и человечество, но страсть его – упоение в битве за счастье людей».[97] ««Счастье и слава отчизны» - в ее освобождении – таков «замысел» Лермонтова».[98] «Лермонтов показал в своем романе («Вадим» - А. П.) необходимость и неизбежность крестьянской революции в России, выявил причины ее, раскрыл взаимоотношения классов как непримиримую битву».[99] «Тему Бородина как самостоятельную тему (не считая ее частью смежной темы – Наполеон) Лермонтов начал разрабатывать в 1830-1831 годах, то есть в ту самую пору, когда поэт ведет свою поэтохронику революции, органической частью которой она является».[100] Лермонтов и революция, Лермонтов и классовая борьба - не бред ли это?
Опираясь на революционную методологию, Архипов заключает, что «страшная трагедия Печорина» таится в пороках дворянского общества.[101] А раз дворянское общество виновато, значит надо это общество перестроить, изменить, тогда и жизнь людей в России изменится к лучшему, не станет почвы для появления Печориных и некому будет убивать Лермонтовых. Жизнь, однако, показала, что в период Советской власти победившее народничество гнало и убивало поэтов в масштабах, куда больших, чем дворянское общество XIX века.
Фундаментальная статья Архипова это, пожалуй, лучшее, что создано народнической тенденцией в лермонтоведении. Если лучшее таково, то что ж остальное?
Большевизм как господствующее политическое течение умер. Но народничество, на котором он основывал себя, не исчезло. Оно в нас. Социалистический реализм, результат революционаризма и народничества, также не умер, хотя принял иные формы, названия. О социалистическом реализме сегодня не говорят, но основные выводы, наработанные этим направлением, все еще господствуют в нашем сознании.
Литературно-критический продукт, порожденный социалистическим реализмом, все еще главный предмет в преподавании лермонтовского творчества в российских школах и ВУЗах. Сегодня популярны следующие точки зрения на лермонтовский анализ человеческой реальности: так называемая «"двусоставная" идейно-художественная система, представляющая сочетание элементов романтизма и раннего реализма в некоторое органическое единство» (А. И. Журавлева[102]), "совершенно самобытный лермонтовский метод, который типологически может быть условно обозначен как романтико-реалистический" (Б. Т. Удодов[103]), тенденция ослабления конфликта с действительностью и примирения с ней (Б. М. Эйхенбаум[104]), усиление «объективного воспроизведения действительности», нарастания реалистичности и народного сознания (Д. Е. Максимов[105]), движение от романтики к реализму (В. А. Мануйлов[106]), эволюция от романтизма к мудрости жизни, где главная ценность "сыновняя любовь к родине", желание ей свободы и раскрепощения (В. И. Кулешов.[107]).
Разговоры о романтизме и реализме, споры о жанрах, стилях и направлениях, выводы о противоречивости, полисемантичности, дуальности и т. п. творчества поэта опираются на одни и те же вполне монистические (не монотеистические?) главные ценности, несущие в этих спорах и выводах методологическую нагрузку. Вот они: народ, социальность (В. Г. Белинский); народ, жизнь (Н. Г. Чернышевский); революция как историческая необходимость (А. А. Блок[108]); народность, революционность, партийность (В. И. Ленин[109]); народ, действенность, демократия, созидание истории (С. А. Андреев-Кривич[110]); действенность, деятельное преобразование мира (Т. П. Голованова[111]); материалистическое мышление, революционность, демократизм (Г. Н. Поспелов[112]); ответственность за все (?) (Л. Я. Гинзбург, В. И. Кулешов[113]). Разве все это - не одно и тоже, только сказанное немного разными словами?